Небо и земля
Шрифт:
Кто-то положил ей руку на плечо. Она стремительно обернулась: возле нее стояла Бася, ее подружка.
— Привет тебе от Иоськи, — сказала она весело. — Получила письмо! Он в одной части с Вовой. А Вова что тебе написал?
— Ничего, — ответила тихо Нехамка.
— Как? — удивилась Бася. — А ведь Калмен Зогот сегодня получил…
— Откуда ты знаешь?
— Я сама видела.
Нехамка закусила губу. Вот как, значит. Им написал… Что ж, она заслужила…
— Ладно, ты уж не переживай. Еще получишь… Пойдем, сядем
— Собрание? — рассеянно переспросила Нехама. — Нет, не знаю.
Из правления вышел Хома Траскун — уполномоченный сельсовета и парторг, — вместе с ним Триандалис, Друян и еще несколько хуторских коммунистов.
— Ну, давайте, товарищи, начнем, — громко сказал Хома, направляясь в палисадник.
Все двинулись вслед за ним. Уселись — кто на скамьях, кто на траве, а кто прислонился к дереву.
Хома занял место за вкопанным в землю столиком и, прищурившись, внимательно оглядел присутствующих.
— Давайте, товарищи, начнем, — повторил он, — Хонця в Санжаровке, на совещании райкома, так что дожидаться его не станем. Кобылец здесь?
— Дома. У него там веселье, — ухмыльнулся Риклис.
— Что вдруг за веселье? — хмуро спросил Хома, не любивший Риклиса.
— Откуда мне знать? Вы разве не слышали, как Зелда ревела? — сплюнул Риклис.
— Тише. Вон он идет, — показал Калмен Зогот на ворота.
Хома открыл собрание. Вынул из бокового кармана газету, не торопясь прочитал утреннюю сводку Информбюро, потом долго откашливался и наконец стал разъяснять, какие задачи теперь стоят перед колхозом. Надо снять урожай, срочно вывезти хлеб, который так нужен фронту, и усилить бдительность. Известны случаи, рассказывал Хома, когда фашистские самолеты сбрасывают ночью парашютистов, чаще всего в районе, где находятся немецкие колонии. Штаб дружины устанавливает два поста.
Сегодня ночью будут нести охрану в Ковалевской балке Никита Друян и Рисе Кукуй, а на гуляйпольской дороге, до немецкой колонии Блюменталь, — Додя Бурлак и Нехамка.
Нехамка была довольна: хоть сегодня ночью ей не придется сидеть дома одной.
Когда уже стали расходиться, она услышала, как Риклис кому-то сказал: если его назначат, он все равно не пойдет ловить парашютистов: он не хочет рисковать жизнью.
А Нехамке как раз и хотелось рисковать жизнью! Сейчас ее ничто не страшило. Послали бы ее в степь одну — и то бы согласилась с радостью.
Додя Бурлак пошел домой за буркой и посоветовал Нехамке тоже одеться потеплее. Но девушка не захотела. Словно кому-то назло, пошла в степь в том же нарядном платье, в каком была и на собрании.
Додя Бурлак ступал тяжело, опираясь на свою суковатую палку, устал после напряженной работы в кузне. Это не мешало ему подробно рассказывать Нехамке, что пишут сыновья, зятья и внуки в письмах. Все сейчас в действующей армии, и он очень гордился этим.
Темнело.
— Давай-ка присядем, доченька. Отдохнем немножко, — сказал Додя Бурлак.
Он сел под копной. Сено, согретое за день солнцем, пахло медом и хмелем. Уронив тяжелую голову на грудь, старик вскоре задремал.
«Пусть поспит», — подумала Нехамка. Она отошла к соседней копне, очень высокой, влезла на нее, как на башню, и начала смотреть во все стороны. Ей так хотелось, чтобы хоть что-нибудь произошло! Подняла голову, оглядела небо. Было по-прежнему тихо. Только кузнечики трещали в траве, невольно Нехамка заслушалась. И на душе от этого у нее становилось спокойнее.
Вдруг послышался гул. До боли в глазах Нехамка вглядывалась в небо — не летит ли самолет. Ничего не увидела. А гул приближался.
Она спрыгнула с копны и подбежала к старику.
— Дедушка, вставайте. Вставайте скорей… Вы слышите?
Додя Бурлак очнулся, встал, с минуту прислушиваясь, потом сказал сонным голосом:
— Это машина,
— А может, самолет?
— Самолет гудит не так… — Он поднял с земли свою палку. — Пойдем, доченька, посмотрим, кто там пожаловал к нам среди ночи.
Додя Бурлак и Нехамка уже вышли на дорогу, когда гул внезапно прекратился.
— Что это может быть? — тихо спросила Нехамка. — Тише… Подожди минутку.
— Вы слышите, — вроде кто-то говорит…
В самом деле, из-за пригорка доносились едва различимые голоса.
— Да, верно…
Они быстро поднялись на пригорок. Внизу стояла легковая машина. Рядом с ней темнела человеческая фигура. Подойдя ближе, они узнали Николая Степановича Иващенко, секретаря райкома.
— Кто там? — крикнул он, шагнув им навстречу.
— Бурьяновские… А мы уж думали, Микола Степанович, шпиона поймали, — пошутил Додя Бурлак и протянул Иващенко руку. — Видите — стоим на страже… Я вот и дочь Хонци, — он кивнул на Нехамку. — А что у вас случилось?
— Да вот мотор испортился, — ответил с огорчением Иващенко, — а я как раз тороплюсь. Совещание в Санжаровке. Там уже начали жать. А у вас?
— Тоже… приступаем… Микола Степанович, сколько может продолжаться эта война?
— Кто знает, — Иващенко пожал плечами. — Тяжелая война.
— Все четыре моих сына там, в огне…
— А у меня дочь, одна-единственная, — сказал Иващенко. — Добровольно пошла с третьего курса… Семен, — крикнул он, оборачиваясь, — как там, долго еще?
— Боюсь, что долго, Микола Степанович.
— Ну, тогда я пойду пешком. До сельсовета километров пять, не больше… Только вот тьма какая…
— Давайте я вас провожу, — предложил Додя Бурлак. — Пойдем вдоль баштанов, там есть тропка, так ближе будет.
— А девушка? — спросил Иващенко.