Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста
Шрифт:
– Может, полку на него уронить?
– спросила эта.
– Чего возиться?
Сашка не был ни возмущен, ни даже удивлен, хотя висевшая прямо над кроватью, левее шпаги, книжная полка (очевидна была рука женщины, притом никоим образом не интеллигентной) была не менее шпаги способна лишить человека жизни. Черт, подумал Толик, ведь спит же хозяин! Все-таки, наверное, которая - взломщица... А Сашка тогда кто? Сашка призадумался, помотал головой.
– Нет, - сказал он, - это было бы слишком просто.
И слишком поздно, обрадовался гуманный Толик, потому что интеллигент на кровати уже проснулся. Оказался он Толику тем уже близок, родствен и мил, что совершенно правильно реагировал на происходящее. То есть была не то чтобы продуманная, нет, скорее как раз настолько спонтанно-искренняя
– Правильно, - сказала которая голосом Софьи.
– Именно ..... Только, знаешь, вставай-ка ты, умывайся, брейся и проч. Штаны, пожалуй, тоже надеть не помешает.
Интеллигент почему-то смутился - то есть как раз было совершенно естественно, что он смутился: ни с того ни с сего, среди ночи, когда разве только мирно дрыхнуть и положено, разумеется, без брюк...
– Ну?
– удивилась которая.
– Отвернуться мне, что ли?
– Само собой, - ответил почему-то Сашка.
– Вот сюда, здесь как раз зеркало висит.
Ох, все-таки, как ни крути, Сашка остается Сашкой, и Сашка, как ни крути, не может без некоторого комплекса превосходства. Вот ведь хлебом не корми, дай только выставить кого-нибудь, лучше всего неприятного Сашке кого-нибудь, а можно даже и приятного, если больше некого, - выставить в этаком смешном и малость неприличном свете, ну зачем это?
Было это все как-то... нехорошо это у них получается, решил Толик, ну чего ради так издеваться над человеком, попирать, стало быть, природную стыдливость. Впрочем, которая в самом деле отвернулась, на стыдливость не посягая отнюдь. А Сашка уселся себе преспокойненько на кухонного вида, древней голубой покраски табуретку, совершенно не подходящую к круглому, старинному, может быть, даже антикварному столу. Уселся и сделал знак Толику - садись, мол, и ты также. Наблюдай, мол, а неохота наблюдать, так просто подожди, пока не удостоишься лицезреть интеллигентного человка в портках.
...Теперь это модно транскрибировать, но если попроще, то портки были, что называется, "леви-страус" (так оно ближе к народу), прочее же, насколько Толик уразумел, воскресив в памяти свои фарцовочные похождения (то естьнет, он, собственно, и не фарцевал, он только покупал, было, да, было, разумеется, недостойно порядочного человека и комсомольца, стыдно гоняться за импортными тряпками, но, знаете, все ведь мы люди, все человеки), - да, прочее вполне соответствовало, и было это все надето и носимо вполне естественно, без какого-либо вызова, не говоря уж о демонстрации достатка.
– Говорят, - сказала которая, - одно время среди золотой молодежи была в моде презанятнейшая игра. Состояла она в том, что с оной молодежи последовательно снималось все импортное. Правда, играть занятнее все же ночью...
– Ничего, - успокоил ее Сашка, - когда приличные люди спят, это как раз и называется ночь.
И на столе появились авторучка "Parker", зажигалка "Ronson", калькулятор "Sinclair", пачка сигарет "Dunhill", большая и солидная фотокамера "Nikon" и почему-то даже логарифмическая линейка "Faber-Kastell" - Толик все их повертел в руках и за подлинность импортности мог ручаться, хотя точно так же он мог поручиться, что всего этого великолепия у Сашки не бывало и быть не могло: в самом деле, ну откуда? Как раз это настолько уже было похоже именно на демонстрацию достатка, причем избыточного, с выпендрежем достатка, что, пожалуй, не так уж и удивительно было бы, извлеки Сашка из кармана еще и самый настоящий автомобиль "Вольво"*. Что-то даже и пошлое было, пожалуй, во всем этом, но, с другой стороны, Толик, будучи воспитан отчасти и на просачивающихся к нему ошметках заграничной рекламы, ничего такого уж особенного не подумал, разве только малость Сашке позавидовал: вот, оказывается, какой из себя этот скромник Сашка. Основательный мужик. Серьезный.
– А пиджак?
– поинтересовался
– Всё, - разочаровала его - Софья? да, сейчас Софья.
– Прочее пока не пересекало границу. А тебе не советую: ты у нас человек последовательный, и останутся тебе квас, которого ты даже не пьешь, а из языка два-три архаизма.
– Тоже ведь слово нерусское, - обиделся интеллигент.
Тут вновь пошел какой-то тихий издевательский смешок по комнате, и вновь не мог Толик понять, что же такого дурного в архаизмах, в славянизмах и даже - а чего там, все мы люди взрослые, отбросим ложную щепетильность - в праславянизмах; кстати, что это вообще такое? Нет, не знал Толик, не понимал, не ориентировался он во всем этом, и даже не было Толику стыдно и неудобно, что не знал. Впрочем, из сказанного отнюдь не следует, что ему было удобно: Толик по-прежнему не мог понять, как это все вокруг происходит, почему они вдруг ни с того ни с сего (действительно ведь ни с того ни с сего, пешком же шли) оказались в неизвестном ему, но несомненно южном городе, каким образом проникли в чужую коммунальную квартиру и, самое главное, что за человек этот интеллигентный, даже квасу не пьющий фарцовщик? Странно это все получалось, не более, впрочем, странно, чем все, что с Толиком происходило с тех пор, как убежал он от жены (да, вспомнил он, это как-то я уже привык к тому, что убежал, а ведь было дело, я еще когда-то не убегал, а был законным супругом со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями; Толик ответственно относился к своим обязанностям), но к прежним странностям он успел уже малость привыкнуть. Не то чтобы аббат Гершкович, Квинт Сестерций и Дима Б... казались ему более естественными (хотя Дима-то как раз был абсолютно реален), но они имели весьма косвенное отношение к Толику и уже поэтому были, в сущности, безопасны, а вот ночное вторжение в чужое жилище, пусть даже Толик участвовал в нем крайне пассивно... Нет, неуютно было Толику.
– Вот как?
– донеслось до него почему-то словно издалека.
– Что ж, это, по крайней мере, похоже на правду. Впрочем, основное твое достоинство как раз в том, что ты врешь очень похоже на правду.
– Да ладно тебе, - ответил Сашка, - чего ты от него хочешь? Ты что, его за человека считаешь?
Нет, это уже, по мнению Толика, было слишком: комплекс превосходства комплексом, даже и забавно, быть может, снять с фарцующего интеллигента (между прочим, мне-то он почему что-то такое лепит, будто бы я покупал, не было такого, уж ему-то не рассказывал) импортный лоск, но чтоб вот так грубо и нагло... Нет, ни в какие ворота не лезет...
Толик готов был уже возмутиться столь хамски-отвратительным проявлением неуважения к человеку, возмутиться, может быть, даже и вслух, но все же воздержался, тем более Сашке все равно возразила которая.
– В этом вся и беда. Ведь если ты возьмешь на себя труд хоть слегка напрячь память, ты будешь вынужден признать, что вы с ним не только похожи, но едва ли не идентичны - в определенные моменты. К тому же, если уж совсем отказывать ему в праве именоваться существом хоть относительно разумным, тогда действительно уронить бы ему на голову книжную полку и счесть свою миссию выполненной. Ты сам возражал, помнится...
– Ну, если уж напрягать память, - Сашка задумчиво вертел в руках бокал откуда?!
– так вот тебе еще одно разумное существо. А, Толь, ты ведь разумный?
– Не знаю, - обиделся Толик.
– Да ты что?
– изумился Сашка.
– Если ты не знаешь, что ж тогда обо мне говорить? Ты напрягись, вспомни...
И Толик вспомнил, он стал вспоминать, хотя и не понял, зачем, собственно, это Сашке надо. Толик был человек послушный, и когда его просили - он делал. Конечно, по-прежнему обидно было Толику, что вот так вот тут им вертят, будто бы он какой-то аргумент в непонятном споре, может быть, поэтому он не без некоторого озлобления принялся реставрировать прошлое, когда этот олух Сашка вел себя, в общем, вполне прилично, когда о глубоких различиях, перерастающих чуть ли не в пропасть между в разной степени разумными существами, и речи не было. Ведь было же, было такое время, когда вместе они сочиняли за машинкой что-то такое про бедную Настю или про абсолютное оскорбление,