Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
разве это не решено заранее? И война началась разве не для того, чтобы объединить
все седьмые классы в один, и чтобы мы с Лилей учились в третью смену и
возвращались домой вдвоём тёмными вечерами.
Забрали в армию самых старших ребят с нашей улицы.
Квартальная каждую неделю проводила собрания, приходили в основном старики,
домохозяйки и мы, школьники. Вслух читали газету. Создан государственный
комитет обороны в составе Сталина, Молотова, Ворошилова,
Теперь победа не за горами. На собрании по сбору тёплых вещей для фронта поднял
спор старик Синеоков, блажной, нечёсанный, с бородой как солома, – где наши
интенданты, почему они Красную Армию не снабжают? «Я в гражданскую воевал,
бесштанное было войско, в лаптях, но сейчас-то совсем другое время. Всего месяц
повоевали, и уже им тёплые носки собирай». Квартальная дала отпор старику за
отсталые настроения, а женщины начали стращать его: вот отправят тебя, куда
Макар телят не гонял. А Синеоков только рукой махал, – где порядок, почему
красноармейцы без портянок остались, куда их обмундирование девалось и опять:
«Я ещё при Николае служил, никогда к народу не обращались, чтобы варежки
сдавать и последнюю шерсть состригать». Старик на сходки приходил первым, и
даже сам сколотил скамейки, чтобы женщинам было на чём сидеть. Приняли
решение: на общем собрании домохозяек берём обязательство повысить свою
бдительность, беспощадно бороться со всякими дезорганизаторами тыла,
распространителями слухов и немедленно сообщать карательным органам о тех, кто
против нашей Родины. В другой раз читали сводку Советского информбюро,
женщины радовались, что захваченные в плен немцы чрезвычайно устали от войны.
«Только угроза расстрела гонит их на войну против Советской России». Наша
авиация нанесла мощные удары по танковым и моторизованным войскам
противника на Двинском, Слуцком и Луцком направлениях, результаты уточняются.
Старик Синеоков посмеивался и махал костлявой рукой, а бабы возмущались: в
газете напечатано, а он не верит. Ревекка Осиповна читала вслух «Советскую
Киргизию», про митинг еврейского народа в Москве. В Стране Советов евреи после
тысячелетних скитаний и преследований обрели дом и Родину-мать, которая
залечила бесчисленные раны, нанесённые в прошлом. Ни один еврей не должен
умереть, не воздавши фашистским палачам за невинно пролитую кровь. На митинге
выступали Маршак, Эренбург, Давид Ойстрах и другие писатели и музыканты.
Народный артист Михоэлс говорил: «Еврейская мать! Если даже у тебя
единственный сын, благослови его и отправь в бой против коричневой чумы». Илья
Эренбург обращался к Америке: «Евреи,
первых рядах. Мы не простим равнодушным. Мы проклянём тех, кто умывает
руки». Ревекка Осиповна волновалась, голос её дрожал. Среди нас не было ни
одного еврея, но мы все поддержали митинг в Москве.
Мы с Лилей вместе ходили на эти собрания, а потом вместе
шли в школу. Далеко, километров пять. Школа называлась Образцовая № 3 имени
Сталина. Рядом был Дом правительства, площадь для парадов и демонстраций, с
другой стороны Дубовый парк, в нём кинотеатр «Ударник» и Киргизский
госдрамтеатр, чуть подальше библиотека имени Чернышевского и Колхозный базар,
на площади перед ним как раз начал гастроли заезжий цирк и открылся большой
зверинец. Соблазнов было кругом полно. Классная руководительница объявила, что
теперь каждый предмет будет изучаться в тесной связи с его оборонным значением,
мальчики будут воспитываться смелыми защитниками родины, а девочки –
бесстрашными фронтовыми подругами. Мы обязаны работать на колхозных и
совхозных полях, собирать металлолом, лекарственные травы и вести оборонную
работу среди населения. Занятия наши проходили в спортивном зале с огромными
окнами как раз в сторону Дубового парка. По вечерам на танцплощадке гремел
духовой оркестр, вальсы, танго, фокстроты. Разве можно заниматься в таких
условиях, спрашивали учителя, а ученики отвечали: только так и можно. В
«Ударнике» шёл «Большой вальс» и мы слушали песни Карлы Доннер.
Пришла зима, и исполнилась моя мечта: я перенёс Лилю через
Ключевую. Брёвнышки через речку обледенели, Лиля поскользнулась, я её
подхватил на руки и перенёс. В школе знали, конечно, о нашей дружбе, девчонки
сплетничали: Лиля с Ваней ходят по Ключевой и целуются, с осуждением говорили,
будто мы шайку организовали и грабим направо-налево мирных жителей.
«Целуются» – если бы так! Ужасно было обидно на эту несправедливость, а обида,
как известно, сильнее горя. По ночам, надо сказать, и впрямь грабили, вести о
грабежах одна другой страшнее не затихали всю войну. Я боялся, конечно, но
старался виду не подавать, а Лиля, вместо того, чтобы идти ночью тихонько,
болтала и смеялась ещё громче, чем днём. А ведь смех её – приманка для бандитов.
Я смастерил себе кистень, взял гайку диаметром с гранёный стакан, насадил на
короткую палку и засовывал в рукав. Судьба было милостива к бандитам, ни один
не попался мне за долгую зиму.
Прошёл ноябрь, декабрь, наступил новый 1942 год, а война не