Небеса рассудили иначе
Шрифт:
– Не веришь, что Туров ее убил?
– Есть сомнения. А у тебя уже нет?
– Куда им деться.
– Я склоняюсь к мысли, что это проделки Софьи. И, вероятно, ей кто-то помогает.
– У нее приступ белой горячки?
Я пожала плечами.
– Она совсем еще девчонка. Вся эта история с враждой двух семейств могла здорово на нее повлиять, вот она и решила непременно познакомиться с Туровым.
– И? – хмыкнула Агатка.
– Дальше возможны варианты. Например, она влюбилась, а он нет. Или просто
Тут Агатка свела глаза у переносицы и продемонстрировала язык, как любила делать в детстве, чем доводила меня до легкого бешенства.
– Но зачем ей тогда прошлым родителя интересоваться? Должна быть причина, – разозлилась я.
– Возможно. А возможно, и нет. Ты ж сама говоришь: она еще ребенок и что там в ее голове… Подозреваю, там пусто. Ты вот намного старше, но голова у тебя…
– Светлая, – подсказала я.
– Ага. Пустой и светлый чердак. Я бы добавила: пыльный. Если Софья жива и подставляет Турова, то по очень банальной причине: он не признал ее ребенка. Все остальное – хрень, так что не теряй на это времени. Внутренний голос подсказывает, ничего они сегодня на даче больше не найдут.
– Туров, кстати, тебе о вражде семей ничего не рассказывал?
– Она меня не интересовала.
– В следующий раз все-таки спроси. Берсеньев тоже считает: вражда для романов, а действительность гораздо прозаичней.
– Правильно считает, – удовлетворенно кивнула Агатка.
– Но у него возникла еще одна версия: дело не в Турове, а в Софье. Убрать с самого начала хотели ее, а Туров – побочный продукт, удачно подвернулся, вот на него стрелки и перевели.
– Посоветуй Сергею Львовичу романы писать, – с сомнением глядя на меня, заметила сестрица.
– Сама советуй. Но Берсеньев так и сказал. Цитирую практически дословно.
– Софья у нас богатая наследница?
– Не похоже.
– Уточни. Со здравым смыслом Сергей Львович дружит, вдруг это не желание соригинальничать, а провидческий дар?
Мысли о Берсеньеве, как видно, затронули лучшие струны Агаткиной души, потому что, когда мы подъехали к офису, она спросила:
– Все-таки думаешь вернуться?
Я молча кивнула, а она с легкостью согласилась:
– Валяй. – И вышла из машины.
Я развернулась и вновь отправилась в Приволье. Энтузиазм граждан в форме таял на глазах, что было заметно невооруженным глазом. Постояв немного возле оградительной ленты, я побрела по улице, ежась от холодного ветра. Заходить к Татьяне не стала, уверенная, что дом, где живет Надежда, смогу разыскать и без нее.
Деревня, кстати, довольно большая, кроме кафе здесь был и клуб, и аж три магазина. В одном из них я и решила попытать счастье. Человек пять стояли у прилавка и живо обсуждали новость.
– Да, прикупил земли Денисыч, теперь затаскают, –
– Уж мог бы сообразить, что ничего хорошего от такого места ждать не приходится, – кивнула продавщица. – Дурное место, раз ребенка убили.
Тут граждане обратили внимание на меня и замолчали.
– Не подскажете, в каком доме живет Надежда, ветеринар, кажется. У нее мать инвалид.
На мгновение повисла тишина. Я было решила, что мой вопрос так и оставят без ответа, но продавщица заговорила:
– Прошли вы его. Двадцать третий дом по этой стороне.
– Спасибо, – улыбнулась я и покинула магазин, не сомневаясь, что обсуждение продолжилось и я в нем буду непременно задействована.
Подходя к двадцать третьему дому, я заметила возле калитки женщину в инвалидном кресле, рядом с ней стояла женщина постарше, она то и дело кивала в сторону чадовской дачи, что-то увлеченно рассказывая. Деревня после сегодняшней находки гудела как растревоженный улей. Я поздоровалась и спросила, где Надежда. Женщина, та, что постарше, с любопытством меня разглядывала, мать Нади смотрела с подозрением.
– Зачем она вам?
Не успела я ответить, как из дома выбежала ее дочь и направилась к нам.
– Идите за мной, – сказала мне сурово.
Женщины переглянулись, а я вошла в предусмотрительно распахнутую калитку. Мы поднялись на крыльцо и вскоре оказались в просторных сенях. Надежда кивнула на лавку возле стены.
– Садитесь. Сюда мать сама не поднимется, значит, подслушать не сможет.
В голосе раздражение и даже враждебность. Вспомнив ее историю, я решила: отношения с матерью, должно быть, неважные.
– Чего вам надо? Только давайте побыстрее, у меня дел невпроворот.
– Вы были знакомы с Денисом Туровым? – спросила я.
– Это деревня, здесь все со всеми знакомы.
– Мне показалось, вы из-за него переживаете. Нет?
– Переживаю. Это по-христиански переживать за ближнего, попавшего в беду.
– То есть дружбы между вами не было, вы просто соседи, и все?
– Какая дружба? – хмыкнула она. – Я лет на двадцать старше.
– Софья, его подружка, еще моложе, но она ведь к вам приходила?
Надежда нахмурилась.
– Татьяна сболтнула, что ли? Язык как помело… – И тут же равнодушно пожала плечами. – Ну да, приходила. Шарлотку хотела испечь, а яиц не было. Вот и зашла.
– Почему к вам? Есть соседи и поближе.
– Есть, да не все продают. Спросила, видно, у кого-то, ей на наш дом указали. Можно было яйца в магазине купить, но ей домашних хотелось.
– О чем вы говорили, можете припомнить?
– Да ни о чем. О чем обычно говорят малознакомые люди?
– Ее отец когда-то был здесь частым гостем. Об этом она не расспрашивала?