Не введи во искушение
Шрифт:
Краснов медленным взглядом окинул сидевших в зале. Кто-то из дальнего угла выкрикнул:
— Трудно — передай власть другому!
На него зашикали. Краснов продолжил:
— Вы, казаки, хозяева земли Донской. А я ваш управляющий. Но когда управляющий видит, что хозяин недоволен его работой, да мало того, что недоволен, а разрушает сделанное управляющим, он уходит... Это его долг! Ухожу и я, но считаю своим долгом предупредить вас, что атаманский пернач тяжёл. Не советую вам вручать его в слабые руки!
И, положив пернач на стол, при гробовом молчании Краснов
Слышно было, как под его грузными шагами поскрипывают половицы. Он уходил набычившись, увешанный множеством орденов, сияя золотом погон. И когда за ним закрылась тяжёлая двухстворчатая дверь, зал взорвался криками:
— Вернуть атамана! Вернуть!..
Была избрана особая делегация, которую обязали просить атамана остаться у власти до очередных выборов.
К обеду делегация вернулась с согласием Краснова и его просьбой ускорить выборы. Они были назначены на начало сентября, но дату выборов вскоре перенесли под давлением сторонников Деникина, желавших видеть атаманом Войска Донского Африкана Петровича Богаевского...
В это время о себе дали знать немцы. Круг получил решительный протест рейхстага: «Донские казаки деловым образом разрешили вопросы, поставленные нами; равно и мы деловым образом разрешили вопросы, поставленные ими...»
Перед выборами на закрытом заседании правительства Богаевский прочёл телеграмму майора Коненгаузена, который от имени германского командования требовал вновь избрать атаманом Петра Николаевича Краснова. В противном случае Германия отказывалась от доброжелательной позиции к Дону.
Ничего не понимая в закулисной борьбе Круга, Захар Миронович и Сергей Минаевич очень устали. Им хотелось домой на хутор. Тело чесалось и горело, просило бани. Да и харчи на исходе: не стоять же на паперти собора...
А накануне вечером в Новочеркасском ресторане в отдельном кабинете сидели генералы Лукомский и Богаевский.
На Круге Лукомский представлял Добровольческую армию. Посылая его, Деникин сказал:
— Для нас приемлемым атаманом Войска Донского был бы не Краснов, а наш сторонник Богаевский.
Сейчас Лукомский не без сожаления говорил:
— Я вижу, Африкан Петрович, Круг озабочен давлением. Сомневаюсь, чтобы у него хватило смелости противостоять Германии.
— Вполне с вами согласен, Александр Сергеевич. Как бы ни хотела Добровольческая армия видеть в донском атамане своего сторонника и союзника, но Круг опять изберёт Краснова.
Генералы выпили по стопке анисовой водки, закусили осетровой икрой.
Богаевский вытер салфеткой губы:
— Александр Сергеевич, тем не менее хочу сказать вам, что у генерала Краснова сегодня нет выбора. Один путь, как и у генерала Деникина — на Москву. И Краснов от этого пути не отказывается. Различие в том, что генералы доят разных коров: Краснов — германских, Деникин — англо-французских. — Богаевский рассмеялся.
— Разница — в жирности молока.
— Думаю, что нынче англо-французские коровы дают молоко меньшей жирности.
— Но
Лукомский побарабанил пальцами по столу.
— Да, придётся мне огорчить Антона Ивановича.
Богаевский развёл руками:
— То, чего хочет человек, не всегда совпадает с желаниями Господа...
Той же ночью Лукомский телеграфировал Деникину:
« Я глубоко убеждён, что донской атаман генерал Краснов, входя в соглашение с немцами, вёл двойную игру и, страхуя Дон от всяких случайностей, лишь временно «по стратегическим (как он выразился) соображениям» хотел присоединить к Дону части соседних губерний... Но всё же чувствовалось, что он в конце концов не отделяет Дон от России и на борьбу с советским правительством пойдёт до конца и поведёт за собой Дон».
Эта телефонограмма не успокоила Деникина, однако он понял: сменить Краснова не удастся. Теперь оставалось одно: сохранить войскового атамана своим союзником, чтобы он хоть как-то поддерживал Добровольческую армию в походе на Москву...
Утром выборы состоялись. За Краснова подали 234 голоса, за Богаевского — 70, пустыми были 33 бюллетеня.
Глава 28
Иван Шандыба очень часто думал о Варьке. Даже во сне виделась она ему. Молодая, красивая, глаза большущие, серые с голубинкой, коса тяжёлая, до колен.
Теперь, когда Иван сам признался ей в любви, он об одном мечтал: пусть пуля укараулит Стёпку, либо сабля срубит его. Иначе Варьку им не поделить...
А Степана мотало: то на Северном Донце, то на Хопре. То он красных бил, то они его. Не вылезал Ус из боев, но смерть обходила его стороной.
Иван подумывал: что будет, когда они со Стёпкой на хутор вернутся? Ответ приходил один: убьёт он Уса. Но не подло убьёт: на саблях рубиться будут. И будь что будет, либо его возьмёт, либо Стёпкина.
Но тут же иная мысль приходила. Если убьёт он Уса, так ведь посадят его, Ивана. А Варька, захочет ли она ждать Шандыбу-каторжанина? Да и станет ли она жить с таким?
В прошлый раз передал Иван с отцом на хутор для Варьки полушалок. Красивый, кашемировый. Упросил отца: возьми, отдай, таясь, чтобы ни мать, ни Сергей Миронович того не знали.
Не хотел Захар Миронович, но глянул в Ванькины глаза, увидел тоску глубокую и лишь сказал:
— Выбросил бы ты, Иван, блажь из головы. Не твоя она, Варька. Другую встретишь: звон на Дону сколько красавиц...
А полушалок всё-таки взял, припрятал:
— Сделаю, Иван, но в последний раз. Возьму грех на душу. Отмолю. И ты молись, чтобы Бог не оставил тебя...
Однажды Иван почту заносил и зашёл в кабинет атамана. Увидел, как хорунжий Любимов карту Дона разглядывает. Сказал он Шандыбе:
— Бьют наших, Иван, считай, вся Россия на нас ополчилась. Боюсь, спихнут нас красные, и придётся нашему генералу за границу бежать. А мне что делать?.. Тебе ведь тоже с большевиками не жить? Видно, все мы одной верёвочкой повязаны...