Небо в огне
Шрифт:
– Да так. Хорошо, говорю! Смотри-ка, смотри! Ч-черт побери, да у них и города светятся! Как в мирные дни…
– Да, действительно, -внизу светились города. Слева, справа, впереди. Большие, маленькие…
– Ну, знаешь…- с сердитым изумлением произнес Евсеев.
– Это уж сверхнаглость. Воюют и не ощущают войны!
Под нами треугольник из городов. Светятся неоном рекламные вывески, мелькают фары автомобилей.
– Ужгород, Мукачево, Чоп!-перечисляет штурман названия городов.-А впереди, видишь, -громадное зарево? Это Будапешт. Сорок
Сорок пять? Не верится. Так далеко, и такое зарево? Вот это городище! Я подавлен и восхищен. Когда-то, очень, очень давно, в каком-то сказочно-прекрасном сне я, летя на гражданском самолете, видел сверху ночью освещенные города. И вот опять - тот же сон… А может быть, это!вовсе и не сон? Может быть, я все еще сижу за штурвалом гражданского самолета и сзади меня, в салоне, в мирном сне похрапывают пассажиры? И я, наверное, тоже вздремнул чуть-чуть, и мне приснились кошмары войны.
Мы летим, не таясь, на высоте двух тысяч метров. Зарево растет, расползается, как при мажаре. Вот уже появляются отдельные огоньки. Кучки огней. Море огней. Они колеблются, переливаются, мигают. Какая прелесть! Бриллиантовая россыпь!
Огни отражаются;в Дунае. Мосты. Мосты, и по ним вереницы скользящих автомобильных фар. Город рассекается пополам широким и прямым, как стрела, проспектом.
– Наша цель!-говорит штурман.-Сейчас мы поздравим именинника. Открываю люки!
Я вздрагиваю, приходя в себя. Я совсем забыл, зачем мы летим. Нет, мы не везем пассажиров. Сон - это другое. Это прошлое, это будущее. Сейчас же - действительность. Мы везем бомбы. Война. Цель: сборище фашистских прихвостней.
Одумайтесь, правители!
Самолет наползает на бриллиантовую россыпь.
– Китнюк! Приготовиться бросать листовки!
– Есть приготовиться, товарищ командир!
Слева что-то вспыхнуло. Слабо, едва заметно.
– Ого - бомбят!
– восклицает штурман.
– Это «ТБ-седьмой». Вон сколько вывалил бомб!
Над городом встали лучи прожекторов: (немного -«штук восемь, бледные-бледные, о зареве огней. Стоят, растеряно качаясь. Сразу видно, что водит их неопытная рука. Вот один коснулся нашего крыла.
– Заяц, огонь по лучу!
– Ду-ду-ду-ду!-солидно затукал наш крупнокалиберный пулемет. Вниз, вдоль луча, долетели огненные точечки. Луч, словно обжегшись, отскочил в сторону да так и замер.
– Чуть-чуть правей!-командует штурман.
– Так, хорошо. Залп!
Машина вздрагивает. Все, можно отходить. Штурман закрывает люки, будничным голосом задает обратный курс. Нам нужно спешить - у нас мало горючего.
Бросаю прощальный взгляд на Будапешт. Город уже кое-где пригасил огни. Разом проваливаются в темноту отдельные районы. В потемневшее небо тут и там летят редкие снаряды. Стреляют плохо, наугад. Падают бомбы - тоже не густо. Мы сосчитали шесть самолетов. Наш-седьмой. Мало. А что было бы, если б не гроза над Карпатами?
В тот же час радио столицы Венгрии оповестило мир:
«Самолеты
«Ночью четвертого сентября советские самолеты бомбили -Будапешт…»
Советские?! Не может быть! Откуда?
Какая была погода над целью?
Возвращение было томительно долгим. Болела душа: а хватит ли горючего? Меры по экономии приняты все, и даже больше, чем надо; я обеднил смесь почти до предела. Глушитель левого мотора светится бледно-розовым цветом. То и дело оправляюсь у штурмана:
– Как правый глушитель?
– Чуть темнее левого.
– Та-а-ак. Добавим еще немного воздуха!
Евсеев беспокоится:
– А клапана не сожжешь?
– Что ж поделаешь, -вздыхаю я.
– Бог не выдаст, свинья не съест. Иначе не доберемся.
Летим… Вернее - висим в какой-то полупрозрачной облачной мути. Высота - восемь тысяч метров. Моторы гудят, гудят. Мучительно хочется спать. Стынут ноги и руки. Болят раковины ушей. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Не помогает. Усталость, усталость, усталость. Все это принимается безропотно, как должное. На то я дальний полет! Но вообще-то хорошо бы встряхнуться. Например, чего-нибудь испугаться. Или рассердиться. Но все спокойно. Ночь.
Чуть сереет небо. Рассвет. Я беспокойно ерзаю в кресле: «Где мы находимся? Как бы не встретиться с истребителями».
Евсеев, конечно, опит. Он это умеет делать «незаметно и классически»: уткнется локтями в коленки, подопрет подбородок ладонями и опит. Сзади смотреть - сидит прямо, бодрствует, а на самом-то деле находится в объятиях Морфея.
Дрожащим от зависти голосом хрипло произношу:
– Где мы? Скоро ли линия фронта? Штурман словно от удара в челюсть, вскидывает голову:
– А? Что? Линия фронта?…
Начинаю сердиться и сразу же чувствую, как меня покидает усталость.
– Да. Далеко ли линяя фронта? Евсеев для вида заглядывает в иллюминатор и, ткнув пальцем в планшетку, изрекает:
– Недалече…
Я подпрыгиваю в кресле. И это ответ штурмана? «Недалече».
– Что значит недалече?-кричу я.
– А точнее?
Евсеев, ворча себе что-то под нос, снова проделывает ту же процедуру с иллюминатором и планшетом и, стараясь придать своему голосу как можно больше убедительности, докладывает:
– Под нами… Жиздра. Через восемь минут - линия франта.
Ну врет же! Нахально врет! У меня раздуваются ноздри. Сон как рукой сняло. И усталости нет, и боли в ушах.
«Значит, врать?!
– кипячусь я.
– Ну, погоди ж ты, я тебя проучу!»
Спрашиваю въедливо:
– Так уж ровно через восемь?
– Ну, не через восемь, так через восемь с (половиной или через девять…
– Угу!
– только и Мог я оказать от возмущения.- Засекаю.
Штурман обиженно шмыгнул носом: