Небо и корни мира
Шрифт:
– А ты что скажешь, отец? – спросил король лорда Торвара.
Сероглазый немолодой воин спокойно ответил:
– Мой сын и государь, я бы принял эти условия. Мы пойдем через Подземье путем Ормина Небожителя. Если Враг Престола дерзнет сделать то же и останется жив, мы встретимся с ним у Врат. Пусть лучшие из нас сразятся с лучшими из стана богоборца. Мне видится в этом и честь, и высший смысл.
Худощавый и статный лорд Торвар посмотрел на сына-короля, почтительно ожидая его решения и одновременно ободряя его едва заметным кивком.
У Неэра сильно забилось сердце. Вот тот час, которого он ждал всю жизнь. Богоборец зовет его на битву
– Я принимаю вызов князя Севера, – решил король. – Пришла пора готовиться к последней битве.
Неэр размышлял о судьбе лорда Эймера. Он хотел поговорить с другом наедине. Недавно епископ Эвонд, сжимая сухощавые кулаки, твердил, что Эймер, видимо, уже околдован сыном погибели, как бывший ставленник Анвардена, князь Кресислав. Но Неэр не верил в это.
Оруженосец остался у входа снаружи шатра. Эймер сидел на лавке, не зажигая свечи. Неэр зажег и осмотрелся. Перед Эймером стояло блюдо со скудным обедом, какой и был возможен на исходе голодной зимы. К еде Эймер почти не притронулся, но кубок из-под вина был пуст. Неэр приказал оруженосцу принести еще вина, подошел к Эймеру и сел рядом.
– Я не знал, как буду смотреть тебе в глаза, – ровным голосом проговорил лорд Орис-Дорм. – Я думал, они казнят Меня, тогда бы и не пришлось.
– Ты хотел положить конец войне. Такой ценой… Я понимаю.
Эймер глубоко вздохнул и впервые посмотрел в лицо Неэру.
– Да, – сказал он. – Это меня не оправдывает. Ты король, ты должен меня судить и вынести суровый приговор. Пусть враги Престола видят, что не ты подстрекал меня к бесчестному удару и что в твоих глазах я тоже преступник.
Неэр посмотрел на Эймера.
– Я знаю. Но есть многое, что смягчает твою вину. Твоя жизнь вне опасности.
Эймер неожиданно усмехнулся:
– Это сейчас, в наше время, когда жизнь ничего не стоит, когда умирают на войне, от голода, в плену… мне пришлось просить князя Яромира казнить меня, а он говорит: «Не могу!» И ты не хочешь или не можешь. Ни у кого рука не поднимается меня убить.
– Не говори так, Эймер! – Неэр сел около него. – В самом деле, ты в отчаянии, на твоих руках еще отпечатки цепей, – король схватил друга за руку, показывая ему след от стального браслета у него на запястье. – У тебя сердце неспокойно, подавлена душа. Я знаю, как это бывает… Кажется, что все против тебя. Но пройдет время, и ты увидишь, что это не богоборец пощадил тебя. Это сам Вседержитель удержал руку твоих врагов, – горячо говорил Неэр, вглядываясь в лицо Эймера. – Стоит тебе отдохнуть, стоит успокоиться сердцем – и тебе снова все сделается ясно, и не останется никаких сомнений, что делать дальше, как жить. Просто тебе нужно отдохнуть, Эймер, – настойчиво повторил король.
Эймер поднял глаза:
– Я постараюсь, государь. Я знаю, что нам запрещено отчаиваться: мы за все должны благодарить Создателя. Но, если можно, выполни мою просьбу…
– Я обещаю, – быстро отозвался Неэр.
– Позволь мне идти с тобой к Небесным Вратам, государь, – произнес Эймер, оживившись. – Но пусть все видят, что ты, государь, не одобрял моего покушения на богоборца. Я должен идти в бой не военачальником, а простым воином. Я хочу себе такого приговора.
Много десятилетий на главной площади Даргорода стоял собор. Когда началась смута и, еще до Кресислава, даргородским князем объявил себя Яромир, в храмах Севера
Но небесные кары, которые раньше бы вызвали у людей трепет, теперь породили возмущение. Прежде чем князь Яромир объявил свою волю, в иных приходах народ уже сам свергал алтари и с кольями выходил против посланцев небес с их карающей силой.
Вскоре в сельских храмах обвалились крыши и выросла трава. Городские были заколочены, либо в них разместили склады.
Серым весенним утром даргородцы услышали звук колокола, похожий на тот, что в прежние годы созывал народ к службе. Над площадью кружили встревоженные голуби. Народ собрался во дворе перед храмом. Не слышно было ни шума, ни разговоров – все стояли в полном молчании.
Дружинники князя в полушубках поверх кольчуг окружили крыльцо храма. Люди всех их знали в лицо. Вот Радош из Гронска, который начинал войну мальчишкой, а стал храбрым военачальником. Вот его друг писарь Брослав, у которого, говорят, не то что каждый мешок – каждое зерно на складе сосчитано. Рядом вард Нейвил – он недавно поступил к Брославу в помощники – и его приятель Элстонд, медлительный, с льняными волосами до плеч.
Яромир поднялся на крыльцо, за ним бесшумно двинулся Джахир. Князь Кресислав еще был болен и не выходил на улицу, но пришел его стремянный Ивор. В толпе дружинников мелькали и платки женщин: целительница Ликсена стояла рядом с Лени, Девонна чуть поодаль, не отрываясь следила взглядом за мужем.
Яромир с силой рванул на себя доски, которыми был заколочен вход в храм. Он сорвал их руками, без всякого лома. Двери распахнулись настежь, изнутри повеяло холодом и сыростью. Яромир не пошел внутрь, махнул рукой и оглянулся.
– Это чтобы Вседержитель мог дать ответ, – объяснил он, развернувшись к своим. – А то вестнику придется изнутри в запертые двери толкаться.
Стоя спиной к черному провалу дверей, Яромир достал грамоту, по которой собирался читать. Он говорил не от себя, а то, что решено было на совете. Девонна и Брослав записали все это как надо: слово Даргорода и прочих северных земель к Вседержителю.
Богословы считали, что Вседержитель знает и слышит все, совершающееся не то что на площади, но даже и втайне. Яромир не мог говорить с Вседержителем, стоя лицом к лицу, – а поднимать голову к небу не хотел. Поэтому он читал свою грамоту на пороге храма, в темном проеме двери, перед собравшейся во дворе толпой.
– В Писании сказано, что накануне Конца люди пойдут войной на Небесный Престол. Вседержитель! Мы не верим в твое всемогущество. Слуги Престола даже твои поражения пытаются перетолковать к твоей славе, но у нас есть свободная воля, а где свобода – там конец не может быть предрешен. Мы не хотим воевать с небожителями. Ты правишь ими и благословенной землей у Престола – и правь. Но Обитаемый мир оставь нам! Говорят, ты хочешь пересоздать наш мир так, чтобы все в нем было тебе угодно, и все что тебе угодно – благо. Но мы не думаем, что для нас это благо, так что не хотим ни умирать, ни мучиться за него.