Не взывай к справедливости Господа

Макаров Аркадий

Какой из Кирилла, без жизненных тормозов парня, вкусившего неограниченную свободу маргинала, семейный человек, отец? У него ещё и молоко на губах не обсохло, девицы не выпили, ветер не высушил. Долго ещё будет молотить Кирюшу жизнь, пока отшелушится, отбрасывая всё ненужное, зёрнышко, ядро его, суть его. Ведь родился он для чего-то на белый свет, мать молоком кормила, вынянчивала. Не на сто путей, благословляя, крестил его православный батюшка, а на одну прямую дорогу, над которой, хоть малая, да звездочка светит, посверкивает…

Да не вышло

так, не образовалась, не положилась вдоль, а всё поперёк да с поворотами бежит она, дорожка эта, а куда не ведомо, и спросить не у кого. У Коли Яблочкина, Яблона, если по-простому, по-барачному, не спросишь. А если и разговор об этом заведёшь, то снова до изнеможения за бутылкой сидеть придётся.

Если спросить у бригадира, то ребята, услышав, по трезвому – не поймут сразу, а по-пьяни – обхохочутся, а сам бригадир, не задумываясь, тоже за водкой пошлёт, сказав, что «без ста грамм», здесь не разберешься.

5

– Ничего, – сказал Яблон, поудобнее усаживаясь на табурет, – лоси всегда рога по весне сбрасывают. Смотри, вон она, весна-то под окном, как нищенка стоит, в грязи тонет! Самое время рога скидывать! Ну-ну! Шуток не понимаешь! Ты же не лось сохатый, а настоящий король-олень! Садись за стол, это дело прополоскать надо!

По случаю получки приятель Кирилла разложил на столе обильную закуску, окружив пакетами большую тёмно-зелёную длинношеею бутыль, запечатанную белой пластиковой пробкой.

Бутыль возле закусок была похожа на крупную в зелёном одеянии деревенскую бабу в базарном ряду. Таких баб обычно любили рисовать художники старой школы; с большим раздутым возле талии салопом, из которого тянется худая шея с небольшой в кулачок головкой в туго повязанном батистовом платочке.

Вермут дешёвого разлива был настолько привычен в рабочих общежитиях того времени, что он и за выпивку-то не считался, а так – морс плодово-ягодный!

После ночных кошмарных сновидений, где убивал и не мог никак убить жуткого паука с головой ненавистного Федулы, Кирюша и на утро, при свете дня, никак не мог победить в себе ощущение какой-то мерзости, в которую он погружался и погружался спеленатый липучей паутиной, куда он так неожиданно попал.

Память ещё хранила в себе сладкие моменты его быстротекущей жизни, но настоящее было горьким и печальным. Как это могло случиться, сделаться? Почему Дина так быстро, не объясняя причины, согласилась выйти замуж за этого ненавистного старика Федулу?

Каких он только ни делал предположений, как ни раскидывал в уме всякие доводы, ссылаясь на мужские разговоры о женском коварстве, до него никак не доходила суровая правда жизни – рыба ищет, где глубже, а человек…

Стакан вермута не сделал его лучше, но потянул на подвиги:

– Колюха, Яблон, пойдём со мной Федулу делать! – Кирилл дотянулся до наборной из тонких разноцветных пластин плексигласа круглой ручки коллективного, кованного из рессорной стали, ножа и стал яростно крутить им в воздухе, показывая, как он будет делать своего

обидчика.

Хотя обидчиком Кирилла Назарова Федула как раз и не был, о чём ему резонно сказал друг:

– Не бери в голову, – Яблон подсунул Кириллу кусок колбасы, предварительно намазав его жгучей, как первая женская измена, горчицей, что как раз сочеталось с настроением сокрушенного обманом парня. – Не бери в голову, а бери в рот!

Горчица стальной шпагой пронзила все обонятельные рецепторы и, казалось, достала до самой глубины мозга.

– Ё-ё-ё!.. – только и мог выдавить из себя Кирилл, уронив тяжёлый и длинный, как мексиканское мачете, самодельный тесак.

– Во, а ты говоришь: «Федулу делать!». На-ка! – Яблон сунул в опустевшую руку попавшего в беду товарища опять до краёв наполненный стакан. – Ополоснись, легшее будет! Меня вот тоже одна через палку кинула, и – ничего! – Яблон, приседая, как в пляске, лихо шлёпнул себя ладонями по груди – вот он весь! – и снова упал на табурет.

Кирилл, отдышавшись, улыбнулся выходке друга, но стакан с вином отставил в сторону:

– Хорош! Больше не буду!

– И я больше не буду! Вот допью бутылку, и тоже хватит! А бабы, они все лярвы… – Яблон отчего-то посерел лицом, вздохнул, и допил за Кириллом его, с широким обручем по краю, стакан.

У каждого – свои печали.

6

Учился Коля Яблочкин в обычной городской школе, в которой постигали плоды просвещения вместе с благополучными детьми и сироты детского дома.

Детдом располагался на территории бывшего барского сада, правда, от «барского» здесь остался только заросший ряской и непроходимым кустарником краснотала старинный пруд с рукотворным островком, на котором стояла когда-то ротонда. Теперь на этом месте, как гнилые зубы сказочного дракона, торчали белёные на все века извёсткой каменные столбы, изъеденные временем и суровой русской непогодой.

На этом островке каждое лето целыми днями обитал, как Робинзон Крузо, прилежный к разным фантазиям воспитанник дома детской скорби, будущий товарищ Кирилла Назарова по кличке «Яблон».

Другие ребята, боясь всякой водяной нечестии, сюда не заглядывали, и Коля здесь чувствовал себя превосходно.

Соорудив в слежалой песчаной насыпи небольшую пещерку, добычливый парень перетаскал сюда всё, что могло пригодиться в одиночной жизни: помятая алюминиевая кружка для разных надобностей – вскипятить воду, сварить выпрошенное у сердобольной поварихи яйцо, или даже, при счастливом улове, сварганить из пары золотых карасиков ушицы.

Блаженствовал тогда Коля Яблочкин, покуривал самодельную трубочку, подпалив в ней толчёную листву согбенной от старости вербы, седой и узловатой во всех сочленениях. Пускал в небо голубоватый дымок и мечтал томительно и сладко о своей однокласснице, невозможной и далёкой, как вон тот коршун, который сушит и всё никак не может высушить обрызганные утренней росой свои широкие крылья.