Небо остается нашим
Шрифт:
– М-м… - Я хотела и не могла удержаться от смеха, губы сами собой расползлись в широкую улыбку.
– Чего ты молчишь! Ну понравился он мне! Ну в что?! Разве у меня сердце каменное!
Катя замолчала, отвернулась, наверное обиделась.
…Отдохнуть в Кисловодске мне не удалось. На другой день после приезда у меня вдруг поднялась температура. Сивков и Катя отвезли меня в Ессентуки в армейский госпиталь. Высокая температура держалась десять дней. Катя приезжала ко мне ежедневно, но ее не пускали в палату: у меня подозревали дифтерию.
На мое
Случайно я услышала разговор Тани Алексеевой с медсестрой. Из него поняла, что врачи опасались за мою жизнь. Я до такой степени измучилась, что даже на это реагировала спокойно. Только обидно и горько было умирать, лежа на больничной койке. В бою еще куда ни шло, там мы привыкли смотреть смерти в глаза. Но расстаться с жизнью так нелепо…
С трудом нацарапала на клочке бумаги просьбу известить отца о моем положении. Таня рассердилась, махнула рукой и быстро вышла из палаты. А вечером она привела незнакомого высокого, с черными как смоль волосами человека.
– Вирабов, - тихо сообщила мне Таня, пока он мыл руки под краном, - опытный отоларинголог, кандидат медицинских наук.
Титул Вирабова ничего мне не говорил, заинтриговало только длинное и непонятное слово «отоларинголог». Обладатель [152] же этого титула, осмотрев мое горло, сердито пробурчал:
– Двусторонняя фолликулярная ангина в тяжелой форме…
И тут же добавил что-то еще, чего я не расслышала. По всей вероятности, далеко не лестное в адрес своих коллег, так как стоявший рядом госпитальный доктор густо покраснел. Вирабов раскрыл мне рот, просунул в него лопаточку, надавил где-то, мне показалось, у самого мозжечка, что-то щелкнуло, и дышать сразу стало легче.
– Все, гвардеец, - произнес мой спаситель.
– Теперь дело за калориями. Медицина вам больше не нужна.
Через несколько дней я встала на ноги. И вовремя. В начале декабря советские войска, находившиеся в Эльтигене, внезапным стремительным ударом прорвали оборону противника и вышли в район южнее Керчи. Полк снова начал работать с полной нагрузкой. Теперь наши действия перенеслись в глубь полуострова. Мы бомбили вражеские коммуникации западнее Керчи, железную дорогу Керчь - Владиславовна, укрепленные пункты Катерлез, Тархан, Багерово, Булганак, где находились крупные вражеские склады горючего и боеприпасов.
После болезни я чувствовала себя неважно, быстро утомлялась, от истощения часто кружилась голова. Командир полка всегда берегла своих подчиненных и проявляла исключительную чуткость. Поэтому в первые дни
За время пребывания в госпитале я забыла о дружбе Кати Рябовой с Григорием Сивковым. А когда вернулась в полк, сразу свалилась масса дел по эскадрилье, потом начались полеты, и, конечно, мне было не до этого. Да и Катю, видимо, занимали совсем другие мысли, переживания. Во всяком случае, она не обмолвилась ни единым словом о своих взаимоотношениях с Григорием.
Однажды, отбомбившись по эшелонам на железнодорожной станции Багерово, где нас чуть не сбили, я вспомнила на обратном пути о лихом штурмовике и спросила Рябову:
– Что, Катюша, «любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман»? [153]
– Ты о чем?
– Притворяешься? Не о чем, а о ком.
– А-а, понятно… Давай сверни на Ахтанизовскую, тогда узнаешь.
– Зачем на Ахтанизовскую?
– Ну я очень прошу. Он меня там ждет.
– Ты с ума сошла! Да разве мы имеем право садиться там! Нет, Катя, дружба дружбой, а служба службой.
– Садиться и не надо. Мы только пролетим над ним, он и поймет.
– Ну если так, то можно.
При подходе к Пересыпи я нарочно растянула «коробочку» - маршрут при заходе на посадку - и почти на бреющем пролетела над Ахтанизовской.
– Помигай бортовыми огнями! Быстрей!
– попросила Катя.
Я исполнила ее желание.
– На месте, - вырвался у Рябовой вздох облегчения.
– Ты что, как сова, в темноте стала видеть?
Катя рассмеялась.
– Посмотри влево, сама увидишь.
Я поглядела за борт. На земле кто-то мигал карманным фонариком.
– Это Гриша. Мы заранее условились и так вот иногда «встречаемся».
– А как же насчет единственной и неизменной любви к бомбежке? Доложить, что ли, Евдокии Яковлевне?
– Посмей только!
– Ну и что же, всю войну так и будете перемигиваться? Или иногда встречаетесь?
– Какие сейчас встречи? Переписываемся через полевую почту. Расстояние пять километров, а письма неделями ждешь. Возмутительно!
– А ты их сбрасывай на поле. Пусть с фонариком ходит и ищет.
– Да ну тебя!
– рассердилась Катя.
– У тебя все шуточки. Напрасно только я свой секрет выдала. Еще проболтаешься, а тогда девушки прохода не дадут.
– Успокойся, никто не узнает. А тебя я буду регулярно доставлять к милому, пока не проболтаешься сама. Только, если Бершанская узнает о наших ночных вояжах, чур, тебе одной выговор получать. [154]
Так пришла к Кате Рябовой большая, настоящая любовь. Катюша заслужила ее, и я радовалась за подругу. Но иногда почему-то на меня находила грусть. Не от зависти, нет! Это была хорошая, легкая грусть, навеянная хотя и чужим, но близким мне счастьем, грусть, полная девичьих надежд и ожиданий того, что и твое счастье бродит где-то, может быть, совсем рядом.