Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Но «последний раз» повторяется снова и снова, и уже – не выпрыгнуть, из этого чёртова круга.
Давно, давно бы пора остановить круговерть беличьего колеса: Галя, Валя, Лала, Оля, Леля, Ляля, Аля…
4
Да, Галя!
Все равно надо где-то коротать время. Своя квартира ему до того обрыдла, что Кирилл на вечер стремился куда-нибудь прислониться.
А куда холостяку податься? Конечно в кабак!
С годами одиночество становится всё более невыносимым, но и семейная жизнь его друзей и знакомых чувство зависти не вызывает. Совсем
Метаться на коротком поводке семейной привязанности (слово-то какое!) для того, чтобы по утрам видеть нечесаные волосы и заспанное мятое лицо, и сходить с ума от капризного визга поносных отпрысков? Нет, ему по горло хватило чужого опыта! Да и маячить рогатым венцом, тоже шея устанет.
Деньги – соблазн для любой женщины, кого бы ты ни выбрал в жёны. Пусть она, жена твоя любимая, будет несгибаемой, как Пенелопа, но всё равно развитое в женщине чувство зависти к чужим успехам, будет оскорблять тебя. А это не менее омерзительно, чем вороватое совокупление впотьмах, как месть за своё испорченное бедностью супружеское счастье.
Нет, лучше грусть в одиночку, чем тоска вдвоём! Любовь приходит и уходит, а ты остаёшься. Ведь написалось когда-то, в минуты грустного раздумья над неухоженным бытом своих друзей, вот это:
«Рыдала она и смеялась. На цепких губах киноварь.Вкруг шеи его обвивалась неверная, подлая тварь.И так в его жизни сложилось, что волю отняв и семью,его, предавая, божилась немыслимым словом – люблю!»В жизни всегда есть место подвигу, то есть – подвижке.
На время, утешить чужое одиночество он был готов, но не более того. Особенно тогда, когда:
«Валяет с ног весёлый Бахус и выбивает клином клин…Был губ твоих тяжёлый август, а в сердце горькая полынь.Я здесь не гость, но и не дома. Смолк лист в предчувствии росы,и тянет свежестью с балкона, и клонят к полночи часы.А во дворе ещё не август. Прижмись, распутница, ко мне.Мы снова выпьем горькой влаги за тех влюблённых на скамье.Им хорошо под сенью клёна. Ночная светит глубина.А паренёк ещё зелёный. Ещё зелёная она.Не говори слова пустые и слёзы пьяные не лей.Мы вместе что-то упустили в безумной юности своей.И я, слова бросая на кон, к шестёрке прикупа не жду…Зачем? Зачем ты, как собака, глядишь на дальнюю звезду?»Это тоже его стихи. Стихи Кирилла Назарова, неузнанного поэта.
Теперь, спустя много лет, воспоминания не хотят отпускать, и часто вламываются в сон по-бандитски, полуночным кошмаром, и тогда Назаров вскакивает, вопя, с набитым ватным воздухом ртом в тщетной попытке первым успеть ухватить призрак за горло, пока он не повалил тебя.
Но в судорожном кулаке только ночь, и ничего больше!
И вот он сидит,
Теперь с большого расстояния Назарову видна вся ничтожность его молодости. А тогда? Что тогда? Тогда его жизнь цвела на городской окраине, на пустыре, как весенний одуванчик среди битого щебня и стекла, среди хлама и мерзости, как подорожник возле тысячи ног, шагающих рядом, и каждый старался тебя придавить тяжёлой ступнёй.
Но это приходит тогда, когда ничего исправить уже нельзя…
«Так-так-так… Галя? – гадал, прежде чем набрать номер, Кирилл. – не та ли Галя из нотариальной конторы, где он выправлял документы на свою квартиру, перед тем, как её заложить в банке? Крутогрудая эротоманка с медлительным взглядом крадущейся хищницы перед последним броском. Посмотрим, посмотрим, как это у неё получится?»
После долгих гудков на другом конце прошелестел шёлком по бархату женский голос:
– Да, Галя! Но это для кого как. А для вас можно и без формальностей, зовите просто Галиной Петровной. Нотариальная контора. Приходите завтра с девяти до восемнадцати, кроме понедельника и воскресенья. А сейчас рабочий день кончается. Всего доброго!
– Галина Петровна, минуточку! Умоляю! – Кирилл изобразил крайнюю степень возбуждения. – Галина Петровна, у меня к вам срочное дело! Пожалуйста… Ваше время будет оплачено, Галина Петровна! Я уже еду! Еду! Хорошо?
– Ладно. Жду. Только недолго! – со скрытой заинтересованностью ответила скользкая пластиковая штучка в потной руке Назарова.
Не дожидаясь рейсового автобуса, он поманил купюрой частника.
И вот она – бронированная дверь, спрятанная в дубовую обшивку. Такие двери ставят обычно преуспевающие адвокаты и частные зубные врачи.
Размышляя, с чего бы начать, Кирилл согнутым пальцем несколько раз постучал.
Звук был настолько глухой, что за дверью его вряд ли было слышно. Звукоизоляция здесь, вероятно, как в студии звукозаписи.
Он тихо нажал отполированную бронзовую витую ручку, и дверь совершенно беззвучно отворилась, впуская неурочного посетителя в обитель, где правят закон и порядок, да ещё денежные знаки всех достоинств, но желательно крупных.
Кирилл невольно почувствовал себя униженным и недостойным просителем и, за секунду устыдившись такого поганого чувства, напустил на себя обычную браваду успевающего и обольстительного.
– Галя, – как можно небрежнее начал Назаров, оглядывая весёлыми глазами присевшую на краешек покрытого сукном стола молодую женщину лет тридцати, в полном соку, в наманикюренных пальцах которой дымился длинный стерженёк дамской сигареты по стольнику за пачку. – Галина Петровна, простите за наглость, вот я весь у ваших рук! Пардон, у ног…
– Не валяй дурака, гражданин Назаров К.С.! Что, квартирка уплыла за долги? Жить негде! Женюсь! – Ты, наверное, это хотел сказать?
– Мне бы такую память, Галина Петровна! Я бы нобелевским лауреатом был! – удивился Кирилл, что в этой конторе может кто-то помнить его имя и обстоятельства дела приведшего его сюда около года назад.
Назарова сразу же поставила на место прямота этой дамочки и её насмешливый тон.
Он даже поперхнулся чуть не слетевшим с языка привычным матерным словом.