Не введи во искушение
Шрифт:
— Наш станичник, слышь, паря.
— Приказный!
— В брюхе заурчало, — засмеялся хопёрец, — жрать оката.
— То из тебя страх прёт. Эвон, дух чижёлый, — рассмеялся Стрыгин.
— Ты ерой, Аника-воин, — обиделся хопёрец.
— Сотня! — враз оборвав разговор, подал голое Гаража. — По четверо в ряд разберись!
Звякнули стремена, зазвенели удила.
— Сот-ня-я, за мной! — выкрикнул Гаража. — Взводными каштанами — в ры-ысь!
И ударили копыта в сухую, соскучившуюся по дождю землю. Двинулись сотня за сотней, закачался лес пик. Следом упряжки потянули
«К границе едем, — думал Шандыба, — война...»
Взошла луна, осветила дорогу. Ни разговоров, ни песен: всем ясно — мирные дни остались позади.
Полк изготовился к атаке. Казаки держали вашей в поводу, тихо переговаривались.
— Робеешь, Шандыба? — Стрыгин глянул на товарища.
Иван только плечами пожал.
— А я, односум, робею. Помнишь, я тебя просил в бою друг дружку держаться. Ну как ранят, а то хуже, убьют, чтоб домой отписать.
Хопёрец, что на живот жаловался, промолвил:
— Ехал, дорогой хотел заснуть, всё же меньше страху было бы. В седле укачивало, а сна не было.
— А я вот, Семён, о чём подумал. Австрийский император — чего ему неймётся? И германский кайзер чего на нас попёр?.. Я слышал, он нашему государю роднёй доводится.
— Кубыть чего не поделили.
— А кто его знает. Наши казачки тоже: как чего не так, стенка на стенку прут, — пояснил хопёрец.
Степан Ус повод на руку намотал, а сам голову к седлу притулил, подрёмывал. Конь у приказного смирный, будто с понятием, что хозяину перед боем поспать требуется. Усу родной хутор приснился. Мать из колодца воду достаёт, журавль поскрипывает. Потом отца увидел. Тот к нему с вопросом: «Отчего ты, Степан, в Георгии обижен? Ванька тебе нос утёр, Захар Мироныч зова по станице гоголем ходит...»
Открыл Ус налившиеся мутью глаза, прислушался. Кроме казачьих переговоров, ничего не слышно. Решил: «По всему ведать, на рассвете в атаку поведут».
— Господи, спаси и помилуй.
Тут по рядам перекатилось:
— Уса и Шандыбу к полковнику!
Полковника увидели среди офицеров штаба. Он прохаживался взад-вперёд, положа руку на эфес сабли.
Казаки подошли. Ус доложил. Краснов сказал:
— Требуется разведать, что делается у австрийцев, не ждут ли они нас?
Ехали настороже: не наскочить бы на врага. Версты через две оказались на открытом поле. Остановили коней, всмотрелись вдаль. Луна освещаю австрийские укрепления. Было тихо. Горели огоньки станции, но там не замечалось никакой сумятицы.
— Кажись, не догадываются, — сказал Ус. — Возвертаемся...
Впереди открывалась широкая панорама. Вёрстах в пяти лесная опушка: лес грядами убегал на север. На запад тянулись поля: то жёлтые, сжатые, то зелёные, поросшие сочными травами. Вдали высился красный костёл. У леса копошились австрийские солдаты. Видно было, как они укреплялись, маскировали окопы ветками, отбрасывали землю.
— Роют, — сам себе сказал Шандыба.
— Скоро в атаку пойдём, — заметил Степан. — Вон
От группы офицеров отделился ротмистр и заторопился к казакам. Не доходя, подал команду:
— Третьей и четвёртой сотням спешиться! Коней в укрытие! — Подошёл к названным сотням: — Примкнуть штыки! За мной к станции, бегом, цепью!
Приблизились к постройкам. Оттуда раздались сначала редкие, потом частые выстрелы. Начальник штаба поторопил:
— На ура, казачки! Взрывай водокачку!
Громкие крики, короткий штыковой бой. Застрочили пулемёты короткими очередями, затем длинными. Сдерживая коня. Ус проворчал:
— Ишь как строчат, навроде палкой по частоколу.
Тут ударила полковая батарея. Снаряды падали в расположение окопов, поднимали султаны земли. Небо от разрывов сделалось розовым. Орудия смолкли, и Краснов подал команду:
— Полк, в намёт арш!
Шандыба перекрестился:
— Господи, помоги!
Рассыпавшись в лаву, понеслись казаки на вражеские укрепления. Австрийцы выскакивали из окопов, бежали к станции, некоторые стреляли по всадникам, потом пытались отбиться штыками. Казаки брали врагов в пики, рубили саблями.
Сильный взрыв потряс станцию и мост: огненное пламя поднялось над водокачкой.
Воздух дрожал, в ушах стоял гул. Неожиданно с запада показались густые цепи австрийцев. На рысях вынесла батарея. Развернулась. «Сейчас ударит шрапнелью», — пришла Шандыбе в голову мысль... Краснов развернул сотни и, не видя, догадался: лава несётся за ним. Батарея успела дать всего один залп, и её смяли. Расчёты разбегались, пехота дрогнула и тоже побежала.
Краснов придержал коня, бросил саблю в ножны. Велел трубачу играть сбор...
К вечеру сражение за Любеч закончилось. Донцы грузили на фуры трофейное оружие, гнали пленных. Те шли, со страхом поглядывая на чубатых конвоиров.
Доложив в штаб бригады о разгроме австрийской группировки у станции Любеч, Краснов тут же получил новое предписание: развить наступление, не давая противнику сосредоточиться.
За удачное проведение Любечской операции полковника Петра Николаевича Краснова наградили Георгиевским оружием, произвели в генерал-майоры и назначили командиром Краоянской бригады.
После Любеча, переформировав 9-й и 10-й Донские казачьи полки, Краснов бросил свою бригаду в прорыв австро-венгерского фронта. В штаб армии Пётр Николаевич доложил: «Наше наступление на Раву-Русскую преследует цель выйти в тыл противника, обеспечить успех Галицкой битвы...»
Краснов действовал дерзко. Бригада пошла по вражеским тылам столь стремительно, что командование противника срочно направило против казаков целых две дивизии генерала Витмана. Спешив 11-ю дивизию, Витман срочно поставил укрепления в надежде, что остановит Краоянскую бригаду, а 10-я конная дивизия пойдёт в наступление. Австрийский генерал был больше чем уверен: Краснов вынужден будет отступить. Но случилось непредвиденное. Сразу же после марша 9-й и 10-й Донские полки, едва перестроившись, тут же под развёрнутыми знамёнами ринулись в атаку.