Неблагая
Шрифт:
— Тсс!
Я шикаю на нее, потому что мимо, визжа от смеха, проносятся трое прохожих в дешевых расписных масках черепах. Когда они проходят рядом, я смотрю на свои ботинки и прячусь в тень, чтобы отблеск глаз меня не выдал. Чтобы больше никто не понял, что я подменыш.
Я так устала.
Когда кажется, что опасность миновала, я подвигаюсь к Исольде поближе.
— Я в него врезалась на празднике. И просто… просто проболталась.
Черт. Надо было соврать. Могла бы сказать, что он все понял по моим глазам, — да что угодно, лишь бы не выглядеть такой дурой. Но на лице Исольды уже проступает удивление и что-то еще, похожее
— Он не показался мне подозрительным, — вру я, не давая ей сказать. — А потом появилась эта девушка, утащила его куда-то, и… ну, тогда я уже подумала, что это подозрительно, да.
Маска сползает с лица Исольды. Она резко натягивает ее и вперивает в меня темный спокойный взгляд.
— Ты же в курсе, что нам надо убраться из города, — наконец говорит Исольда очень жестко и тихо. — Завтра утром. Сразу же. Не позже.
Она права. Если учесть Лейру Уайлдфол, ту девушку, пускающую лучи, и стражу, то придется какое-то время соблюдать осторожность. И даже когда мы покинем город — неизвестно, последуют ли они за нами туда, где мы окажемся.
— Знаю, — отвечаю я. — Надеюсь, ты не собираешься теперь все время привлекать меня к взлому замков? Вряд ли наши родители… — я замолкаю, заметив, как вздрогнула Исольда.
Не к такой жизни они нас готовили, но мы все равно пришли к ней. Причем легко. Будто она изначально была нам предназначена.
Исольда выглядит обиженной:
— Конечно нет. Я просто… была уверена, что там внутри что-то значительное.
Есть определенная вероятность, что после того, как фейри похитили мою сестру, у нее осталось некое магическое мировосприятие. Не такое, как моя способность к волшебству, скорее похожая на сверхъестественное везение, умение владеть иллюзиями. Ее пальцы легче осеннего ветерка. Люди стараются избегать ее, и я не знаю — потому ли, что рядом с ней всегда ее странный двойник-подменыш, или же оттого, что в ней самой есть что-то потустороннее.
Но мы это не обсуждаем.
Я велю себе сделать еще один глубокий вдох. Не хочу ссориться с сестрой.
Наконец мы выходим за пределы Рыночной площади, на пешеходную дорожку вдоль реки, запруженной темными баржами, которые с утра повезут грузы из города и в город, пока мир возвращается к повседневной рутине. Мы почти дома.
Я сжимаю кулаки и пытаюсь не обращать внимания на легкое покалывание в ладонях, отдающееся где-то в подсознании.
По широкой тропе на окраине города, вдоль реки, почти никто не ходит. Нам светит только луна, омывающая серебром воды и неровные силуэты распадающихся руин за городской чертой. Аурмор стоит на костях более древней цивилизации, и здесь не принято с уважением относиться к той катастрофе, которая уничтожила первоначальное поселение много веков назад. Я выжимаю из себя улыбку и пытаюсь шутить:
— На следующий наш день рождения я хочу только один подарок: чтобы нам ничего не угрожало.
Наш день рождения. Я заставляю себя произнести это вслух, утвердить факт. Это моя жизнь не меньше, чем ее, а обстоятельства моего рождения не означают, что мы не вполне сестры. Сомнения мечутся на темных задворках моего сознания, нашептывая, что я просто себя обманываю. Но я отворачиваюсь, прогоняю их голоса. В точности как учила Мами.
Волосы Исольды сияют в лунном свете, вычерчивают линию плеч, и она одаривает меня ясной, чистой улыбкой:
— Не могу обещать.
Наш дом ждет
Эта внушительная деревянная конструкция является нашим домом вот уже три года, и у меня каждый раз теплеет на сердце, когда я вижу ее веселенькие расписные бока — изумрудно-зеленые с мятными узорами — даже в синеве ночной тьмы. Ее размер — приблизительно два на четыре метра, колеса резные, деревянные, а крыша круглая, с маленькой медной трубой. На боковых стенках вагончика расположены круглые окошечки, а на передней — прямоугольное окно, обычно занавешенное изнутри: через него удобно смотреть на дорогу и при этом не страдать от разнообразных проявлений стихий в непогоду. К двери с маленьким крыльцом ведут две складные ступеньки: именно это крылечко прошлый владелец использовал в качестве трибуны.
На полированных стенках Судьбы пляшут отблески костра из другого лагеря; вокруг огня еще полно людей в масках, всех возрастов и сословий; они разговаривают, смеются, и эхо их голосов гудит в далеких горах.
— Как думаешь, успеем съесть по пирожному перед дорогой?
Я прислоняюсь к гладкому дереву и жду, пока Исольда взломает замок. Конечно, за три года мы уж могли бы купить новый — или хотя бы сделать ключ. Мы все время обещаем себе этим заняться, когда руки дойдут.
Руки не дойдут, похоже, никогда.
Наконец ее напряженная гримаса превращается в улыбку:
— По пирожному — это обязательно.
Вот что у нас общего, так это чудовищная любовь к сладкому.
Замок щелкает, и дверь распахивается, словно вагончик любезно приветствует нас.
Я тянусь к ближайшему светильнику, кручу колесико, зажигаю крошечное пламя на фитильке. Я бы давно сошла с ума от клаустрофобии, если бы не обилие света, проникающего в светлое время суток через окна. У нас яблоку негде упасть. У стены приткнулась двухъярусная койка, частично закрытая книжными полками. С одной стороны — крохотная дровяная печурка и жалкое подобие кухоньки, с другой — тяжелый деревянный сундук, где мы храним свои пожитки, он же служит скамейкой.
Дом.
Я вздыхаю, судорожно пытаясь развязать ленточки на маске. Исольда потягивается, стряхивая с себя старательно созданную личину, словно колючее пальто. Она скидывает ботинки, срывает маску и опускается на пол возле скамейки, скрестив ноги. Я ловлю ее взгляд: она смотрит на мою руку, так что я прячу кисть в складках юбки, чтоб не глазела. Но она больше не поднимает эту тему. Она знает, что, пока я не готова, разговаривать со мной бесполезно. А я не… Я не могу…
Так, сосредоточиться. Все по порядку.
Как же приятно снять маску. Я почти привыкла к зуду под ней, но внезапное прикосновение свежего воздуха к верхней половине лица приносит настоящее облегчение. Надеюсь, высыпаний не будет. Бросаю дешевую уродливую поделку в угол, к маске Исольды.
Унылую обстановку вдруг нарушает огорченное мяуканье, затем слышится шорох шагов.
Кота у нас, разумеется, нет.
Однажды холодной ночью, через несколько месяцев после появления у нас этого вагончика, я нашла маленького раненого котенка цвета туманной полуночи. Мы взялись его выхаживать, а позже обнаружили, что на самом деле он никакой не котенок. И никогда им не был.