Небоскребы магов
Шрифт:
– Глерд, – сказала она строго, – это уже не мелочи этикета!
– Ох, – вскрикнул я испуганно, – простите, герцогиня… А в чем именно нарушил, подскажите, чтобы я где-то снова не сглупил.
Она сказала надменно:
– Вот эти ваши слова насчет того, как уже чувствуете в своих ладонях мою грудь!..
– Полную, горячую, – сказал я, – и тяжелую… Какое слово нельзя произносить?
Она отрезала:
– Все!
– Ох, – сказал я, – ну и нравы здесь… А само слово… ну, главное?
Она покачала головой.
– Смотря
– Хорошо, – сказал я. – Про… смолчу. А про ваши губы, такие полные, алые, сочные и зовущие… можно? Они же на виду, не полуспрятаны, как грудь, что у вас наполовину под верхом платья, мне приходится додумывать, какие так сочные ягодки малины на белоснежных холмиках… в общем, можно?
Она вздохнула.
– Глерд, другим можно, вам нельзя.
– Почему?
– Другие говорят иначе, – объяснила она, – а когда говорите вы, я уже чувствую, как ваши ладони мнут меня, а это нехорошо, меня может мять только мой муж, герцог Энтони. То же самое и с губами. Я уж и не представляю, что вы с ними напредставляли… хотя и догадываюсь, но лучше умолчим, это не образец светской беседы.
Я сказал совсем виновато:
– Спасибо, герцогиня, вы меня спасаете. Как хорошо, что я оплошал перед вами, такой умной и понимающей, а не перед какой-то дурехой, что сразу же подняла бы меня на смех!..
– Да, – проговорила она, – в этом ваше счастье.
– Прекрасно сказано, – подхватил я, – вы в самом деле счастье, герцогиня!.. Умная, волевая и сильная женщина, это видят все, однако ваша сочная и созревшая красота, что манит меня, как распустившийся цветок бабочку или такого жука, как вот я, и хотя уже молчу про вашу полную нежную грудь, такую горячую и тяжелую, но воображению не прикажешь, вы будете сниться мне, герцогиня, а над сновидениями никто из нас не волен…
Герцогиня в изумлении вскинула брови.
– Глерд Юджин… я не совсем вас поняла… Вы что же… хотите… неужели вы хотите…
Она умолкла, не зная, какое из слов использовать, а я, глядя ей в лицо честно и прямо, сказал самым искренним голосом:
– Конечно, дорогая герцогиня. Конечно!.. Разве это не естественно для мужчины, увидев вас, воспылать к вам нежной страстью?
Она, не отрывая от меня взгляда расширенных в непонимании глаз, проговорила с трудом:
– Не могу поверить… вы хотите… зайти в нашем дружеском разговоре слишком далеко… вплоть до постели в каком-то туманном будущем?
Я вздохнул, покачал головой.
– Что вы, герцогиня, как вы могли такое подумать?.. Это так нехорошо. Мы же с вами романтики и возвышенные натуры. Нет, конечно, как можно?.. Ни в коей мере!. Гораздо романтичнее предаться сладостному блуду прямо здесь, это так волнительно и восхитительно!..
Она еще шире распахнула глаза.
– Глерд… я не хочу о таком даже слышать!
– Герцогиня, – сказал я с мягким укором, – мы же соседи,
– Глерд, – сказала она твердо, – уберите руки. И не придвигайтесь вплотную, здесь и так жарко. То, что вы намечтали, невозможно.
– Возможно, – заверил я. – Дорогая герцогиня, давайте слегка сблизимся, тем самым закрепим соседско-дружеские отношения, которые, я уверен, только окрепнут.
Она сказала твердо:
– Глерд! Нет, нет и нет. Я ни разу не изменяла мужу. За все восемнадцать лет!.. И не намерена этого делать. Глерд, уберите руки. Я полагала, вы очарованы красотой моей дочери.
– Герцогиня, – сказал я мягко, – не стоит смотреть на меня как на… извращенца, что ли?.. Я из королевства, где женщины в тридцать лет только выходят замуж, рожают в тридцать пять… Нет, есть и те, кто выскакивают замуж в восемнадцать, а то и в шестнадцать, но в среднем где-то в тридцать пять… Многие откладывают рождение детей до сорока-пятидесяти лет…
Она покачала головой, в ее крупных глазах я увидел недоверие и печаль.
– Глерд, как это может быть?
– Вы прекрасны, герцогиня, – заверил я. – Вы молоды и прекрасны.
Она сказала строго:
– Глерд, уберите руки. Я понимаю ваше нетерпение, но совсем уж без ритуалов – это верх непристойности…
– Точно, – сказал я с восторгом, – здорово, правда?.. По глазам вижу, вам от этой пристойности уже просто ну совсем как-то не.
– Глерд!
– Понепристойничать, – сказал я, – и снова спасать мир! Вот это жизнь, ваша светлость. Это называется, жизнь полна! Когда и непристойностей просто девать некуда, и пристойностей, и спасение мира… Когда желают, чтобы жизнь была полна, ваша светлость, то желают, как мне кажется, именно побольше непристойностей.
– Глерд, – произнесла она, – что-то вы совсем меня… Начинаю чувствовать себя просто женщиной… Как это отвратительно! Настолько, что даже как-то омерзительно приятно.
– В этом весь шарм, – согласился я. – Мы всегда такие правильные, что аж противно! Эту правильность вбивают в нас так, что маятник начинает стремиться в другую сторону… Так что мы сейчас делаем все абсолютно верно. Чтобы оставаться на правильном пути мира и прогресса, мы должны время от времени вот так вот во всю…
Она проговорила жарким шепотом:
– Глерд, ну что вы меня так совсем неприлично щупаете?.. Будто курицу-несушку… Я герцогиня!
Я ответил счастливо:
– Герцогиня, вся радость на контрастах, это же самый изыск!.. Жарко здесь, и как жаль, что нельзя раздеться. И даже нам нельзя, хотя с нашими телами стыдиться вроде бы нечего.
Она чуть улыбнулась.
– Глерд…
– Герцогиня, – ответил я с укором, – я же ни слова ни о вашей груди, ни о ваших губах, хотя уже чего только не навоображал, а я только о погоде, самой безобидной теме.