Не жалейте флагов
Шрифт:
Батальону был отведен для обороны прелестный семимильный участок береговой линии, и они с упоением принялись искоренять все удобства приморской полосы. Они забрали песок в колючую проволоку и снесли лестницы, ведущие с эспланады на пляж Они изрыли стрелковыми ячейками общественные парки, заложили мешками с песком эркеры в частных домах и при содействии соседней саперной части блокировали дороги бетонными надолбами и дотами. Они останавливали и обыскивали все автомашины, проезжавшие через участок, и изводили местных жителей требованием предъявлять удостоверение личности. Смолвуд семь
– Как я погляжу, тебе не нравится больше военная служба, – сказала Соня после трех недель береговой обороны.
– Не то чтобы не нравится. Мне кажется, я мог бы делать что-то более полезное.
– Но ты же говорил, что твой миномет один из ключевых пунктов всей обороны, милый.
– Это так, – сказал Аластэр из чувства долга.
– Так в чем же дело? И тут Аластэр сказал:
– Сонечка, будет очень паршиво с моей стороны, если я попрошусь на особую службу?
– А это опасно?
– Ну, не так чтобы очень. Зато страшно увлекательно. Сейчас набирают людей в особые рейдерские отряды. Они высаживаются с моря во Франции, в темноте подкрадываются к немцам с тыла и режут им глотки.
Он был взволнован. Он перевертывал новую, страницу в своей жизни, подобно тому как более двадцати лет назад, лежа на животе перед камином с переплетенной подшивкой «Чамз», открывал первую страницу следующего выпуска.
– Выбрал же ты время бросить женщину, – ответила она. – Но я понимаю, тебе хочется.
– У них особые ножи, пистолет-пулеметы и кастеты. И обувь с веревочными подошвами, – Господи помилуй, – сказала Соня.
– Я узнал об этом от Питера Пастмастера. У них в полку один офицер собирает такой отряд. Питер уже сколотил группу. Он говорит, я могу быть у него командиром отделения. Очевидно, они смогут устроить мне офицерское звание. Вокруг пояса у них веревочные лестницы, а в швы мундиров они зашивают напильники на случай побега. Ты не будешь очень уж против, если я соглашусь?
– Нет, милый. От веревочной лестницы мне тебя не удержать. Только не от веревочной лестницы. Я понимаю.
Анджела никогда не думала о том, что Седрик может погибнуть. Она узнала о его смерти из официальной телеграммы и несколько дней не хотела говорить об этом ни с кем, даже с Безилом, а когда заговорила, начала не с начала и не с конца, а как бы продолжая начатую мысль.
– Я знала, что нам нужна чья-то смерть, – сказала она. – Только я никогда не думала, что это будет он.
– Ты хочешь выйти за меня замуж? – спросил Безил.
– Пожалуй, да. Ни ты, ни я не смогли бы связать свою жизнь с кем-нибудь еще.
– Это так.
– Тебе хотелось бы быть богатым, так ведь?
– А
– Уж если кто и будет, то я безусловно. А если никто, тогда, мне кажется, не такая уж беда быть бедным.
– Я сам не знаю, хочу ли я быть богатым, – сказал Безил, подумав. – Ты знаешь, я не жаден до денег. Мне нравится лишь добывать их, а не иметь.
– Во всяком случае, это неважно. Главное, мы теперь неразлучны.
– Пусть нас соединит только смерть. Ты всегда думала, что это я должен умереть, так ведь?
– Так.
– Укушенный остался жив, собака околела… Ну что ж, во всяком случае, сейчас не время думать о женитьбе. Посмотри на Питера. Не прошло и полутора месяцев, как он женился, а он уже записался в отряд сорвиголов. Какой смысл жениться, когда жизнь, вон она какая? Я не вижу толку в женитьбе, если нет надежды на покойную старость впереди.
– В военное время главное – не думать о будущем. Будто идешь по затемненной улице с затемненным фонариком. Видишь перед собой только на шаг.
– Я ведь буду ужасным мужем.
– Да, милый, разве я не знаю? Но, видишь ли, в нынешние времена ни от чего нельзя требовать совершенства. В прежние времена, если что-нибудь одно было не так, то уж казалось, все пропало. Ну, а теперь до конца наших дней будет иначе: если хоть что-нибудь одно так, как надо, то и славу богу.
– Это очень напоминает беднягу Эмброуза в его китайском настроении.
Бедняга Эмброуз переехал на запад. Лишь кишащая ширь Атлантики отделяла его теперь от Парснипа. Он снял комнаты в небольшом рыбацком городке, и огромные морские валы бились о скалы под самыми его окнами. День проходил за днем, а он абсолютно ничего не делал. Падение Франции не встретило почти никакого отклика на этом отдаленном берегу.
Вот страна Свифта, Бэрка, Шеридана, Веллингтона, Уайльда, Т. Э. Лоуренса, думал он. Вот народ, некогда давший начало великой имперской расе, чей гений ярко блистал на протяжении двух поразительных столетий успехов и расцвета культуры; теперь он тихо затворяется в своих туманах и отворачивается от мира, девиз которого – борьба и действие. Блаженные островитяне, думал Эмброуз, благодушные, неинтересные эскеписты, которые насмотрелись на золотые позументы и блеск свечей и уходят с пира до того, как в бледном свете зари станет видна запятнанная скатерть и лицо подвыпившего шута!
Он знал, что это не по нем; глухой кочевнический инстинкт в крови, вековое наследие бродяжничества и созерцательности не давали покоя. И ему представлялись не буруны Атлантики, а верблюды, возмущенно трясущие головами на светлеющем небе, когда караван паломников просыпается для нового дневного перехода.
Старый Рэмпоул сидел в своей комфортабельной камере и повертывал книгу к свету, ловя последние отблески угасающего дня. Он был сосредоточен и восхищен. В возрасте, когда люди в большинстве своем стремятся сохранить старые, привычные радости, а не искать новых, – точнее говоря, в возрасте шестидесяти двух лет, – он вдруг открыл для себя прелести развлекательной литературы.