Небывальщина
Шрифт:
— Удивили! Удивили!
— Чмъ же?
— Пришли разносчикомъ! лепетала одна сестрица.
— Разносчикомъ! визжала другая.
— Разносчикомъ! подвизгивала третья.
— На это были причины, о которыхъ я уже имлъ честь объявить вашему батюшк.
— Какія?.. Какія?.. Какія? сыпалось на меня со всхъ сторонъ.
Я сказалъ.
— Что, Павелъ Ивановичъ, въ сухомятку съ барышнями разговаривать?! закричалъ баринъ, входя въ комнату, — пойдемте-ка, выпьемте по одной: скоро обдать!
Я глянулъ на барина, баринъ также преобразился: изъ сальнаго халата онъ вылзъ
— Пойдемъ-ка, выпьемъ!
— Пойдемте!
Мы въ зал выпили, закусили и опять вернулись въ гостиную къ барышнямъ, которыя хотли мн что-то сказать, что ясно видно было, да не ршались.
— А у васъ, Павелъ Ивановичъ, мои барышни блила да румяна, какъ слышно, покупали? заговорилъ баринъ, садясь на диванъ и пережевывая закуску.
— Да, торговали….
— Ахъ, какой вы, папа!
И это «ахъ какой вы, папа!», изъ десяти прекрасныхъ устъ, повторялось по крайней мр разъ тридцать, а можетъ быть и гораздо, гораздо больше…
— Ха-ха ха! ревлъ баринъ.
— Папа! папа! пищали барышни.
— Блиться вздумали!.. Румяниться вздумали! задыхаясь отъ смха, кричалъ баринъ.
— Не врьте, не врьте пап, Павелъ Ивановичъ, не врьте! визжали несчастныя барышни.
— Я и не врю!
— Нтъ?.. Ха-ха-ха! Не хотли блиться, не хотли румяниться; такъ вы скажите Павлу Ивановичу: за какимъ дломъ вамъ понадобились и блила и румяна! Ха-ха-ха, за какимъ дломъ? На что?
— Вдь вы знаете, папа!
— Ничего не знаю, ршительно отвчалъ папа, чтобы подзадорить дочекъ.
— Я вамъ скажу, Павелъ Ивановичъ, для чего, заговорила, потупившись, одна барышня.
— Ха-ха-ха! А ну, говори!
— У насъ есть кормилица…
— Кормилица!.. Ха-ха-ха!
— Которую мы вс любимъ, лепетала барышня.
— Ври, ври! бормоталъ баринъ.
— Видите, Павелъ Ивановичъ, у насъ есть кормилица, которую мы очень, очень любимъ, заговорила другая барышня, — а теперь…
— Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.
— Теперь…
— Что теперь?
— Увидли у васъ блила и румяна…
— Ну?
— Вотъ и хотли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардвшись, барышня. — Это совершенная правда.
Я, какъ вжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился; не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убдительно она говорила.
— Поврьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!
— Да тутъ нтъ ничего необыкновеннаго, отвчалъ я…
— Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ вс барышни.
— Врите! крикнулъ папа.
— Какой вы, папа, право
— Толкуй!..
— Право, папа…
— Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмст пообдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ двками даромъ толковать!
— Пойдемте, пойдемте! отвчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всхъ сцену. — Пойдемте!
Мы пошли обдать. Пообдали. Посл обда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обдать и только посл обда я могъ пуститься опять въ дорогу.
На прощаньи
— Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.
— Ничего вы мн не должны, отвчалъ я, передавая свой товаръ.
— Какъ?!
— Да такъ, — ничего.
— Вдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни. — Что они вамъ стоютъ?
— Двадцать копекъ.
— Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копекъ? конфузясь, отвчали барышни.
— Нтъ, ужъ позвольте мн ихъ не получать.
Барышни еще больше сконфузились.
Я простился и ушелъ.
ІІІ
Мн право жаль, что я не умю составить картину, имя подъ руками все: и содержаніе, и краски; и что у меня одного только недостаетъ, какъ сгруппировать въ одну картину все, что было у меня подъ рукой. Поэтому я буду продолжать свою небывальщину такъ, какъ началъ.
Дло было на святой недл во Владимірской губерніи; а въ этой губерніи, въ это время, часто бываетъ середина или, лучше сказать, начало весны: везд въ поляхъ снгъ таетъ, прогалинки показываются, а въ вершинахъ (по-орловски) или въ оврагахъ зажоры [2] становятся.
Я уже говорилъ, что я въ то время съ коробкомъ торговалъ; остановишься, бывало, въ какой нибудь деревн, а уже изъ этой деревни свои походы длаешь.
Вотъ пошолъ я въ походъ со своей стоянки, обходилъ нсколько деревень и поздно вечеромъ пошолъ на главную свою квартиру, только тутъ бда со иной случилась: надо было свернуть изъ деревни направо, а я пошелъ все прямо; шолъ, шолъ, — все деревни нтъ, а въ пол зги божіей не видать!.. Прошолъ я верстъ 5, 6… должно быть, и около десятка верстъ набралось, я все иду впередъ… Вышелъ я на торную дорогу и обрадовался: должно быть, жилье близко… Только радость моя была не долгая: не усплъ я спуститься подъ горочку, ступить шагу, какъ очутился выше пояса въ зажор!.. Это меня озадачило!.. Вернуться назадъ, выскочить изъ зажора: опять придется идти столько же, да еще хорошо ежели столько же, а то пожалуй и въ ту деревню, изъ которой вышелъ, не попадешь… И немного думавши, я пошолъ впередъ… Зажоръ все глубже, все глубже… прошолъ я зажоромъ саженъ пять, выбрался на твердую дорогу. День-то былъ теплый, а къ ночи заморозило. Выскочилъ я изъ зажора, на мн все платье заледенло… Выбравшись на твердую дорогу, сталъ я подниматься на гору… Вдругъ слышу лай собакъ… Э! думаю, деревня близко! Прохожу еще нсколько шаговъ — кабакъ! Я къ кабаку.
— Эй, хозяинъ, отопри! крикнулъ я, постучавши кулакомъ въ окно кабака.
— Кто тамъ? спросилъ меня цловальникъ изъ кабака, впрочемъ, не показывая на дл, что онъ желаетъ всякому отворить кабакъ и отпустить водки. Закономъ запрещено водкой ночью торговать: въ бду попадешь.
— Отопри пожалуста!
— Да ты кто такой?
— Прохожій.
— Что-жь теб надо?
— Бда случилась.
— Какая бда?
— Въ зажор чуть не утонулъ.
— Въ зажор?
— Ну да, въ зажор.