Небо и земля
Шрифт:
— Открывайте! — закричал кто-то за дверьми с яростью и злобой.
Васильев, пожав плечами, поднялся со стула, толкнул ногой дверь, и тотчас в комнату вкатился совершенно запыхавшийся, взволнованный Пылаев.
— Ну и дела! — сказал он. — Ну и дела! А я-то к вам с наисрочнейшими известиями, и притом интимного свойства.
— Мне выйти? — спросил Здобнов, привыкший к тому, что Пылаев любил секретничать с полковником: частенько приходилось Здобнову оставлять Васильева и Пылаева для продолжительных
— Нет, зачем же? — добродушно сказал Пылаев. — Нам нужно пройти в ангар. А вы подождите, мы скоро вернемся. У меня к вам письмецо.
— Зачем вы затеяли такую спешку? — спросил Васильев. — Мы так хорошо говорили сейчас со Здобновым.
— Дайте руку! — шепнул Пылаев.
— Вы с ума сошли?
— И скорей!
— Я ничего не понимаю.
— Доверьтесь мне!
Они бежали по шоссе. Васильев чертыхался, плевался, недоумевал, но не отставал от Пылаева.
Вдалеке вспыхнул на мгновение сизовато-синий огонек.
— Изволите видеть, — заговорил, наконец, Пылаев, — двухместный автомобиль-крошка, как я его называю, «Бебе».
— Что там случилось? — спросил Васильев, усаживаясь в машину.
Пылаев взялся за руль, ухмыльнулся, укоризненно посмотрел на Васильева.
— Маленькая неприятность, от которой мы удираем со скоростью тридцати пяти верст в час.
— Я вас не понимаю.
— Красные захватили аэродром.
— Из-за вас я бросил Здобнова, — с раздражением сказал Васильев через десять минут, опомнившись после страшных слов своего спутника. — Подлость сделал из-за вас…
— Осмелюсь спросить, какую? — полюбопытствовал Пылаев.
— Оставил Здобнова в руках большевиков. Они его считают изменником и, сами понимаете, разделаются с ним…
— Всего два места в машине было, — ответил Пылаев. — Если бы он уехал, кому-нибудь из нас пришлось бы остаться.
— И остались бы! — все более сердясь, ответил Васильев.
— Сейчас говорите такое, когда опасность миновала. А если бы пришлось ту минуту пережить, — еще неизвестно, какой бы выбор сами сделали. Чем вы хуже его? Почему именно вы должны идти под расстрел?
Васильев безнадежно махнул рукой, словно знал, что никогда не удастся ему переспорить Пылаева, и громко спросил:
— Вы, наверно, и счет потеряли случаям, когда приходилось спасаться бегством?
— Ох, не говорите! — вздохнул Пылаев. — Вся жизнь моя — как на гигантских шагах: то вверх, то вниз, и ни на минуту нельзя отдохнуть ногам. Я никогда не мог отдохнуть или заболеть — жизнь без праздников, один сплошной понедельник.
Он помолчал, а потом с горечью проговорил:
— И вещами теперь не обзавожусь — мешают, препятствие большое в моей бродячей жизни.
— Стало быть, так вас навек «в бега» и пометили?
— Именно, именно! —
— Не такими ли и царствующий дом держался?
— Как вам сказать? — задумался Пылаев. — Конечно, и ими.
— И каждого человека, с которым вам доводилось встречаться, вы неизменно обманывали?
Пылаева сердила бесцеремонность вопросов, которые задавал Васильев, но разговор почему-то показался интересным, и, морща лоб, он ответил:
— Вас первого неистребимой любовью любил — и как еще выручал!
— Меня?
— Забыли? — съязвил Пылаев. — Так вот всегда, если человек плохое сделал — помнят всю жизнь, а хорошее — обязательно забывают.
Васильев недоумевающе пожал плечами.
— А на фронте что было? В отряде? Когда одна из ваших девчонок, которую вы оставили спать в канцелярии, скрылась с секретными документами? Разве я не сделал ради вас рискованную инсценировку? Потом ведь говорили даже, что документы украл я, да еще стрелял в вас вдобавок, убегая.
— А, вы об этом случае! — с деланным равнодушием проговорил Васильев. — Тогда вы действительно выручили меня.
— Еще бы! Ведь вы на коленях передо мной стояли.
— Стоял, — с ненавистью глядя на Пылаева, сказал Васильев.
— Просили спасти, выручить, освободить от позорнейшего подозрения.
— Было, было и это!
— А потом еще требовали, чтобы я инсценировал нападение на вас.
— Да, да, просил, — буркнул Васильев.
Ему хотелось, чтобы скорей закончились воспоминания Пылаева. Но Пылаев сегодня был особенно разговорчив и навязчив и все быстрее гнал автомобиль по безлюдной дороге.
— Вы не волнуйтесь, — с улыбкой сказал Пылаев, — поезд на Харьков уходит через час. Может быть, последний поезд, но мы на него обязательно попадем.
— Постараемся, — сказал Васильев, обрадованный неожиданной улыбкой Пылаева.
Но Пылаев уселся удобнее и спокойно продолжал рассказывать о былом:
— Вы просили стрелять в вас, и обязательно из револьвера. Я отличный стрелок и не стал спорить с вами. Вы вытянули правую руку, и я легонько задел только мякоть предплечья. Долго потом пришлось на перевязки ходить?
— Раза четыре, не больше того.
— И вы же еще надо мной подсмеивались. А ведь секретные-то документы все-таки не девчонка украла, а я, и собственноручно… — воскликнул Пылаев.
Вскоре они увидели за крутым поворотом первые строения железнодорожной станции.
— Не думаете ли вы, что в бегстве есть что-то постыдное? — задумчиво проговорил Васильев.
— Как вам сказать, может быть, и постыдно бежать, но еще постыднее было бы в своих грехах признаваться, если бы мы в руки к большевикам попали… Они бы уж до всего докопались.