Небывальщина
Шрифт:
Въ одну минуту, вся моя коробка была на воздух или, точне сказать — въ рукахъ барышень.
— Какой у тебя товаръ дурной! говорила одна сестрица.
— Какой есть, барышни! отвчалъ я имъ смиренно.
— Какой есть!! ворчали т брюзгливо и крайне ко мн не въ расположительнонъ тон.
— Какой есть, барышни, какой есть! Не взыщите пожалуйста! опять отвчалъ я этимъ барышнямъ, не желая показаться имъ тмъ, кмъ я въ самомъ дл былъ.
— Это что у тебя? вдругъ радостно вскрикнула одна изъ барышень, отыскавши
— Это, отвчалъ я, — въ одной банк румяна, а въ другой блила.
— И хорошія эти блила и румяна?.. Хорошія или дурныя? хорошія, хорошія? — забормотали одна за другой мои барышни.
— Какъ кому покажутся.
— А можно посмотрть?
— Отчего же: можно.
Мои барышни развязали эти дв банки, взяли по щепотк этихъ порошковъ и, какъ люди въ этомъ дд опытные, начали пробовать на рук: намочатъ руку, насыплютъ блилами, румянами, разотрутъ, подойдутъ въ окну, посмотрятъ и уже потомъ вскрикнутъ:
— Ah! que c'est beau! Ah! que c'est beau!
— А что стоютъ дв эти банки? спросила одна изъ барышень плохо скрывая свой восторгъ при такомъ важномъ открытіи.
— Дешевле двадцати пяти цлковыхъ взять нельзя, проговорилъ я довольно серьезно.
— Какъ дорого! какъ дорого! закричали мои барышни.
Да и въ самомъ дл, цна была неподходящая: об эти банки никакъ не дороже двадцати пяти копекъ, а я запросилъ двадцать пять рублей; на это была слдующая причина: этотъ товаръ былъ для меня необходимъ. Въ каждой деревн за псни — блилами да румянами я только почти и разсчитывался; продай эти дв банки, я долженъ бы былъ отправиться въ городъ затмъ только, чтобы купятъ опять эти дорогія дв банки съ блилами и румянами.
— Ah! que c'est beau! Ah! que c'est beau! услышавши такую баснословную цну, еще усиленне кричали мои барышни, пачкая свои блыя ручки блилами и румянами безъ всякаго сожалнія ни къ своимъ рукамъ, ни къ моему товару.
— Tr`es joli!.. Да ты говори настоящую цну, наконецъ обратились ко мн барышни.
— Меньше двадцати пяти рублей за эти дв банки мн взять никакъ нельзя.
Барышни торговаться, я не уступаю ни копйки; барышни еще усиленне мажутъ свои руки и торгуются. Я все стою на своемъ.
— Меньше двадцати пяти цлковыхъ мн взять никакъ нельзя, твердилъ я.
— Хочешь — цлковый? спросила меня одна изъ барышень.
— Какъ можно цлковый! Я никогда не торгуюсь, объявляю настоящую цну. — Барышни еще больше торговаться.
— Donnons lui deux roubles! стали барышни совтоваться между собой.
— Возьми два рубля, опять стали приставать во мн барышни.
— Я вамъ уже сказалъ, что меньше двадцати пяти рублей взять никакъ не могу.
Барышни опять стали совтоваться.
— Trois roubles on peut donner.
— Да я меньше двадцати
— Какіе три рубля? быстро спросила меня барышня.
— Вы вотъ совтуетесь съ вашими сестрицами дать мн за банки три рубля; а за три рубля я отдать ихъ никакъ не могу.
— А ты разв говоришь по французски?
— Немного понимаю.
— Да ты гд учился?
— Я и теперь учусь.
— Гд?
— Въ московскомъ университет. Я тогда былъ еще студентомъ московскаго университета.
— Гд?!!
— Въ московскомъ университет.
— Какъ?!
— Обыкновенно какъ.
— Въ университет!! взвизгнули барышни и вс посыпали вонъ изъ комнаты а я сталъ помаленьку убирать свой товаръ.
Дло приняло чрезвычайно курьезный видъ.
— А — а!! а — а… что это — мистификація? спросилъ меня, входя, почтенный старецъ, отецъ семейства. Старецъ этотъ былъ толстый, лысый, усатый и въ халат, и по всему видно было, что этотъ почтенный господинъ, прослуживъ сколько ему было надо, ни о чемъ не думалъ.
— Это мистификація? А — а?
— Только невольная, смиренно отвчалъ я, укладывая свой товаръ въ коробку и ожидая сильной грозы, и отъ этой грозы для себя сильной бды.
— Какъ невольная?
— Невольная.
— Это почему?
— Я хожу но деревнямъ не продавать, а совершенно съ другой цлью.
— Съ какой цлью?
— Собираю остатки народной поэзіи.
Мой господинъ совсмъ посоловлъ; онъ объ этихъ диковинкахъ никогда и не слыхивалъ. Замтьте, что этому казусу прошло больше двадцати лтъ.
— Какіе же остатки народной поэзіи? спросилъ меня баринъ боле тихимъ голосомъ.
— Псни, сказки, поврья, обычаи, отвчалъ я, закрывая свою коробку крышкой.
— И только? уже совсмъ робкимъ голосомъ спросилъ меня помщикъ.
— И только.
— Да вы гд учились?
— Я и теперь учусь.
— Гд?
— Въ московскомъ университет.
Это совершенно озадачило помщика.
— Въ университет?! не то онъ еще спрашивалъ меня, не то воскликнулъ это отъ удивленія. Этого простому смертному понять было совершенно нельзя.
— Да, въ университет.
— И ходите за пснями, за сказками, и все только за одними мужицкими?.. Да?..
— Только за мужицкими.
О, любезные читатели! Вы не можете понять, какую бурю произвели эти мои совершенно невинныя слова въ душ этого высокопочтеннаго господина! Посудите сами: поврить моимъ словамъ — чортъ знаетъ это такое: дло совершенно имъ неслыханное; за такое дло, пожалуй, и подъ судъ попадешь, коли не отправишь къ становому собирателя… Да и не поврить-то тоже нельзя — дуракомъ назовутъ! Что тутъ длать? Однако, славянское гостепріимство одержало побду въ мою пользу.