Небеса ликуют
Шрифт:
Я отвернулся.
Ночью меня разбудила какая-то возня. Негромко чиркнул кремень, зажигая жир в светильнике.
— Синьора! Синьора! Куда вы?..
Их было трое.
Сьер де ла Риверо, мрачный, растрепанный, с соломинками в темных волосах, сидел на лавке, глядя в темное окно. Суровая Артемида, схватив ополоумевшего шевалье за руку, тащила беднягу к двери.
Брат Азиний пребывал в нетях.
— Де Гуаира! — отчаянно закричал дю Бартас, цепляясь за притолоку. —
Я сочувственно поглядел на сьера римского доктора. Тот нахмурился, сделав вид, что разглядывает носки своих изрядно запачканных сапог.
Оставалось потушить свет и поудобнее укрыться амстердамским плащом. К счастью, поутру мы уезжали. Синьор Канари обещал дать проводника, трех коней и ослика — для брата Азиния.
Итак, ослов у нас прибавится. А вот брату Манолису надо все же порекомендовать воспользоваться вожжами. Иногда помогает.
Долина Мертвых осталась позади, и я облегченно перевел дух. Сотни серых надгробий, обступивших со всех сторон узкую дорогу, черные старые деревья, заслонившие небо, тихий шелест, доносящийся словно ниоткуда.
И ни единого креста!
Даже бесстрашный шевалье явно обрадовался, когда мы выехали на открытое пространство. О брате Азинии нечего и говорить — бывший регент начал креститься, лишь только мы подъехали к высоким кладбищенским воротам. Невозмутимым оставались лишь сьер Гарсиласио да проводник — маленький худой татарин в драном халате и огромном малахае.
— Однако же тут покоятся отнюдь не христиане, — задумчиво молвил дю Бартас. — Странно, что мессер де Боплан не упомянул об этом месте!
— Караимы, — пояснил я. — Справа, на скале, их город. Монастырь будет слева, но чуть дальше.
— Караимский?
— Нет, — улыбнулся я. — Православный.
На третий день пути мы наконец-то увидели солнце. Тучи расступились, заполняя светом огромное ущелье, врезанное между серыми скалами. Мертвые не отпускали — мы въезжали в Иосафатову долину. Недоброе имя дали этому месту! Иосафатова долина — место встречи в день Страшного Суда.
Впереди был Успенский монастырь. Странный путь: караимская Долина Мертвых, Иосафатова и, наконец. Успение.
Дорога мертвецов. Дорога, где я искал следы мертвеца.
Выбора у меня не было. Если кир Афанасий не сможет помочь, придется ехать вслепую— Ехать самому — и вести других.
«Слепые — вожди слепых. Если слепой поведет слепого…»
Я думал увидеть храм, но передо мной была очередная скала. Узкие стертые от времени ступени вели в темную глубину. Маленькие окошки, прорубленные в серой тверди, издали походили на ласточкины гнезда.
Но крест все же был — неровный контур на выщербленном камне. Я с облегчением прочитал молитву.
Монастырь ушел
Крепость Христова — последняя, все еще державшая оборону.
— Вы православный, сын мой?
Монах-привратник не спешил открывать узкую калитку. Настороженный взгляд из-под темного клобука, в руках — тяжелая палица.
— Я католик, отец. Мне нужен кир Афанасий. У меня к нему письмо.
— Оружие есть?
— Не ношу.
Молчание — долгое, настороженное.
— Войдете один. Ваши спутники подождут у входа.
…Ступени, ступени, маленькая темная часовня с мигающими лампадками у закопченных икон, снова ступени. Вверх, вверх, вверх…
Вокруг — сырой камень. Внезапно чудится, что это гигантский склеп, откуда нет выхода, есть только темные коридоры, узкие проемы дверей, ведущие в костницы, полные желтых черепов…
…И снова ступени.
Кир Афанасий оказался неожиданно молод — немногим старше меня. Я почему-то представлял его совсем иным — седым, согбенным, опирающимся на клюку.
Письмо от брата Манолиса он даже не стал читать, только взглянул на подпись.
— Чем могу помочь, сын мой?
Прежде чем ответить, я долго подбирал нужные слова. Последний раз по-гречески приходилось говорить еще в коллегиуме. Он дослушал до конца, подумал, кивнул.
— Помню. Мы похоронили этого несчастного за оградой. Он был католиком. Ближайший католический храм возле Альмы, но это слишком далеко.
— Это он просил переслать бумаги синьору Канари?
— Да. Мы чтим волю умирающих. Я лично записал его рассказ…
Обо всем этом я уже знал — или догадывался. Умирающий говорил по-русински, но игумен неплохо знал этот язык. Карту русин нарисовал сам.
— Были еще бумаги. Много бумаг — полная сумка.
— Что? — вскинулся я. — Кир Афанасий!..
Он впервые улыбнулся — невесело, одними уголками губ.
— Мы все сожгли. Он попросил и об этом. Наверно, я застонал. Во всяком случае, взгляд из-под темного клобука был полон сочувствия.
— Увы, сын мой! Увы… Разве что… Негромкий звон колокольчика. В дверь кельи заглянул кто-то безбородый, с острым птичьим носом.
— Латинский молитвенник!
Птичий нос исчез. Игумен повернулся ко мне.
— Умирая, он завещал монастырю свой молитвенник. Это католический молитвенник, но таким даром грех пренебрегать. Он может вам помочь.
Спорить я не стал. Почему бы не прочитать бессмертные слова «Ищите и обрящете»? Знать бы где!
Молитвенник оказался самым обычным — маленьким, в дорогом кожаном переплете с золочеными застежками. Я взглянул на первую страницу: «Milano, MDCILII A.D.».
— Перелистайте!