Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста
Шрифт:
– Вернется, - откликнулась Софья, - куда он денется. Тварь-то примитивная, что ей сказали, то и выполнит. И, главное, нам мешать не будет, так что давайте кино досмотрим.
Выпад, явный и несомненный выпад, Дефлоринский почему-то молчит, странно, он же все-таки де, оскорбление, которое вы мне нанесли, смывается только кровью, был бы у него автомат, он бы нам показал империю с династиями, этот фрукт, деньги не пахнут, а цвета-то какие! Не ожидал, в самом деле не ожидал, что современное телевидение на это способно, если это телевизор, да, возможно, если по вере нашей, только что это за вера, раз не могу
– Да что тут досматривать?
– не выдержал оскорбленный Дефлоринский.
– Кривые и кривые...
Он осекся.
– Ну да, - согласилась Софья, - если непредвзято смотреть на вещи, то именно кривые, но ты же не станешь...
– Да-да, прямые, прямые, - предусмотрительно перебил Дефлоринский.
И замолк, потому что происходящее на экране его смущало. То есть, конечно же, если непредвзято смотреть на вещи, все было до того естественно, что едва ли даже не скучно. Однако Дефлоринский не любил смотреть непредвзято.
А Толика вполне устраивали перпендикуляры, которым вздумалось пересечься: пересекаются, ну и что? На экране ведь...
– Ну вот! Сошлись...
Казалось, будто Дефлоринский констатирует всю глубину падения нравов в нонешние времена. А передача этим не завершалась отнюдь, но дальше шло нечто едва описуемое, какие-то очень странные, но обаятельные световые эффекты, собственно, почему едва описуемое, неужели только из-за отсутствия формы у этих пятен? Форма форм, непреодолимая модальность мыслимого, это просто так уж видится нашим эвклидовским мозгам, что тут ересь, когда-либо достигнуть, сказал м-р Тейт, о, это другое дело, а ведь затеяно все не ереси ради - просто репортаж из области, где водятся драконы и закономерно летают синие птицы.
По экрану полоснуло ультрамарином.
– Ну вот, - сказала Софья, - кстати о птичках. А ты говоришь, смотреть не на что...
– Да как это называется-то?
– не выдержала Вера, которая Настя.
Она способна была вынести многое, но не знать, как называется текущая телепередача, представлялось ей постыдным.
Софья уверенно, не без презрения, пожалуй, произнесла что-то, чего Толик не то чтобы не понял, но и не то чтобы просто не запомнил.
– Ну примитивно малость, ну и что? Это же учебная программа, для младшего возраста. Зато сделана мастерски!
– Любопытно, что эта примитивная программа возбудила такие страсти. В сущности, простому человеку, не обременному излишне математическими хитросложностями, должно быть вполне безразлично, как там себя ведут эти прямые. Если же математический аппарат у него в порядке, он, казалось бы, тем более должен всего лишь строго и холодно взирать на параллели со своих высот.
Тут ересь, а мало кому нравится ересь, никому, наверное, мятеж не может кончиться удачей, а когда летят авторитеты, бедному, ничтожному человеку, оставшемуся наедине с мирозданием, низвергнутому в обольстительно сверкающую преисподнюю небес,
Ну вот, подумал Толик, сейчас опять диалог будет, собственно, это даже почти и не диалог, они всегда, как выясняется, одного мнения и то ли рвутся именно это продемонстрировать, то ли попросту образованность показать хочут. Софья, как Толик не ожидал, ответила.
– И тем не менее лишь немногие подходят к этому без эмоций. Различие лишь в том, что одни склонны видеть тут ересь, посягательство на основы человеческого существования, другие же - мятеж, очистительный огонь и очищающую борьбу, то есть, в сущности, тоже ересь, но приятную их сердцу. Впрочем, из возможных предвзятостей следует, вероятно, предпочесть ту, которая минимально ограничивает нашу свободу.
– Параллелократия, или такое устройство общества, когда предполагается, что у каждой проблемы может быть по меньшей мере два решения.
– Нет, только не два: навязывание столь жесткой альтернативы как раз характерно для худших из тоталитарных режимов. Впрочем, я не уверена, что каждая проблема может иметь бесконечно много решений.
– А ну вас, - резюмировал Дефлоринский.
Софья только было собиралась ему ответить - вне сомнения, с использованием выражений более благозвучных, нежели благопристойных, - но ей помешал некий глас.
– Налейте!
– Черт! Как бы его выключить?
– Может, он подчиняется трем законам роботехники?
– Проверим. Эй, Гомик! Замолчи, если не хочешь причинить мне вред!
– Налейте!
– Друг мой, такое безобразие могло быть сконструировано лишь противозаконной преступной группировкой, о благе человечества, а тем паче о благе человека не помышлявшей ни в коей мере.
– А он хоть на чем - на полупроводниках?
– На фотоэлементах!
– На атомной энергии!
– Да вы что, не видите: на стуле он!
И Софья резким движением выдернула из-под Гомеостата стул.
– Ура!
– заявил он, вытянув руки по швам.
Ибо, как ни странно, такая возможность у него была: как бы ни называлось то, что на Гомеостат напялили, было оно форменно. Более того, на Гомеостате каким-то образом получилась даже фуражка - странного цвета и непривычных пропорций, но, несомненно, это была фуражка.
– Не исключено, - предположила Софья, - что наш новообразовавшийся друг, исцелившись от недуга столь же низменного, сколь и пагубного, научится мыслить более широко.
Новообразование оглядело комнату, особое внимание уделив Софье: даже мундирный индивидуум не мог не счесть достойной внимания ее мини-юбку (очень короткую. Впрочем, бывают ли длинные мини-юбки, а, все равно, главное, ей идет, всегда шло). Сказать по правде, любопытно пронаблюдать, не проснутся ли в протрезвевшем гуманоиде инстинкты более животные.
Но Гомеостат остался Гомеостатом.
– Непорядок!
– отметил он, широко осмыслив ситуацию.
Надо полагать, сейчас она взовьется и разъяснит исцеленному, что уж он-то, будучи стулосидящим гуманоидом без стула (можно ли примыслить что-нибудь более жалкое?), лучше бы молчал бы в тряпочку. Хотя нет, едва ли, уж слишком это забавно, чтобы так грубо прервать, а ну-ка, попробуем...