Небо остается синим
Шрифт:
— Послушай, Петер… Если ты и сегодня опоздаешь к обеду, лучше вообще не приходи. Я больше не могу…
— Ну не сердись, родная! Сегодня я приду обязательно!
Он был тогда так близко к цели. И вдруг нагрянуло что-то непонятное.
В тот день его вызвал директор. В кабинете Фолькенс увидел незнакомого немца. Немец был вежлив, корректен — казалось, не только его рука, но и весь он затянут в огромную белую перчатку. Не глядя на Фолькенса, с жалким выражением лица, которое так не
— Господин Фолькенс, нам очень жаль! Вы должны понять нас. Это делается во имя высоких целей…
Звонкие пустые фразы. Один росчерк директорского пера — и вся его работа полетит в трубу. Но тут вмешался немец:
— О, господа! Здесь, очевидно, произошло недоразумение! Мы все высоко ценим талант господина Фолькенса. Теперь перед ним открываются широкие перспективы! Не правда ли, господин Фолькенс, мы можем рассчитывать на ваше сотрудничество?
А через несколько часов, едва в колбах закипели реактивы и в стеклянных трубочках поднялась жидкость для новой реакции, немец появился в лаборатории:
— О, господин Фолькенс, вы уже за работой! Чудесно! Поговорим о деле!
Еще минута — и этот отутюженный, затянутый в перчатку человек превратил все планы Фолькенса в груду развалин, словно проехал по ним на своем «мерседесе».
— Простите! Ваш опыт в данный момент никого не интересует, — голос немца звучал угрожающе. — Идет тотальная война. Надо ставить другие опыты. Их ждут миллионы, прежде всего немецкая армия.
Фолькенс не выдержал:
— К черту! Ваша тотальная война меня не интересует! Здесь мы хозяева!
Шел 1943 год. Третий год оккупации Дании. По улицам мчались машины, в которых сидели немецкие офицеры. В здании университета обосновалось гестапо. А Фолькенс ничего не замечал. Целые дни проводил он в закопченных стенах лаборатории и ничем не интересовался, кроме своих опытов…
Немец ушел, и Фолькенс продолжал работу как ни в чем не бывало.
Надо было исполнить обещание, данное жене. Он уже собрался идти обедать, как вдруг в лабораторию ворвались пять гестаповцев.
— Бросить всё! Следовать за нами! — отрывисто приказал один из них.
— Но, господа, мне надо кое-что проверить! Закончится реакция… Нельзя ли завт…
Ему не дали договорить. Хорошо, что разрешили собрать в чемодан самое необходимое.
— Мне бы несколько строк жене написать, она будет беспокоиться, что меня нет к обеду… — беспомощно пролепетал Фолькенс.
— К обеду будете на месте!
Только по дороге Фолькенс заметил, что забыл снять белый халат. Но они сказали, что скоро отпустят его! Привезут на машине. В глазах рябили химические формулы, колбы, расчеты.
…Первый допрос. Обыск. Он протестовал. Неуклюже поднимал руки. Как они смеют прикасаться к нему! Родной отец ни разу не ударил его. Не разрешается нанимать адвоката? Но еще у древних римлян существовало какое-то право!
Он
В мире химических реакций Фолькенс чувствовал себя как дома. А тут перед ним выросла стена, которую не могла разрушить никакая реакция.
И сколько времени прошло с тех пор, как его увезли. Что подумала Герта? Он ведь забрал чемодан, с которым, бывало, уезжал за границу…
Приговор. Лагерь принудительных работ. Шесть месяцев. За неуважение к великой немецкой нации…
Мысли Фолькенса прерывает Ирен.
— Вам плохо? — доносится откуда-то издалека ее встревоженный голос.
И снова звук падающих капель.
— Раз… два…
Лить… лать… — слышит Фолькенс.
— Вы кажется сбились со счета, — с серьезным видом говорит он сестре.
Ирен обиженно вскидывает брови:
— Не доверяете мне?..
…В Германию его сопровождал верный спутник — чемодан. Тот самый, с которым он когда-то уехал за границу учиться. Берлин, Вена, Париж… Названия городов, ярлыки гостиниц. Фолькенс всегда высоко ценил немецких ученых. Но разве это та Германия?
В Бухенвальде у него отняли чемодан. Он потребовал вернуть, но в ответ получил крепкий удар по голове.
Почему у него отобрали фотографию жены? И бумажник, доставшийся от деда? Не оставили даже носового платка.
Их построили на аппельплаце.
— Будьте добры, скажите, пожалуйста, — обратился Фолькенс к соседу по строю, — на каком языке обращаются к командованию? Я вижу здесь даже греков…
— Если не знаешь — вдолби себе в башку: тут один язык. Если ты его не усвоишь — капут.
Фолькенс не понял. Какой язык? И почему с ним разговаривают на «ты»?!
— Будьте добры, но если человеку…
Заключенный, это был венгр по имени Баняс, раздраженно прервал его:
— Пойми раз и навсегда, ты перестал быть человеком. Ты просто номер такой-то!
Фолькенс хотел было еще что-то спросить, но, видя, что его вопросы раздражают соседа, промолчал.
Спускались сумерки, а заключенные продолжали стоять на аппельплаце. Сколько они простояли — час, два, три?
Лагерь был расположен на высокой горе. Вокруг расстилались синие бескрайние дали.
— Какой город находится поблизости? — спросил Фолькенс, на этот раз без «будьте добры» и «пожалуйста».
— Веймар!
— Да-да… — растерянно пробормотал Фолькенс. — Город великого Гёте… и Шиллера… А здесь…
— А здесь колючая проволока. Через нее пропущен ток высокого напряжения, — заговорил венгр. — Бухенвальд — это штаб концлагерей, — добавил он. — Крупный концерн, не то что какая-нибудь лавчонка у вас в Дании…
Фолькенс впервые за эти дни подумал о родине. Да, у них в Дании нет таких гор. Самый высокий холм — Химмельсбергет, про который датчане говорят, что он уходит в небеса, едва достигает полутораста метров…