Небо над бездной

Дашкова Полина Викторовна

– Вот так, Ваня! Трагедия немцев объясняется верой в законность и силу своего государства. Трагедия русских – неверием в законность и силу своего государства.

В прихожей старик тяжело опустился на скамеечку, отдышался, опять зевнул и принялся расшнуровывать ботинки. Зубов хотел помочь ему, но услышал:

– Отстань. Я сам.

Войдя в кабинет, старик сразу включил свой компьютер, стал что-то искать. Нашел, позвал Зубова, ткнул пальцем в монитор.

– Читай, Ваня, вот этот абзац.

«И они сказали

нам сухими словами протокола, что этот мозг слишком много работал, что наш вождь погиб потому, что не только кровь свою отдал по каплям, но и мозг свой разбросал с неслыханной щедростью, без всякой экономии, разбросал семена его, как крупицы, по всем концам мира, чтобы капли крови и мозга Владимира Ильича взошли потом полками, батальонами».

– Что за бред? – спросил Зубов.

– Траурная речь товарища Каменева на похоронах Ленина. Опубликована в «Правде» и в «Известиях» 27 января 1924 года. Это так, в качестве комментария к нашему разговору. Все, хватит об этом. Через три дня летим к Соне.

Зубов решил, что ему померещилось, и на всякий случай переспросил:

– Федор Федорович, простите, что вы сказали?

– Летим в степь, обычным утренним рейсом, и никому знать об этом не нужно. Пусть будет сюрприз.

Иван Анатольевич тихо присвистнул.

– Шеф за такой сюрприз мне голову оторвет.

– Он оторвет, я назад приставлю.

* * *

Москва, 1922

Валя Редькин проспал восемнадцать часов. С утра в комнату проник Миша, принялся с громким рычанием катать игрушечный автомобиль. Явилась Марго, она прыгала по одеялу, щекотала Вале пятки, дергала его за нос и за уши, пыталась угостить, упорно протискивала сладкий обмусоленный сухарик ему в рот. Измазала ему лицо, обсыпала подушку влажными крошками, но Валя не реагировал. Спал. Несколько раз заходила Таня, проверяла пульс. Он бился медленно, почти как в летаргии.

Михаил Владимирович вернулся из больницы в десятом часу вечера. Его встретил Андрюша. Обнял, поцеловал. Давно уж такого не было. И спиртным от него совсем не пахло.

– Пап, я ушел из театра.

– Почему?

– Надоело. К тому же она оказалась дурой.

– Айрис? Я слышал, она талантливая актриса.

– Да, на сцене она бывает хороша. Иногда. Но в жизни она пошлая, скучная дрянь.

– Андрюша, так нельзя говорить о женщине, ты по ней с ума сходил совсем недавно. Ты пить стал из-за нее.

– Пил я потому, что там, в ее кругу, нельзя без этого. Такой стиль жизни. Если ты яркая художественная натура, обязан пить. Я больше не буду. Противно. Голова болит, тошнит. Я переболел. Это было вроде кори.

– Что-то случилось?

– Да ничего особенного. Она сказала, что станет спать со мной, если я добуду для нее твой волшебный эликсир.

– Может, она пошутила?

– Не знаю. Мне все равно.

Прибежал Миша, босиком, в ночной рубашке, подпрыгнул, обхватил деда руками и ногами,

заговорил быстро, возбужденно:

– Дед, дед, слушай, какие творятся чудеса! Марго слопала все сухари, теперь у нее в животе забор, она не может сделать большие дела. Няня сама на ножки встала, мы договорились, я буду учить ее ходить по-настоящему. Рыжий Валька спит, колдунище злой Окакул заколдовал его, мама пробовала расколдовать – не получилось. Марго прыгала, прыгала, потом спать легла, прямо к Вальке на подушку.

– Окакул – это оракул Дельфийский, – пояснил Андрюша.

– Да, я знаю. Он что, заходил сегодня?

– Звонил, час назад. Таня с ним говорила.

– Мама сказала, чтобы он ни за что, никогда не приходил, держался от нас подальше, а то ему не поздоровится. Он злой, плохой и ложки ворует, – быстро, на очередном зевке, пробормотал Миша.

– Ну, положим, она этого не говорила, – Андрюша хмыкнул. – Дельфийский спросил, не у нас ли Редькин и когда ты вернешься. Таня сказала, да, у нас, но он болен, спит. А ты вернешься не раньше полуночи. И сегодня мы гостей принимать не готовы.

– Он напрашивался в гости?

– Ну да, ему зачем-то срочно понадобились сразу и ты, и Редькин.

– Потому, что он рыжего Вальку заколдовал. Теперь боится, что колдовство кончится, Валька проснется, пойдет за тридевять земель, в тридесятое царство, найдет дуб, на дубе утка, в утке яйцо, в яйце иголка, в иголке Окакула смерть! – Миша произнес это звучным басом, вытаращил глаза и скорчил страшнейшую рожу.

– Ты откуда знаешь? – серьезно спросил Михаил Владимирович.

– Няня рассказала. Только у нее в сказке Окакула зовут Кощей, а Вальку – Иван-царевич.

– Подожди, Миша, стало быть, няня сегодня ходила в валенках и еще сказки тебе рассказывала?

Миша зевнул, потерся лбом о плечо деда.

– Сначала она спала и спала. Потом у нас был разговор очень серьезный. Я сказал, ты зачем лежишь, вставай! Она сказала, я хвораю, Мишенька. Тогда я сказал, а вот если я тебе подарю своего медвежонка, встанешь? И даже всю железную дорогу подарю. Няня сказала, что мне с тобой делать? Ладно, так и быть, поживу, не помру. Принеси валенки. Я валенки принес, ей на ножки надел, мы стали играть, будто я взрослый, а няня ребеночек, и я учу ее ходить. Потом она опять легла и рассказала мне сказку.

Передавая диалог в лицах, Миша говорил за няню жалобным тонким голоском, а за себя – басом, медленно и рассудительно.

– Пап, она правда поднялась сегодня, – подтвердил Андрюша, – ей лучше. Миша, пойдем, я тебя уложу, дед усталый, голодный, ты даже разуться ему не даешь.

– Все равно спать не буду, пока мама не вернется, – пробормотал Миша сквозь долгий зевок.

– Куда она ушла? – спросил Михаил Владимирович.

– На день рожденья к какой-то барышне-сокурснице, – Андрюша взял наконец сонного Мишу на руки. – Папа, я его уложу, ты иди поешь, там в кастрюльке перловый суп, разогрей.