Небо в огне
Шрифт:
— Ну конечно! — рассмеялся Романов. — Вы еще сказали тогда: — "Новый год пустышь, папа с мамой радоваться будут. Иды!"
Лицо у Ахмеда сделалось пунцовым. Он в смущении схватился руками за голову, взъерошил коротко подстриженные волосы:
— И я им сказал, чтобы пускал в комната?! Ай, ай, ай! Как минэ стыдна! Я обманул мальчишка… Я верил тогда в аллах, читал Коран. Ах, бедный я, бедный Ахмед! Я думал, если обмануть неверного, то десять грехов спадет с души правоверного. Ах, как минэ стыдна!
Внезапно
у — А где эта мальчишка? Эта мальчишка вы?! Эта блестащий офицер те самый мальчишка? О-о-о! О-о-о!..
И он разохался, распричитался. Потом, спохватившись, принялся приглашать к себе в гости. Сейчас он закроет магазин, а дома у него есть бочонок хорошего вина…
Но мы, сославшись на занятость, извинились, распрощались и ушли, оставив старика взволнованным до слез.
О кэй!
В Тегеране мы пятый день. Солнце светит. Теплынь. Воркуют голуби. Шуршат листвой платаны. По утрам над минаретами сияет снежной вершиной гора Демавенд. Экзотично. Красиво. По вечерам по городу тянет запахом жареных каштанов, дынями, апельсинами. Отношение к нам со стороны населения самое предупредительное. Все хорошо, все отлично, но… Ностальгия, наверное, болезнь инфекционная. Наверное, мы подхватили ее от тех ребят, которые стоят на карауле возле наших самолетов. Скучно. Надоело. Скорее бы домой!
Вчера, когда мы проходили с Глушаревым в районе Старого базара, к нам подошел средних лет иранец, приложил руку к груди, извинился за себя и за товарища, сидящего у порога чувячной мастерской, и сказал, что они просят разрешения потрогать рукой… наши сапоги!
Мы с Глушаревым удивленно переглянулись, но отказать такой просьбе не могли. Пусть потрогают. Нам краснеть за выделку советской кожи не придется.
Мы подошли, поставили ноги на порог. Мастеровые с благоговением притронулись кончиками пальцев к голенищам, поцокали языком: "Ах, ха-ароший русска хром!"
На обед пошли группой, человек пять. Идем по тротуару тихо, вежливо. Встречным уступаем дорогу. По узкой улице мечутся звуки южного города: цоканье копыт нагруженного ослика, журчание воды, текущей по асфальтовым канавкам по обочине дороги, неумолчные страданья голубей, скрип колес, плач ребенка во дворе.
Навстречу нам по противоположной стороне улицы идет, печатая шаг, английский офицер. Чопорный, строгий. Высокий белый воротничок подпирает подбородок: голова чуть-чуть запрокинута назад, надменный взгляд устремлен в пространство. Прошел. Не увидел нас. Не заметил.
— Валяй, валяй! — бормочет про себя Романов. — Скатертью дорога! Невежда.
Через минуту слышим гомон. Из-за угла навстречу, заняв всю проезжую часть улицы, размахивая руками и громко разговаривая, шествует группа американских
— Хорошие ребята! — сказал кто-то.
— Хорошие, когда спят., — проворчал Глушарев. Да, конечно, еще бы! Ребята славные… пока наши в битве с фашизмом таскают для них каштаны из огня.!Кому война, кому прогулка.
По пути нам попался винный магазинчик. За широким стеклом — небольшое помещение. Стойка. За стойкой толстенный иранец, и за его спиной во всю стену — полки, Заставленные всевозможными бутылками.
Зашли. Хозяин, круглый, как луна, сощурил в радо-Устной улыбке заплывшие глаза. Толстыми волосатыми пальцами проворно переставил рюмки, одернул фартук и замер в красноречивой позе готовности.
Мы уставились на полки. О-хо-о! Сколько здесь разных вин! Но местных нет. Английские, французские. Высокие, низкие, пузатые бутылки с радужными этикетками. Выкладывай туманы — пей!
В это время гомон за дверью. Оборачиваемся — американцы! Тот же самый майор и компания. Ввалились. Веселые, шумливые.
— Окэй!
— Окэй!
Майор показывает жестом:
— Выпьем?
— Выпьем. Рузвельт, Сталин!
— О-о-о!..
Американцы польщены. Майор резко повернулся к бармену, небрежно ткнул пальцем по направлению к полкам:
— Виски!
Бармен проворно достал бутылки, вытер ее тряпкой, откупорил. Поставил рюмочки, хрупкие, маленькие, как наперсточки — десять штук. Разлил.
Майор широко улыбнулся, взял рюмочку за тоненькую ножку:
— Плииз!
Поднимаем в полной тишине. Майор из вежливости ждет, что скажу я, а может быть, хитрит, зная, что именно я скажу? А мне только этого и надо! Хитри, хитри, майор, у меня свой план!
Оглядываю американцев, поднимаю рюмку над головой:
— За дружбу!
— О-о-о!!..
Понято без переводчиков. Чувствую, что попал в са-мое-самое!
И тут наш взгляд упал на две стойки с белыми стеклянными шарами. На шарах по-английски надпись: "Бар", и вниз, под двухэтажный дом из красного туфа, ступеньки в подвальное помещение, откуда лились приглушенные звуки джаза.
Вообще-то не любитель ресторанов: у меня к ним предубеждение. Слишком дорогое удовольствие, если идешь за свои "кровные". Ну, а если за "бешеные" тогда другое дело! Но у меня никогда "бешеных" денег не водилось. Профессия не та! Не тот характер.