Небо стоит верности

Михаленко Константин Фомич

Последний раз прихожу в институт. Прощаюсь с товарищами, с преподавателями. Никто из нас не предполагает, что это расставание на многие годы, навсегда. Не все смогут окончить институт, не все станут врачами. Одни будут сражаться вскоре в партизанских отрядах, другие будут эвакуированы в тыл, кого-то призовут в действующую армию, и лишь немногим удастся закончить институт в тыловых городах. И не все придут в минский институт в победном 1945 году. [10] В моей памяти они все останутся юными, такими, какими я их запомнил: Вася Ревенков, Миша Мазо,

Ваня Гриб, Нина Плевако, Маша Крупень, Тома Золатаренко - друзья студенческих лет…

* * *

Харьковское военное училище вспоминается длинными коридорами учебных корпусов, портретами бывших выпускников - героев Халхин-Гола. Занятия шли по двенадцать часов в сутки, не считая обязательных часов самоподготовки.

–  Подъем! Становись! Направо равняйсь! Смирно! Входит взволнованный командир учебной эскадрильи майор Скорин.

–  Товарищи, - обращается он к нам каким-то хриплым голосом.
– Сегодня утром фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину…

Это война. Училище эвакуируется в тыл.

Летаем. Бомбим мишени учебными бомбами. Стреляем из фотокинопулемета. Учебные самолеты, учебные полеты, учебные цели на учебных полигонах. А на западе не прекращаются бои. Фашистские армии уже рвутся к Москве.

Мы сдаем экзамены. Билеты с вопросами, шпаргалки… А за окнами громыхают эшелоны: теплушки спешат на запад, на восток идут поезда с ранеными…

Еще училище вспоминается образом старшего лейтенанта Клюева. Мне кажется, что училище и Клюев неразделимы. Не будь Клюева, незачем существовать и училищу. Клюев - это все! Это наша жизнь, наш распорядок, наша совесть и… Одним словом, без Клюева не было бы военного училища - это точно!

С раннего утра до позднего вечера сопровождает нас его пронзительно-скрипучий голос, указывая на все дозволенные и недозволенные действия курсанта, - сопровождает, напутствует, взбадривает или отчитывает. Клюев вездесущ. Он в казарме и в столовой, он поджидает нас в коридоре учебных корпусов и сопровождает на марше, он на аэродроме. Такая уж должность у старшего лейтенанта - заместитель командира авиаэскадрильи по строевой части. Это его обязанность сделать из нас, бывших рабочих, колхозников, студентов - из «шпаков», как любит говорить Клюев, - настоящих людей. В его понимании только солдат с отличной выправкой и веселым взглядом - настоящий человек.

«Становись! Р-р-равняйсь! Смир-р-но!» - самые любимые слова Клюева. [12]

Правда, иногда он бывает многословен, и тогда в его лексиконе появляются более обширные фразы, вроде: «Грудь вперед! Живот убрать! И не шевелись!» Однако это лишь дополнение к излюбленной команде «Смирно».

Теперь двенадцать отличников, выпускников училища, направляемых в действующий полк, Клюев сопровождает к вокзалу.

–  Смир-рно!

Клюев в последний раз придирчиво осматривает

строй уже бывших курсантов.

–  Р-разойдись!

Гудит паровоз. Мы подносим руки к пилоткам и щелкаем каблуками. По уставу. С особым шиком. Как учил Клюев. А он просто обнимает нас за плечи и целует. Это не по уставу.

Глава 2. Новички

Мы прибыли в полк. Хотя он и называется действующим, но расположен далеко от фронта. Поэтому, если забыть про голодный тыловой паек, здесь еще не чувствуется войны. По утрам построение, поверка, короткая политинформация о положении на фронтах. Сводки Совинформбюро скупо сообщают об оставленных городах. Летчики молча расходятся по самолетам.

Каждый день тренировочные полеты. Почти как в училище.

Вечером мы идем в театр. Тщательно надраенные сапоги на версту разят густым запахом ваксы.

Мне кажется, что спектакль сегодня только для отвлечения мыслей от тревожной действительности, только для того, чтобы забыть на миг самое главное - войну. Но она напоминает о себе размеренным шагом кирзовых сапог. Выйдя на сцену, посыльный из штаба, смущаясь, одергивает гимнастерку:

–  Товарищи летчики! Приказано явиться на аэродром!…

Негромкие хлопки стульев, шарканье сапог по полу. На миг умолкшая музыка продолжается с оборванного такта. Жизнь идет своим чередом.

Семь километров от театра до аэродрома преодолеваем бегом. Рядом с аэродромом виднеется длинный эшелон из теплушек и платформ.

–  Самолеты на платформы! [13]

–  Первая эскадрилья! Вторая!

–  На посадку.

Посредине теплушки железная печурка-«буржуйка». Тепла от нее почти нет. Температура не выше, чем на улице. Эшелон то стоит сутками в чистом поле, то идет не останавливаясь мимо станций.

Каждый из нас уверен, что стоит только нам попасть на фронт - и тут же изменится ситуация всей войны в нашу пользу. Скорей бы уж пришел наш эшелон на фронт!

И все же невольно задумываемся: как мы будем воевать? Самолеты у нас У-2. Небесные тихоходы, простейшие учебные самолеты, собранные по военным училищам и сибирским аэроклубам, предназначенные только для учебных полетов начинающих летчиков.

Через год, когда полк, преклонив колено перед боевым знаменем, даст клятву гвардейцев «Ни шагу назад!», новичкам не придется ломать голову в поисках ответа на этот элементарный вопрос: как воевать?

О подвигах гвардейцев будет знать вся страна. А сейчас выгруженные с платформ самолетики стоят на подмосковном аэродроме рядом с грозными истребителями и бомбардировщиками, и такой у них вид, что не приходится обижаться на кличку «кукурузник», которая прочно пристала к нашему У-2{2}.

С каким нетерпением и волнением мы все ожидаем первого боевого вылета! Ни у кого из нас еще нет боевого опыта, никто, за исключением командира полка, комиссара и штурмана, даже не представляет, что такое война.