Небо и земля
Шрифт:
Нехамка подошла к подсолнухам; они кланялись жаркому солнцу, кивали и ей своими тяжелыми головами и осыпали душистой желтой пыльцой.
Внезапно в тишину ворвался шум мотора. За могилками поднялось облако пыли, и Нехамка увидела, как из-за поворота вылетает знакомая райкомовская машина. Нехамка остановилась в нерешительности, не зная, то ли бежать обратно, то ли спрятаться среди подсолнухов. Пока она раздумывала, запыленная «эмка», обдав ее ветром, пронеслась мимо и внезапно круто свернула с дороги на стерню. На
— Нехамка! Здравствуй, Нехамка! — закричал он радостно, подбегая к ней.
Нехамка испуганно покосилась на пыхтящую «эмку», но в машине никого не было. Она повернулась и пошла по полю назад.
— Нехамка… Нехамочка! — крикнул Сеня. — Я ж к тебеприехал!
— Ко мне? — девушка остановилась, недовольно глянула на него. — Почему ко мне?
— Я… ты только погляди, что я тебе купил, — и Сеня, краснея, вытащил из кармана нитку крупных голубых бус.
— Оставь свои бусы себе. Видеть тебя не хочу!
— Да ты что?.. Что с тобой?
Он так спешил к ней, даже не отпросился у Иващенко, полетел на «эмке» сюда, чтобы хоть посмотреть на нее, а она…
— Нехамочка, — начал Сеня тихо, — я так больше не могу… Что, если я попрошусь к вам в колхоз? Не могу я без тебя… Хочешь, я пойду к вам в трактористы…
Сеня был красивый парень, теперь он стал еще лучше, чем когда-то, в школьные годы. Мягкие светлые волосы, растрепавшись, падали на лоб, словно просились, чтобы их пригладили. Нехамка, поймав его просящий и вместе с тем нетерпеливый взгляд, круто повернулась и пошла в сторону, к току.
— Нехама, подожди! — Сеня не отставал от нее.
— Ну, чего ты за мной увязался, — крикнула Нехамка и ускорила шаг.
— Постой… погоди, — просил он ее.
— Не хочу с тобой стоять!
— Почему?
— Потому!
— Нехама, скажи, почему ты на меня сердишься? — Он преградил ей дорогу.
— Чего ты пристал ко мне? Мне из-за тебя и отдохнуть не удалось, а наши вон уже начали работать.
— Ну, так я вечером приду.
— Куда? — удивленно посмотрела на него девушка.
— Сюда. И буду тут ждать тебя. — Даже и не думай!
— Нехамочка, я прошу…
— Нет и нет, и не проси… Слышишь?
— Я все равно приду. Буду стоять тут всю ночь и ждать тебя.
— Нет, нет… Я к тебе не выйду! — крикнула Нехамка и, придерживая рукой косу, пустилась бежать.
Она прибежала на ток как раз в ту минуту, когда запустили молотилку. Проворно залезла наверх, на горячий от солнца мостик, обвязалась платком и начала орудовать вилами. И все же не удержалась, чтобы не оглянуться на подсолнухи. Сени там уже не было.
Одновременно с молотилкой заработали жатки, тронулся с места комбайн, и степь снова наполнилась шумом.
На разостланном брезенте провеивали обмолоченную пшеницу
Подводы были украшены красными флажками, а гривы лошадей — разноцветными ленточками. На головной подводе, прикрепленное к двум стоякам, трепыхалось красное полотнище, на котором белыми буквами было выведено: «Наш подарок фронту».
Отправляли первый обоз с зерном.
Уже десять доверху нагруженных подвод выстроились на дороге: ждали, пока подойдут остальные. На пузатых мешках сидели возницы — почти все женщины. На двух подводах поигрывали вожжами старшеклассники, гордые оказанной им честью. На одной, опустив на грудь голову в дырявом брыле, дремал Риклис.
Хонця, старый седой Хонця, шнырял между подвод, заботливо проверял, все ли в порядке. Особенно тщательно осмотрел он подводы, где сидели ребята. Но придраться было не к чему. Один только воз, на котором сидел Риклис, был весь забрызган засохшей грязью.
— Эй, Риклис! — окликнул его Хонця, еле сдерживая раздражение.
— А?.. Ты меня? — встрепенулся тот.
— Скажи-ка, работяга, — сердито глянул на него Хонця своим единственным глазом. — Ты что, думаешь на такой подводе хлеб везти?
— А что, а что такое? — стал петушиться Риклис.
— А ты слезь да посмотри.
— Нет, ты скажи!
— Нет, ты уж сам посмотри, собственными глазами!
Риклис неохотно слез и, почесываясь, осмотрел подводу.
— Не знаю, чего тебе надо. Вечно ты ко мне придираешься, недовольно проворчал он. — Ну, что тебе тут не нравится? Колеса не на месте или дышло на сторону сворочено?
— А что воз заляпан грязью — на это плевать? И не стыдно тебе, что люди скажут, а?
Риклис что-то буркнул, однако взял ведро и поплелся к кадке с водой.
Вскоре подводы, выстроившись гуськом, со скрипом двинулись по широкому Гуляйпольскому шляху. Нехамка смотрела с молотилки, как удаляется первый обоз. Она завела было песню, но смолкла, вспомнив о Вове.
Не одна Нехамка не позволяла себе петь сейчас. Почти у каждого из бурьяновцев кто-нибудь был на фронте — и вот в жатву, в самое веселое время, когда степь обычно звенела от песен, не слышно было ни одного поющего голоса.
Молодые девчата и те не пели, старались не шуметь, не задираться друг с другом. Только и было разговору, что о сводке да кто получил письмо с фронта.
За работой почти незаметно миновала вторая половина дня. Скошенное поле становилось все шире, комбайн и жатки уходили все дальше к горизонту.
Западный край неба, только что пылавший пожаром, начал меркнуть. Потускнели золотые пятна на стогах, на стерне и еще не скошенных полях, поголубел и стал свежее воздух. А потом на чистом, без единого облачка бледном небе засиял молодой месяц.