Небо — пусто?
Шрифт:
Акишка уходил на фронт со Скворой.
Мать просила: «Оставь Сквору мне. Буду заботиться, разговаривать с ним». Дора просила: «Оставь Сквору мне. Он и мой немножко тоже. Разве нет?»
Акишка улыбнулся — за целую жизнь не встретила никого, кто бы так улыбался, чуть кривовато и — всеми пляшущими веснушками, стесняясь и улыбки, и веснушек.
— Именно потому и беру. Тебя… — И всю их жизнь, — поняла она, — с рассветами и футболами, когда Сквора сидел у неё за пазухой, а Акишка носился за мячом, с семечками, которые грызли и на ладони по очереди подносили Скворе, с ледяной водой Москвы-реки, когда купались по очереди — один
Увезли Катьку, а снова уходит на фронт Акишка.
— О том, о чём мы с тобой читали в запрещённых книгах… фильмы выпустили… представляешь?… — Рука Сони Ипатьевны жёстко держит её под локоть и ведёт по улице, — в них всё, как было.
Только на улице, перед своим подъездом, Акишка сказал ей словами:
«Люблю тебя больше своей жизни. Иду воевать. За тебя. Потому прошу: сбереги себя, без тебя мне не жить. Вернусь, сразу поступим в институты, сразу поженимся, ни дня не промешкаем». — Сквора залопотал быстро-быстро, и она ловила те же слоги, из которых состояли слова Акишки — «лю», «жи», «ве», «же»… — Будем самыми… самыми…»
Слов красивых он говорить не умел, и так — сказал их слишком много для одного раза, на всю жизнь её хватило тех слов.
Он не разрешил матери провожать его.
Он не разрешил ей, Доре, провожать его.
— Тебе не надо видеть не нашу жизнь. Ты останься в нашей. — И добавил: — Пожалуйста. — И ещё сказал: — Я не хочу спутывать…
— То, что это «Покаяние» выпустили, означает: советской власти конец, — Соня Ипатьевна чуть не волоком тащит Дору.
А Дора стоит у Акишкиного подъезда и не хочет, не может от него отойти. Акишка давно уже — под грохот военного оркестра, гремящего в городе, — исчез за углом своей улицы. Сейчас он проходит трамвайную остановку, к которой уже не подъезжают, дребезжа, трамваи, а теперь повернул на Садовую.
Как он может стоять в строю со Скворой за пазухой? Её нет, чтобы подержать Сквору. Как может бежать на учениях? Ползти? Как он может со Скворой ходить в баню? Любой ведь заметит птицу, хоть и привык Сквора молчать на уроках и дышать научился в маленькую дырочку рубахи… Сумеет ли Акишка проделать для него дырочку в гимнастёрке? А ведь сказала она Акишке:
— Велят тебе избавиться от Скворы!
Он улыбнулся беспечно.
— Кому помешает птица? Везде люди, — сказал уверенно. — Вспомни все фильмы, что мы смотрели… Хороших больше.
— Мы о разных людях смотрели. А если тебе попадёт в командиры подлец, что тогда?
— Тогда… тогда… отдам в добрые руки… до возвращения, — нерешительно сказал Акишка, но тут же возразил сам себе: — Не будет такого! Почему именно мне попадётся подлец? Пойми, вы здесь, дома, а я — один…
Так и не сумела она вставить слова — «Добрые руки у тебя есть: оставь матери или мне». Хотела сказать. Не сказала тех слов.
Какой командир достался Акишке?
— Грузинский фильм, — Соня Ипатьевна крепко держит её под руку, идёт быстро, изо всех своих сил. — Слышала такую фамилию — Абуладзе? Ничего не придумал. Говорят, прототип главного героя — Берия. Почему-то мне в юности казалось, среди грузин не может быть жестоких. Когда люди живут в красоте и в тепле… Говорят, фильм кончается, а долго все продолжают сидеть и стоит тишина.
Тишина сомкнулась за Акишкой и Скворой. Наповал их убило сразу обоих? Общей смертью погибли? Или их разлучили, и каждый погиб смертью своей? А может,
Тишина. Ни звука, ни шороха.
Они с Акишкой любили тишину. Умели слушать ее. В тишине звучали все звуки жизни и все их несказанные слова.
Они любили смотреть друг на друга. С того самого часа, как отпаивали и откармливали умиравшего Сквору. Им было по десять лет. И что они могли делать, о чём говорить — на юру, на уроках, на улицах, среди людей? Они могли только смотреть друг на друга. Это был их разговор. Это была их судьба — слушать тишину.
— Пришли, наконец-то, — Соня Ипатьевна ввела её в заполненное людьми фойе клуба. — Постой здесь, я сейчас, — сказала. А ещё через некоторое время они сидели в проходе между рядами небольшого, но до предела заполненного зала на принесённых для них специально стульях.
Фильм начался. И с первых кадров Дора утеряла и Акишку, и себя саму.
С исчезновением Кати и с «Покаяния» началась последняя глава её жизни. И тишина после фильма в зале на тысячу человек свидетельствовала о грани, разрубившей жизнь прошлую и жизнь грядущую. В тишине поняла: ей рассказали об Акишкиной судьбе. Особый Акишка в самом деле родился в особой стране. Эта особая страна — ненасытная утроба, вампир — пожирала особые жизни своих детей, одну за другой. Изощрялась в жестокости.
Теперь она знает — он погиб в обезличке жестокости, как все особые мальчики погибли в этой особой стране. Убит ли он на войне фашистами-немцами в лицо или фашистами-русскими — в спину, попал ли он в лагерь и там замучен, неизвестно, известен виноватый в его гибели и, быть может, в муках — советская власть, допустившая и войну, и лагерь, и пытки, и обезличку, и унижение. А Сквора, не способный из-за сломанного крыла летать, в бою ли, на дороге ли, выброшенный из-за пазухи Акишки чужой волей, погиб той смертью, которой должен был погибнуть в своей ранней юности, — от голода и от одиночества.
Мучают и её, убивают и её — в тишине.
Вот в какой особой стране они с Акишкой родились!
Они шли с Соней по улице. Они пришли домой. Поставили чай. И даже уселись пить его.
Хлеб, масло, сыр…
Был ли сыт Акишка — в своей короткой жизни? Тишина. Ходит вокруг Стёпка, трутся об их с Соней ноги кошки. А они молчат.
И, когда после работы пришла к ним Наташа, они молчали, не зная, как рассказать Наташе тот фильм.
— Пойди посмотри, — сказала Соня Ипатьевна. — Попей чай и иди, я проведу тебя. Тебе поставят стул. А потом мы тебя встретим у клуба.
С «Покаяния» Абуладзе началась перестройка. Съезд — по телевизору, для всего народа! Сахарова — из ссылки вернули. Войну в Афганистане прекратили. Зошка, окончивший в университете физфак и получавший в своей лаборатории копейки, тут же создал кооператив — чинит компьютеры, составляет программы. Рудька написал ей из Тбилиси, что собирается налаживать экономику и что теперь дело пойдёт, потому что разрешили частные предприятия. Мадлена с Сидором Сидоровичем открыли свою фотографию. У Кроля дела пошли хорошо — организовал в своём районе собственную мастерскую, научился чинить иномарки, которых развелось в Москве бесчисленно. Приезжает, рассказывает о своём дне — с шести утра до одиннадцати вечера работает. Но и зарабатывает хорошо. Демократия в её — особой — стране!