Небо и земля
Шрифт:
— Слышишь, Лена? — спросил Быков, подсаживаясь ближе к жене. — Значит, снова собираемся мы в дорогу.
— Ты береги себя, — строго сказала она, удерживая руку Быкова. — Когда ты поедешь?
— Сейчас и поедем.
— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…
Не глядя под ноги, шел Быков по двору.
Кто-то потянул его за рукав. Быков оглянулся и увидел Ваню.
— Петя, — сказал мальчик, не выпуская рукава Быкова. — Ты его похоронил?
— Похоронил.
—
— На перепутье пяти дорог.
— Он обо мне перед смертью не вспоминал? Ничего не наказывал передать?
— Милый ты мой, да разве при такой смерти время на беседы остается! А так, конечно, если бы мог говорить, тебя не забыл бы!
— Мне без него пусто.
— И мне не легко.
— Ты возьмешь меня с собой? Я теперь из винтовки хорошо стреляю и гранату умею бросать.
— Это тебе и здесь пригодится.
— Здесь же нет белых!
— На войне заранее ничего не известно: сегодня здесь тыл, а завтра такое может начаться, что ты сразу прославишься.
— Мне до завтрего не дождаться, я лучше на фронт сбегу. Буду белым за деда мстить…
— Ты уже бегал в Буковину, и ничего хорошего не получилось.
Ваня насупился, шмыгнул носом и обиженно пробурчал в ответ:
— Меня в части любили.
— Еще недоставало, приятель, о тебе беспокоиться! — сердито сказал Быков. — Хватит с меня пережитого за последние дни.
— А что же мне делать?
— Скуки боишься?
— Конечно, боюсь. Без дела мне теперь не житье.
— Ты о Лене заботься! Как она тут без меня жила? В слезах небось?
— Конечно, плакала, да и как ей не плакать? — рассудительно сказал Ваня. — То о Глебе, то о тебе говорила все время.
— Вот ты её и утешай. Это твое дело.
Ваня сокрушенно махнул рукой, но спорить с Быковым не решился и широкой, размашистой походкой, поминутно оглядываясь, пошел к дому.
Быков скучал, если приходилось подолгу не встречаться с Ваней, но излишнюю нежность считал баловством и строго пробирал приемного сына, если казалось ему, что тот в чем-нибудь провинился.
Полевой ждал на повороте дороги.
— Распрощался? — спросил он. — А нам тем временем автомобиль прислали.
Быков кивнул головой и уселся рядом с партизаном. Впереди с шофером, как всегда, сел Тентенников.
Николай уже уехал в штаб армии, а летчики и Полевой должны были направиться прямо на сборный пункт отряда: там был устроен новый аэродром.
Полевой только свирепо откашливался да вздыхал, когда машину подбрасывало на пригорках и ухабах. Быкову тоже не хотелось говорить, и в который уже раз вспоминал он стихи старого летчика:
Солнце светит — не боюсь, Ветер дует — я смеюсь…Было очень поздно, когда приехали они на новое место. Отсюда нужно было идти
Через полчаса узкий проселок, круживший по дубовым рощам, привел к дымной поляне.
Шофер остановил машину. Стало светлее. Запрятавшаяся в круглом облаке луна освещала его изнутри. Деревья шумели на ветру, пряно пахли травы.
Полевой вышел из машины, о чем-то вполголоса посовещался с встретившими его людьми.
— Теперь машину оставим, дальше пешком пойдем, — сказал он.
В лесу он словно преобразился и так быстро семенил коротенькими, толстыми ногами по тропе, что даже длинноногий Тентенников еле поспевал за ним.
Так шли они больше часа, не перемолвившись словом. Наконец с пригорка увидел Быков переползавшие по склону крохотные огоньки. Потянуло дымком, послышались хриплые, простуженные голоса, и сразу, словно по команде, выросли перед ним десятки костров на широкой поляне.
Теперь к тем двум спутникам, которые шли впереди, прибавилось еще человек пять. Полевой в темноте узнавал их по голосу.
— Кони накормлены? — спросил он.
— Сладу нет с ними! — сказал кто-то. — Стреножить хотели — не даются. Гриву по ветру — и в поле.
— Не долго уж ждать осталось.
— Скоро в поход?
— Скоро.
— Вот и хорошо! — отозвался молодой веселый голос. — А то истосковались ребята.
На краю полянки, под высокими дубами, стояла избушка лесника. В ней помещался штаб партизанского отряда.
— Хоромы невелики, — сказал Полевой, — но вы уж, того, не побрезгуйте, тут нам не век жить! А дальше — вразлет: мы — на коньках-горбунках, а вы — на ковре-самолете.
В избушке на столе стоял кувшин с кислым молоком, лежал каравай белого хлеба; чадили, потрескивая самодельными фитилями, керосиновые коптилки. На стене висела карта окрестного района, старательно склеенная из маленьких листов неумелыми руками: кляксы и блестящие полоски расплывались по карте, и стоило только прикоснуться к ней — как руки сразу становились липкими от клея.
— Стало быть, сразу возьмемся за дело, — сказал Полевой, отрезая перочинным ножом порядочный ломоть от каравая. — Я вам по карте точно обозначу, где будет наша дорога. Такую же карту я для вас приготовил. Не знаю, красиво ли подклеили, но уж за точность ручаюсь.
Он подошел к карте и, водя по ней тонкой указкой, обозначил направление своего рейда. Дорога его отряда начиналась в лесу, верстах в двух от сторожевой избушки, шла верст двадцать по пустынному предстепью и сразу сворачивала на Эмск. Не доходя верст тридцати до Эмска, уходила на восток, к железнодорожному мосту, и терялась в яблоневых садах левого берега.
— Там, по слухам, у белых тыловые склады, — сказал Полевой. — Разгромим их — и сразу же обратно. К тому времени нам Реввоенсовет армии новое дело найдет.