Небо в огне
Шрифт:
Евсеев, ворча, ползает по полу, собирает окурки, а я сижу, полузакрыв глаза, и лихорадочно доискиваюсь: что могло послужить причиной такого моего состояния?
Мне было ясно одно: в этом полете нам угрожает опасность. Но откуда и какая?
Может быть, это покажется кое-кому смешным, но я верю в предчувствия. Верю не слепо - по опыту. Услужливая память тотчас же подсказывает примеры.
Однажды мне предстояло перелететь с базового аэродрома на оперативный. Днем, не ночью и не на боевое задание. Но на меня тогда вот так же напала тоска. Болело сердце,
Запустил моторы. Опробовал, послушал тщательно и так и этак. Кажется, все хорошо. А сердце болит.
Вырулил, взлетел. Пока взлетал, весь покрылся холодным потом. Перегруженный самолет оторвался только в конце аэродрома. Замелькали столбы, дома, деревья, опоры высоковольтной линии. Откажет мотор - верная смерть.
В страшном напряжении набираю высоту. Сто метров. Двести. Жду. Когда же, когда же это случится?!
Взлет был по курсу, и мы могли бы так прямо и идти по маршруту, но я, ни на йоту не сомневаясь в предчувствии, сделал разворот и пошел с набором высоты по кругу. Триста метров. Четыреста. На сердце отлегло. Теперь уже было не страшно, у нас - высота. Круг завершен, мы над аэродромом. Высота восемьсот. Ложусь на курс. И тут случилось - отказал мотор. Мы благополучно сели.
Или еще: старый опытный летчик Чулков. Лучший в дивизии ас. Как он маялся тогда перед вылетом. И сядет, и ляжет, и закроет глаза, и руки закинет за голову. Я сказал тогда Евсееву: «Смотри, как мается человек. Вот увидишь: не зря».
И точно! На наших глазах но маршруту срезал его огнем своих пушек ночной фашистский истребитель.
И еще случай, и еще, и еще…
Нет, не зря болит мое сердце. Не зря. Значит, где-то глубоко во вражеском тылу откажет какой-нибудь мотор- и все, крышка! А в ствол моего пистолета будет заложен девятый патрон - «для себя».
Откуда- то издалека до меня доносится голос Евсеева:
– Ты что, командир невеселый такой? Тебе плохо?
Я открыл глаза. Да, мне было плохо. Выходило, что лететь никак нельзя. Будет честно, если я откажусь от полета сегодня, а завтра вместо своей старушки возьму другой самолет-новый. Ведь, наверное, можно отложить? Зачем рисковать? Кому это нужно? Ведь мы, очевидно, повезем очень больших и важных разведчиков. Бели случится, что и они попадут в лапы врага, это будет такая потеря, что и оценить нельзя.
Перед моими губами стакан с водой.
– На вот, выпей.
Хороший ты мой, Гаврилыч!
Я осторожно отвел рукой стакан.
– Спасибо, друг, не надо. Пошли обедать.
Я почти не ел. Не хотелось. По-прежнему болело сердце. Отказаться. Отказаться! Но под каким предлогам? Сослаться на предчувствие? Меня же засмеют. Опытный летчик, коммунист, и вдруг такое… Смешно!
Мы поехали на аэродром. Я подходил к машине, как к чужой. Я уже не верил ей, твердо зная: сегодня она меня подведет.
Мы перелетели на дивизионный аэродром.
Подъехала «эмка» командира дивизии. Я подал команду «смирно», хотел доложить, но Щербаков поморщился, махнул рукой: «Не надо!»
Ну, не надо так не надо. Я не любил докладывать. Зачем? И так все ясно: «Материальная часть в исправности, экипаж к полету готов…» - хотя это сейчас и не соответствовало действительности. Но попробуй докажи!
Командир, заметив мое состояние, спросил:
– Ты что, тебе нездоровится?
Наверное, было бы лучше, если бы я сказал, что нездоровится. Но я не мог соврать. Нет, я чувствую себя хорошо, но… И я решился, тем более, что передо мной стоял такой человек, которому можно довериться. Я рассказал ему все. И он мне поверил. Выслушав, помрачнел и принялся вышагивать взад и вперед возле хвоста самолета.
– Да!
– сказал он.- Да… Хуже всего то, что я не в силах отменить полет. И командир корпуса не в силах. И даже командующий АДД. Вот какая штука.
– Он остановился, ожесточенно потер ладонями лицо.- Ну, а предлог - сам понимаешь - смешон. «Предчувствия». М-да. А вон и твои пассажиры едут.
К нам подкатила легковая машина, а вслед за ней - доверху нагруженная полуторка. Кузов ее был тщательно закрыт брезентом.
Из легковой машины вышли четверо: трое мужчин и девушка. Мужчины в шляпах, в элегантных костюмах заграничного покроя, девушка в изящном комбинезоне, перетянутом в талии широким кожаным ремнем, на котором с правой стороны висела фляга, а с левой - маузер в деревянном футляре.
– Вот это да-а-а!
– восхищенно воскликнул Заяц, выглядывая из своей сферической башни.-Вот это си-и-яла!
Девушка была действительно «сила». Изящная, стройная, нежная. Пышные волосы золотистыми волнами опадали до плеч. Большие голубые глаза с длинными ресницами источали само очарование, а прямой тонкий нос и чувственные губы говорили, кричали о том, что в жизни есть не только бомбы, самолеты, прожектора, зенитки но и кое-что другое.
Заяц ахал в фюзеляже: «Бывает же такое, а!».
Щербаков посмотрел на девушку, на Зайца, на меня и, кашлянув, с досадой бросил:
– Ладно, что-нибудь придумаем.
Пассажиры подошли, поздоровались и тут же принялись разгружать полуторку. Сдернули брезент, открыли борта. Мы ошеломленно смотрели на длинные тяжелые тюки, упакованные в прочные брезентовые чехлы, Техник самолета сокрушенно всплеснул руками:
– Да куда же это мы впихнем такую прорву!
Действительно, узкий фюзеляж бомбардировщика не был приспособлен для такого груза, а кроме того, ведь еще и пассажиры!
Я машинально прикинул: весь груз на хвосте, - задняя центровка. Опасно. Соверши на развороте хоть небольшую ошибку в технике пилотирования - машина завалится в штопор.