Небо в огне
Шрифт:
Мы переглянулись. Чуть-чуть поколебались (хватит ли наших туманов?), однако есть-то надо!
— Ладно, ребята, пошли!
Спустились в небольшой вестибюль. Направо — вешалка и негр-швейцар в золотых галунах. Налево — за широкими портьерами — вход в ресторан. Джазовый оркестр играет какое-то танго. Красиво играет, хорошо.
Швейцар с широкой радостной улыбкой принял наши фуражки: что-то быстро заговорил, пробежал вперед, раздвинул портьеры:
— Плииз!
Мы вошли. Танго оборвалось. Оркестранты, сидящие слева на подмостках, вытянув шеи, с нескрываемым интересом уставились на
Дирижер, словно собираясь взлететь, взмахнул руками, и трубы, флейты, саксофоны, грянули "Катюшу"!
— Здорово! Вот это да! — отметил Белоус.
Небольшой зал на пять-шесть столов, высокая длинная стойка с батареей бутылок и рюмок, человек десять посетителей, в основном американские военные.
Среднего роста, седой, но подвижный бармен с черными проникновенными глазами влетел в зал, блеснув перстнями, приложил в почтительном поклоне руки к груди:
— О-о-о! Ита нам ба-алшая честь! Прахадите, пажал-ста, гаспада афицер! Пажалста!
Сам придвинул недостающий стул, усадил. И уже стоит официант — сама готовность! Большущие глаза, лохматые ресницы. Продувная бестия! Бармен спросил:
— Что прикажете? — И посыпал разными мудреными названиями.
У меня похолодело под ложечкой: "Хватит ли наших денежек?"
Остановились на каком-то труднопроизносимом супе и рыбе в соусе. Пить? Нет, пить не будем.
Бармен понимающе кивнул. Да, да, конечно, русские, это такие странные люди!
Музыка ласкала слух. Звучали наши родные мотивы: Дунаевский, Шостакович, Соловьев-Седой, Чайковский. Подали суп с мудреным названием. Это был крепкий бульон с разбитым в тарелку сырым яйцом, белок которого сваривался на наших глазах. Романов поморщился:
— Борща бы.
Хлеба — кот наплакал: несколько тоненьких ломтиков.
Шепотом говорю:
— Ребята, на хлеб не наваливайтесь, чтобы досталось всем, а добавки просить неприлично.
— Понима-а-ем, заграни-ица, — вздохнул Белоус.
Бульон оказался вкусным и сытным. Мы доканчивали каждый свою порцию, когда к нам подошел американский офицер. Щелкнул каблуками, мотнул головой и в поклоне что-то спросил.
Мы непонимающе переглянулись. Военный улыбнулся и обратился к бармену.
— О-о-о! — сказал бармен, выходя из-за стойки.
Американский офицер просит у вас разрешения сыграть танго. Он хочет танцевать со своей подругой.
— Танго-о-о?! — удивился я. — Так пусть обращается к оркестру.
— О-о-о, нэт! — сказал бармен. — Оркестр в вашу честь играйт только советска музыка. Все остальной — с ваш разрешений.
Я бросил взгляд на капельмейстера. Он выжидатель-.но смотрел в нашу сторону.
— Окэй! — сказал я и утвердительно кивнул головой.
Нам было неловко. Если бы не этот офицер, мы так бы и не знали, какой чести были удостоены. А погордиться лишний раз за родину, ей-ей, было не грех!
…Хоть все то, что говорилось в зале совещания Большой Тройки, было для нас неведомо, мы не могли не ощущать связь с происходящим. Второй фронт — вот что было основой основ переговоров! Сталин один против двоих. Удастся ли ему убедить своих оппонентов прекратить дальнейшее оттягивание с открытием второго фронта? Привезем ли мы
И уже не радовала нас заграница, и раздражало воркованье голубей, и не трогал шелест листвы на платанах. Хотелось домой. Пусть там пурга, мороз, скрипучий снег под ногами. Пусть. Но это родина, которая зовет!
И словно согласуясь с нашим настроением, в вечер под второе декабря вдруг похолодало. Выпал снег в горах Хузистана, морозный ветер опалил на платанах листья, и они шурша закружились по асфальту улиц.
А утром второго декабря — команда: "Готовиться к вылету!"
…Широкое крыльцо с белыми колоннами, шеренги советской и американской военной охраны, фоторепортеры, кинооператоры, все взволнованно ждут появления Рузвельта.
Медленно отворилась тяжелая дверь. Два филиппинца выкатили на площадку коляску с президентом. Затрещали кинокамеры, защелкали затворы фотоаппаратов. Рузвельт в черной накидке, поверх которой наброшен клеенчатый плащ цвета хаки. На голове — старомодная шляпа с помятыми полями, в зубах длинный мундштук с сигаретой. Президент широко улыбался, но даже издали было видно, как он устал, а ведь перед ним еще лежал далекий путь в Америку!
Два рослых американских сержанта, взбежав по ступенькам посольства, легко подхватили коляску, поднесли ее к "виллису" и пересадили президента на переднее сиденье, накрыли ноги толстым ковром, затянули брезентом.
Появился Сталин с Черчиллем. Сталин первый подошел к автомобилю… Крепкие рукопожатия, несколько фраз на прощание. Подошел Черчилль и тоже попрощался. Шофер запустил мотор. Несмолкаемо трещали кинокамеры. На подножки "виллиса", словно заводные, вскочили четыре человека из охраны президента, двое из них, с ручными пулеметами в руках, картинно упали на крылья машины. Рузвельт, широко улыбаясь, поднял правую руку с двумя расставленными пальцами: "Виктори" "победа"! "Виллис" рванулся с места, вслед за ним помчались и остальные две машины из свиты. Небо неуютно хмурилось сырыми облаками.
Аэродром встретил нас настороженно. Вроде бы все было так, как и обычно, и в то же время, что-то все-таки не так. Экипажи, разойдясь по самолетам, занялись подготовкой машин к вылету. Каждый делал свое дело, но был настороже. Все чего-то напряженно ждали.
Рядом с нами, крылом в крыло, стоял самолет "Си-47", на котором прилетел глава советской делегации Сталин, и к этой машине было сейчас приковано общее внимание.
На другой половине аэропорта американцы готовили к вылету четырехмоторный самолет. Техник, взобравшись на высокое крыло, заправлял баки горючим. Держа над воронкой шланг, он то и дело бросал любопытные взгляды в нашу сторону.
Отревели моторы, и над аэродромом повисла тишина. Напряженная, необыкновенная. Люди разговаривали шепотом.
Мы выстроились возле правого крыла и замерли в ожидании. На американской половине техники закончили заправку. Сидевший на крыле, вынул воронку и, держа ее под мышкой, принялся заворачивать пробку горловины бака. Завернул, поднялся, да так и застыл в напряженной позе. Словно электрическая искра пролетела над аэродромом. Замерло все. Тихо. И в этой тишине стал отчетливо слышен нарастающий звук шуршащего гравия под колесами автомобиля.