Небо остается нашим

Чечнева Марина Павловна

Разыгравшаяся непогода едва не испортила мой праздник. Началось с того, что ветер безжалостно швырял из стороны в сторону наш легенький фанерный У-2. Потом с севера приползли тяжелые плотные тучи. Они безжалостно прижимали самолет к земле, и стрелка высотомера все время дрожала где-то между 350 и 400 метрами. Но даже и с такой высоты земля просматривалась плохо: в воздухе висела тончайшая водяная пыль, ухудшавшая [139] в без того отвратительную видимость. Пришлось снизиться еще на несколько десятков метров.

При обработке целей с такой высоты

легко было подорваться на собственных бомбах, и никто бы не осудил нас, вернись мы на аэродром. Но мне подумалось тогда, что, если бы советский человек всегда действовал только исходя из возможного, прежде всего думая о личных интересах, о личном благополучии, мы не построили бы Днепрогэс, Сталинградский тракторный, десятки других гигантов индустрии, не проложили бы тысячи километров железных дорог, не сумели бы отстоять от врагов свои завоевания.

–  Под крылом Эльтиген, - голосом вокзального диктора объявила Катя Рябова.

Она не любила в воздухе лишних разговоров, и мы подолгу могли летать молча, не разговаривая. Едва я услышала по переговорному устройству эти слова штурмана, как в кромешной тьме скользнули по черным волнам лучи прожекторов. Нервно пометавшись над водой, они вдруг замерли на месте.

–  Катер поймали!
– вырвалось у Катюши.

Я поглядела в сторону берега. В полутора километрах от него на вспененных гребнях прыгало освещенное голубым столбом яркого света небольшое суденышко. Фашисты отлично понимали положение людей на катере и, видимо, поэтому не спешили расправиться с ними. В накрепко стянутом пучке света, словно не замечая его, катер настойчиво пробирался к берегу.

Раздался залп, второй, третий. Катер накренился, но тут набежала крутая волна и удержала его. На какое-то мгновение он выскочил из полосы света, однако щупальца заметавшихся прожекторов снова ухватились за борт.

Медлить было нельзя. Я ввела самолет в левый крен и дала полный газ. Все решали секунды. Рев мотора всполошил гитлеровцев, два луча, переключившись, зашарили по небу. Но один прожектор продолжал упорно преследовать катер с десантниками.

Вздрогнул, захлебываясь от гнева, мотор самолета - рука до упора дала газ вперед.

–  Выходим на цель, - предупредила Катя, - Будем бомбить с малой высоты.

–  Ничего не поделаешь, - согласилась я. [140]

К самолету, описывая круги, приближался многовольтовый сноп прожектора. Едва коснувшись плоскостей, он пробежал по фюзеляжу, на мгновение ослепил меня и тут же вернулся назад. Задрожал, напряженно замер, застыл на самолете. Смотреть вниз было бесполезно. Меня словно чем-то тяжелым ударили в переносицу, перед глазами поплыли круги. Поймал все-таки! Втянув голову в плечи, я чуть подалась вперед. Теперь лучи проходили под козырьком, упираясь в центроплан. Немного дала ручку от себя и тут же почувствовала легкий толчок - бомбы оторвались от плоскостей.

Взрывной волной ударило в низ фюзеляжа, самолет клюнул носом и чуть завалился на правое крыло. Так не мудрено и в штопор

сорваться. А на такой высоте попадешь в штопор - обязательно врежешься в землю. Чтобы предупредить падение, я поставила рули нейтрально и начала уходить в сторону. Прожекторы погасли, кромешная темнота вновь поглотила все вокруг.

–  Ну как, отбомбилась?
– осведомилась я у штурмана.

–  Все в порядке. Видишь, прожекторы выключены. Может, мы их и не разбомбили, а братишек все же выручили. Поздравляю тебя, пятисотница, с юбилейным вылетом!

–  Спасибо, Катя.

А утром в столовой меня ожидал огромный арбуз. На его кожуре белела вырезанная ножом цифра «500».

–  Это от Бершанской и Рачкевич, - пояснила парторг полка Мария Рунт.
– Специально раздобыли.

В столовой собралась вся наша эскадрилья, подошли и другие свободные от полетов девушки. Первые пятисотницы полка Мария Смирнова, Катя Рябова, Наташа Меклин подняли арбуз и торжественно передали его мне.

–  Принимай «корону», - заявила Маша Смирнова.
– Желаем тебе до конца войны заслужить еще одну.

Арбуз тут же коллективно подвергся уничтожению. С аппетитом уплетая сочные и сладкие ломти, девушки шутили: «Почаще бы такие юбилеи».

* * *

Через несколько дней после той ночи мимо нашего аэродрома в сторону Керченского пролива шеренга за шеренгой шли моряки. Они проходили широким флотским [141] шагом. В косых лучах осеннего солнца тускло поблескивала сталь автоматов. Суровые обветренные лица, черные бушлаты, развевающиеся ленты бескозырок. Собравшись группами, мы приветствовали моряков.

В одной из колонн вышагивал высокий худощавый старшина второй статьи. Его черные цыганские глаза весело поблескивали из-под густых бровей. Вместо матросской бескозырки на голове у парня была потрепанная солдатская шапка.

–  Эй, морячок!
– прозвучал вдруг звонкий девичий голос. Штурман из нашего полка ясноглазая Аня Бондарева подбежала к идущим. В руках она держала новую серую шапку.
– Возьми, дарю от чистого сердца. Твоя-то уж больно плоха. Мне она не нужна, у меня шлем есть. Отдала бы тебе его, да нельзя - каждую ночь летаем.

Моряк смутился и негромко ответил:

–  Спасибо. Вернусь - найду, отдам…

Бережно надев подарок на черную шевелюру, он приветливо помахал Ане…

Слово «Эльтиген» стало священным для нас с того времени, когда первый эшелон десантников внезапным ударом ворвался в поселок Эльтиген и закрепился в нем. Разыгравшийся шторм задержал дальнейшее десантирование. На вражеском берегу почти в окружении оказались небольшие подразделения моряков и армейцев.

Противник предпринял несколько попыток сбросить десантников в море, но тщетно. Эльтиген, маленький белокаменный городок, встал на пути фашистов несокрушимой крепостью.