Не запирайте вашу дверь
Шрифт:
Смотреть было нечего, точнее — наоборот: на них все было ясно написано. Люди, предназначенные друг другу. А хуже всего, что рядом стоял жених и смотрел на Милку, открыв рот. Как кролик на удава: с выражением ужаса, восторга и священного трепета одновременно. «Дорогой удав, проглоти меня еще разочек!»
Неужели предвкушает преступление? Тогда он сумасшедший, не иначе.
— Потанцуй с ним, — настойчиво дернула меня за руку Вика. — Сразу все поймешь: сейчас будет убивать или еще подождет?!
Вика с Милкой были одного роста. Для танцев им обеим больше подходил Паша.
Почти сразу же в комнату мягкой походкой вбежал Петруха. Его привлек шуршащий край свадебного платья, он подцепил его лапой — редкая возможность поиграть. Но Милка была начеку, она подняла кота и понесла его в ванную — мыть хвост.
Снова заиграла медленная музыка, Вика подхватила Пашу, а я повернулась к жениху.
— Ничего не поделаешь, — скромно произнесла я. — Придется вместе танцевать, одни остались!
Он, должно быть, меня не слышал. На его лице сохранялось выражение неземного восторга, как тогда, когда они целовались за столом под крики «Горько».
Я почти поволокла его к центру комнаты, положила руки ему на плечи. Заметил ли он это? Вроде бы, не заметил.
Танцевать с ним было не просто неинтересно, а — никак. Узкие плечи, неловкие руки, острые коленки — никакого впечатления.
Он совсем не разговаривал со мной, мысленно витая где-то. Может, в облаках?
И уж совершенно непонятно — глаза-то умоляющие. Нет в них никакой угрозы, только мольба.
Когда человек собирается убить, он должен быть уверен в себе, собран и сосредоточен. А если надеется, что все выйдет как-нибудь само, тогда он убийца «по неосторожности». Но ведь, судя по записке, он хочет ее именно убить, а не просто так… покалечить.
Запиской можно также напугать, однако он, похоже, напугал самого себя.
Против воли посочувствовав ему, я покачала головой: несчастный Сеня, во что же ты ввязался?!
Устыдившись своих мыслей, я отвела его на место. К счастью, танец скоро закончился.
— Он не может убить, — отчиталась я перед Викой. — Он «витает».
— Ты все придумала! — не поверила мне она. — Убить может каждый, если его грамотно вынудить. Паша, например, может.
— Но ему-то зачем? — возразила я. — Ты подумай, любовник является на свадьбу и заявляет: «Не смей мне изменять, убью!» Он раньше-то где был? Она же с ним, скорее всего, всё обсуждала, советовалась.
— Наверное, он в день свадьбы передумал… Да нет, ерунда! — заключила Вика. — А если Сенька мать и сестру подключит? Они же весь день совещались.
— Всем пить чай! — громогласно объявил Лёня, выглянув из столовой. — Идите сюда, что вы в коридоре стоите. Чай остынет.
Мы пошли к своим
Центр стола занимал многоэтажный торт — дальний родственник Пизанской башни, рядом с ним — электрический самовар. От пирожных и шоколадных конфет рябило в глазах.
Из кухни пришел Лёня с огромным блюдом козинаков, украшенным какими-то несъедобными финтифлюшками. Он эффектно взмахнул рукой, с воодушевленным вдохом открыл рот… и остановился, не чувствуя со стороны собравшихся должного внимания.
— Эй! — позвал он, обращаясь ко всем сразу.
Присутствующие замерли в предвкушении чего-то неожиданного.
Лёня сделал два шага назад, потом — чуть приседая — вперед, повторил замах рукой и, делая ударение на каждом слоге, громко объявил: «Ко-зьи на-ки!»
Кто-то поморщился, кто-то засмеялся, пытавшиеся сдержать смех издавали хрюкающие звуки, а я случайно перехватила Лёнин взгляд. Что-то неуловимо хищное и наивно-детское было в его лице…
Я вдруг вспомнила другую сцену, свидетельницей которой была лет двадцать назад.
Старшая группа детского сада. Ранняя осень, мы на прогулке.
На краю цветочного вазона, круглой чаши высотою в полметра, стоит мальчик в короткой курточке. Он оглядывается на детей, поднимает руки и собирается прыгнуть вниз. У него то же самое, победно-растерянное выражение лица, как у Лёни с козинаками. «Оцените меня, кто может!»
К мальчику уже бежит разъяренная воспитательница, дети в равнодушном испуге ждут, что будет, и лишь я ему улыбаюсь — из всей группы детей мне одной захотелось его поддержать.
Эта картина все еще стояла у меня перед глазами; плохо соображая, что делаю, я ободряюще улыбнулась Лёне.
«Прыгай, все будет хорошо!»
— Он на тебя смотрит! — со значением произнесла Вика. — Он не сводит с тебя глаз!
— Наверное, с кем-то перепутал, — вяло отреагировала я, глядя в свою тарелку. — А теперь пытается вспомнить, где меня видел. Не обращай внимания.
— Он на тебя смотрит, как Петруха на осу!
Да, и в самом деле, Лёня следил за каждым моим движением.
Я терялась в догадках: может быть, он полагал, что я могу взлететь? Искал в моем черном наряде желтые осиные полосы? Или хотел определить, где я прячу жало?
Рядом со мной сидела Вика — солнечная блондинка с фигурой манекенщицы со стажем и лицом преуспевающей кинозвезды, и логично было бы предположить, что смотреть Лёня должен на нее. Что увидел он во мне, маленькой, худенькой, темной шатенке с лохматой прической — торчащими во все стороны неукладывающимися прядями вьющихся волос?
Конечно, мужское внимание было лестным, но только не в данный момент.