Нечистая сила и народные праздники

Афанасьев Александр Николаевич

Русалка-царица, Красная девица! Не загуби душки, Не дай удавитца; А мы тебе кланяемся.

Часть поминальных блинов оставляется на могиле в жертву русалке. Кто на русальной неделе забывает о своих покойниках и не делает им приношений, тому мстят русалки. При отправлении обрядовых проводов русалок женщины произносят похоронные причитания и, распустив свои косы, с плачем припадают к земле, «как бы к могилам».

В бурном полете туч, разбрасывающих молниеносные стрелы и как бы погоняющих одна другую, древние германцы видели битвы неистового воинства или Дикую Охоту грозовых духов. В этих битвах и охоте принимают участие и души усопших; расставаясь с земною жизнию, они возвращаются к стихийным элементам и как веяние ветра (= дыхание) и летучее пламя (некогда согревавшее тело внутреннею теплотою) несутся в грозе, устремляясь в блаженное царство света. В разных местностях Германии неистовое воинство известно под названиями: nachtvolk, toten (toden) volk, totenschar. В Валлисе появление его считается предвестием чьей-либо близящейся кончины. В его быстром воздушном поезде, при звуках грозовой песни (sturmlied), с шумом мчатся тени умерших всех состояний, полов и возрастов, и сама костлявая Смерть выступает впереди со скрипкою в руках, или, сидя на сове, она заключает шествие. Водан, предводитель дикого сборища, также представляется чародейным музыкантом, который игрою своею приманивает к себе детей (= души, олицетворяемые малютками, карлами), побуждает всех к оживленной пляске и потом, вместе с увлеченными детьми и со всею свитою, скрывается в горы и озера, т. е. в дождевые облака. Как Дикий Охотник, он гонится за душами усопших, захватывает их как свою добычу и в этом смысле отождествляется с адским ловчим – сатаною (infernalis venator), который в сопровождении чертей охотится за христианскими душами. Сага рассказывает о двух дитях, которые лежали на перекрестке; одно из них покоилось крепким сном. Вдруг послышался шум приближающейся толпы: это был nachtvolk. «Надо разбудить ребенка!» – кричал один голос. «Нет! – отвечал другой голос, – он и так скоро за нами последует». И действительно, дитя вскоре умерло. В Норвегии предводителем неистового воинства является Тор. Подобно тому, по индийским верованиям, души усопших участвовали в воздушных поездах Рудры и Индры; по сказанию же древних греков, они сопровождались чрез воздушные пространства Гермесом, и еще ныне народное греческое поверье заставляет Харона вести тени умерших в полете облаков. Блаженные герои, поступающие по смерти в сообщество Одина, продолжают в небесной Валгалле воинственные игры. Они состязаются в битвах и поражают друг друга; падших воскрешает валькирия Hildur, и они снова вступают в борьбу, и так должны они сражаться во все дни до разрушения Вселенной. В Турингии есть народная сага о битве между кроатами и шведами: однажды в году в полночь пробуждаются от смертного сна некогда убитые и погребенные ратники и сражаются до тех пор, пока не пробьет час; с ударом колокола они погружаются в недра земли и целый год лежат в невозмутимом покое. Доныне солдаты вместо «умереть» говорят: «Zur grossen armee gehen». В Литве существует много рассказов, что на тех местах, где в старину происходили кровавые побоища, в нынешнее время показываются вооруженные всадники, выезжающие на конях из своих вековых могил. У леттов привидения, загробные духи (johdi и murgi) изображаются пристрастными к битвам; увидя северное сияние, говорят: «Johdi kaujahs» – «Духи дерутся»; «Karru lauschu dwehseles kaujahs» – «Души падших воинов сражаются». Следы тех же представлений находим и у славян. В малорусской песне встречается следующее знаменательное указание:

То не хмары по небу громом выгремляют, То не святых (= блаженные души) воны до Бога провожают.

В стихе о Страшном суде сказано: «Все праведные взяты будут на облацы небесные» [177] . По мнению чехов, если при погребении блестит молния и гремит гром – это душе усопшего отворяются небесные врата; а если идет дождь – это знак, что ей простятся все грехи, что она омоется (очистится) от всякой неправды. В один из актов 1240 года занесено, что языческие жрецы поморян показывали народу, будто они видят, как душа благочестивого человека возносится на небо, сопровождаемая многочисленною дружиною [178] . Из приведенных выше свидетельств несомненно, что и славяне, и литовцы представляли мертвецов рыскающими на конях и вооруженными стрелами или копьями. По древнеязыческому воззрению, в воздушных поездах участвовали все усопшие – и добрые, и злые; первые являлись спутниками богов и пополняли толпы сопровождающих их духов (рибу и марут), а последние примыкали к полчищам стихийных демонов (великанов, драконов, цвергов) и вместе с ними творили ночную тьму, посылали стужу, непогоду, град, разрушительные бури и отымали у земли плодородие. Так, и благодатные, и вредоносные силы природы приписывались деятельности блуждающих душ. Позднее, преимущественно уже в эпоху христианства, участие в неистовом воинстве было ограничено душами некрещеных младенцев и нераскаянных грешников: опойцев, самоубийц, притеснителей, забияк, завистников и лжецов. Некрещеные дети вступают сюда как неосвященные христианским таинством и потому остающиеся под властью языческих богов; самоубийцы, грабители, охотники до ссор и драк стоят в связи с представлением бурных и грозовых духов существами буйными, неистовыми, склонными ко всегдашним битвам и насилиям, – точно так же, как опойцы намекают на ту жадность, с какою эти духи опиваются небесным вином = дождевою влагою. В разных местах Германии существуют поверья: если три дня сряду дуют сильные беспрерывные ветры – это верный знак, что кто-нибудь повесился; как скоро повесят преступника, тотчас же восстает буря, т. е. душа-ветер, исторгнутая из тела чрез задушение, устремляется в бурном полете в небесные пространства. Этот род смерти был посвящен Одину: кто вешался, тот по собственному произволу предавал себя Одину, поступал в его воздушную свиту. Русские поселяне и чехи утверждают, что вслед за тем, как человек повесится, удушится или утопится, начинаются

гроза, вихри и непогода; самоубийце нет покоя в могиле, он осужден носиться в буре и терпеть муки от злых демонов. Когда возникало много дел по преступлениям, которые карались смертию, галлы (по свидетельству Страбона) были убеждены, что земля даст богатый урожай; это потому, что значительное число казней увеличивало свиту бога Тейтота (= кельтского Одина), которая составлялась из теней усопших и, летая в грозовых тучах, орошала землю дождями. Данте в своей «Божественной комедии» заставляет злодеев вращаться в бурном, стремительном вихре. По немецким сагам, в Дикой Охоте осуждены носиться души тех, которые во время земной своей жизни охотились в воскресные дни и в бешеном удовольствии не щадили ни засеянных полей, ни имущества поселян. У чехов употребительна клятва: «Ani v hrobe pokoje miti nebude!» Вообще мертвецы у всех индоевропейских народов представляются блуждающими ночными привидениями, которые с такою же быстротою и легкостью появляются, как и исчезают. На Руси много преданий о мертвецах-полунощниках; ночью, когда все покоится крепким сном, они встают из могил и, свободно проникая сквозь затворенные двери, посещают свои прежние жилища, показываются своим неутешным вдовам и невестам, распоряжаются в домах, словно хозяева, и становятся в двоякие отношения к живым людям: с одной стороны, они и за гробом сочувствуют, и помогают интересам своих родичей, а с другой – завидуют их наслаждениям, пугают запоздалых путников и вредят домашнему хозяйству. В опустелых комнатах помещичьих домов слышится шарканье усопших владельцев. Рассказываются трогательные повести, как умершие матери приходили по ночам к своим осиротелым детям, мыли и чесали им головы, переменяли белье и кормили их грудью [179] . Замогильные выходцы могут оставаться в этом мире только до предрассветного крика петухов, а как скоро он раздастся – тотчас же исчезают и прячутся в гробах. Редкий крестьянин согласится пойти на кладбище после солнечного заката. Такому тревожному блужданию предаются мертвецы, особенно в тех случаях, когда беззаботные потомки не совершают посмертных тризн (поминок), необходимых для поддержания их стихийного существования, или когда усопшие бывают лишены погребальных обрядов, долженствующих напутствовать их в страну блаженного успокоения. Греки и римляне верили, что мертвецы, лишенные погребения или жертвенных приношений, скитаются в виде призраков (ларв) и наказывают своих потомков неурожаями и болезнями; в ночной тишине можно слышать их страдальческие вопли. В качестве грозовых духов эльфы, цверги и мары выступают в то время, когда наплывающие на небесный свод облака и тучи превращают светлый день в непроглядную ночь. Мрак, производимый сгущенными облаками, сближался с ночью; а эта последняя была отождествляема с понятием Смерти, увлекающей души в темные области подземного (= облачного) аида. Отсюда объясняется: во-первых, смешение мертвецов с нечистою силою мрака, а во-вторых, верования, что ночь есть обычная пора их странствований; вместе с этим и луна, как «царица ночи», окруженная частыми звездами (в которых предки наши видели души усопших), признана была за светило, озаряющее загробный мир. Греки считали Гекату (луну) богиней аида и давали ей эпитет подземной (??????). По русскому народному выражению, месяц есть солнце русалок и утопленников; выходя ночью из глубоких вод, они греют свои прозябнувшие члены при помощи его бледных лучей, дневное же светило слишком для них жарко. Эльфы, никсы и русалки любят ночную тишину и безмолвие кладбищ и охотно танцуют при лунном свете; первых называют stille volk (ср. наше «покойники»). В Томской губ. существует поверье, что на месяц не следует смотреть долго; не то он утащит к себе, т. е. человека постигнет смерть. По мнению чехов, если месяц светит на спящего, то сделает его лунатиком, т. е. бродячим в лунные ночи привидением, или увлечет его на тот свет; при лунном затмении кто-нибудь увлекается в загробный мир. Звезда, усмотренная около месяца, и на Руси (в Кольском уезде), и в Богемии принимается за предвестие чьей-либо смерти: примета, указывающая на водворение новой души в том загробном царстве, где властвует Геката. Индусы были убеждены, что вместе с лучами месяца и звезд заглядывают в их окна блаженные предки. В пятнах луны народная фантазия видит тени святых или грешников, увлеченных этим светилом в свой таинственный мир. Древнескандинавское предание свидетельствует, что Mani (месяц), приметив на земле двух детей (Bil и Hiuki), которые несли на шесте ведро воды, взял их к себе и что они-то и видны на месяце. Шведы до сих пор узнают в лунных пятнах две человеческие фигуры, несущие на палке большое ведро [180] . В Германии рассказывают, что в месяце виден вор, который на Светлое Воскресенье рубил в чужом лесу дрова и в наказание за это нечестивое дело попал на луну, где и доныне стоит с топором за спиною и с вязанкою хворосту в руках; в других местностях вместо вора усматривают там человека, который в воскресный день вязал веники или раскидывал навоз: в первом случае его представляют с веником, а в последнем – с лопатою. Сюда примешиваются и библейские сказания: в пятнах луны видят Каина с вязанкою терновника за плечами, которую он нес Богу как самый худший дар от своего поля, или Исаака, обреченного на заклание и несущего беремя дров для собственного жертвенного костра. По словам чехов, на месяце сидит святой Давид, играющий на гуслях, или человек с охапкою хворосту, украденного накануне Святок, или, наконец, вор, выходивший в лунную ночь похищать горох. Русские поселяне думают, что на луне виден Каин, осужденный за убийство Авеля стоять там до скончания века и трястись над его неповинною кровью, или, по другому рассказу, было некогда два брата; «старший брат на Велик день, коли ще добри люде на утрени стояли, пошов пидкинуть волам сина, та замисц сина проткнув вилами меньшого брата; так их Бог так и поставив укупци на мисяци – на вид усему хрищеному миру, щоб бачили, що и скотини грих jисти у такий великий праздник, поки пасок не посвятять». Рассказ этот варьируется и так: братья, отправившись за сеном, поссорились между собою, и один из них поднял другого на вилы [181] . Болгары в пятнах луны различают черты лица недавно скончавшегося на селе старика. Вероятно, под влиянием указанного воззрения на луну как на светило темных стран аида посвященный ей день – понедельник (dies lunae, manendach, montag) – стали считать тяжелым, несчастливым [182] , тогда как, наоборот, воскресенье – день, посвященный дневному светилу, – признается легким и счастливым.

177

В житии замученного Евстратия повествуется, что душа его по смерти вознеслась на небо в огненной колеснице и на огненных конях, на которых, как мы знаем, разъезжал бог-громовник.

178

По свидетельству Оссиана, тени убитых героев обитали в облаках, управляли бурными вихрями, одевали солнце тучами, сражались между собой в воздухе и охотились за небесными вепрями и оленями.

179

По мнению чехов, мать, умершая после родов, в продолжение шести недель приходит в полночь и кормит грудью своего ребенка.

180

Подобное же предание встречаем в Записках Вениаминова об алеутах и колошах: раз двое детей, идучи за водою с ведрами, отзывались с неуважением о луне; луна разгневалась, сошла долу и схватила их, отчего и видны на ней пятна.

181

Ипатьевская летопись, описывая лунное затмение 1161 г., говорит: «Идяше бо луна… и посреде ее яко два ратьная секущеся мечема, и одиному яко кровь идяше из главы, а другому бело акы млеко течаше».

182

В понедельник не должно начинать дела и выезжать в дорогу. «Посей в понедельник, будешь бесхлебник!» – говорят крестьяне.

Кроме Одина, во главе неистового воинства носятся, по народным сказаниям, облачные богини Гольда и Берта (Berchta, Perahta): и та и другая представляются окруженными душами нерожденных или усопших людей. Гора, внутри которой в ярко блистающей пещере обитает Гольда со своим воинством и малютками-душами, есть метафора грозового облака. Другое поэтическое представление ее жилища – колодец (источник, пруд или озеро = дождевая туча), под водами которого она владеет чудесным садом, усеянным роскошными цветами, преисполненным сочных и вкусных плодов. По свидетельству немецкой сказки, колодец Гольды ведет вверх – на небо, а не вниз; когда через этот колодец явилась к ней девица и Гольда заставила ее перетряхать свою постель, то вместо перьев посыпался на землю снег. Подводный сад есть вечноцветущий, пресветлый рай = весеннее голубое небо, лежащее за дождевыми источниками (Gimill, Lichtland, Engelland, сказочный Glasberg) [183] , страна, где растут облачные деревья, цветут розы зори и яркие цветы молний и зреют золотые, моложавые яблоки. У греков – это элизий, у индусов – блестящее небо Индры, в котором возвышался его царский змок (= Валгалла) и цвел неувядаемый сад; там, под сению деревьев, пребывают души блаженных, питаясь живительной амритою; там сияет свет без конца, там неведомы ни зимы, ни печали, а живет вечная радость и счастие, и всякое желание находит немедленное удовлетворение. Вместо сада упоминается и одно большое, густолиственное дерево, под которым (по свидетельству Вед) восседает Yama с усопшими предками; царь блаженных, он отождествляется в гимнах с богом Агни или Индрою и есть прародитель человеческого рода. Смертные не иначе достигают в райские селения Гольды, как через глубокий колодец; сюда принимает она души усопших и отсюда же посылает на землю младенческие души вновь нарождающимся детям. В этих мифических представлениях кроется основа верования, что души новорожденных приносятся из родников и колодцев. Почти в каждой деревне в Германии указывают kinderbrunnen, из которого являются в семьи маленькие братцы и сестрицы. Замечательны названия, даваемые этим источникам: Hollenteich, brunnen der Spillaholle (= Spindel-Holda), Gutchenteich [184] ; во Фленсбурге думают, что младенцы до появления своего на свет божий плавают в колодцах, как маленькие рыбки. В Ольденбурге и Фрисланде уверяют, что дети приносятся из прудов, болот и моря. Так как души представлялись птицами и бабочками, то естественно было возникнуть убеждению, что именно при посредстве птиц или бабочек прилетают они из небесных стран и вселяются в тела новорожденных, а покончив земную жизнь – на их же легких крыльях возносятся в свое прежнее отечество. Немцы считают приносителями младенческих душ: во-первых, белого мотылька (miller-maler) и, во-вторых, аиста как птицу, поставленную в самую близкую связь с мифом о низведении с неба грозового пламени. Своим длинным клювом аист достает из колодца малютку-душу и приносит ее в дом, где должен народиться младенец. По рассказам чехов, новорожденных младенцев приносят аист, ворона, сорока и коршун (lunak); если ворона летает возле окон, это принимается за предвестие, что в скором времени в доме будет беременная женщина; этой же птице приписывается и похищение маленьких детей. Вместо глагола «умереть» чехи употребляют выражение: «Svet s divokymi husami hlidati». На Руси утверждают, что душа убитого ребенка возносится на небо голубями. В немецкой мифологии обязанность сопровождать в Валгаллу души убитых героев возлагается на лебединых дев – валькирий, и самый лебедь изображается в народных сказаниях то как приноситель детей, то как проводник усопших на тот свет; так, в одном старинном романе он влечет ладью с мертвым рыцарем. Сходно с этим поляки рассказывают о прекрасной деве-кане (коршуне), которая является по вечерам в сёла, приманивает детей лакомствами, одевает их облаком и увлекает с собою. Кроме птиц роль душеприносителей исполняют у чехов лисица, а у немцев заяц = зооморфические олицетворения грозовых сил природы. Эльфы и кобольды нередко появляются в виде трехногих зайцев, с блестящими, огненными глазами. В Обергарце указывают Hasenteich, в водах которого сидят нерожденные дети; а в Швабии уверяют, что дети достаются из заячьих гнезд. Рядом с этими данными заяц принимается за воплощение духа, предвещающего смерть, и в народных причитаниях выступает как путеводитель в блаженное царство Engelland’a. Другие немецкие предания говорят о цветущих лугах и садах внутри горы, где играют и резвятся нерожденные души, питаясь медом из чашечек цветов и сплетая для себя прекрасные венки; оттуда, в минуту разрешения родильницы, выносит избранную душу повивальная бабушка (= богиня родов и судьбы) и туда же возвращает ее, как скоро человека постигает смерть. В различных местностях Германии на вопросы детей, откуда явились их новорожденные братцы и сестрицы, принято отвечать, что они принесены из дупла старого дерева (kinderbaum), у корней которого бьет светлый ключ; если приложить там ухо к земле, то можно услышать радостные клики детей, обитающих в подземном мире. На Руси в случае подобных же расспросов говорят, что ребенка сняли с дерева, словно созревший на нем плод. В памятнике XVI века упоминается Frau Hollen baum. Это дерево, служащее местопребыванием душ, есть Иггдразилль, а бьющий возле него источник – Urdharbrunnen. Об эльфах известно, что они живут не только в горах и подземельях, но и в стволах деревьев и выглядывают сквозь их дуплистые отверстия, т. е. зоркими молниями и солнечными лучами прорезывают мрак облачных лесов. В царстве подземных карликов есть большой прекрасный сад, где солнце сияет еще ярче, чем на этом свете, а деревья дают золотые цветы и золотые плоды; это – тот же небесный сад, что растет на Glasberg’e и состоит из золотых и серебряных деревьев. У одной женщины, говорит немецкая сказка, были дочь да падчерица: первая – злая, вторая – кроткая и услужливая. Раз падчерица, работая у колодца, уронила в него веретено; по приказу мачехи она бросилась за веретеном в колодец – и очутилась под водою на цветущем лугу, пришла к frau Holle и поступила к ней в услужение. Богиня поместила ее к золотопряхам (goldspinnerinnen), вместе с ними давала ей есть жареную свинину, поила пивом и медом, а когда отпускала от себя – вывела ее в золотые ворота (Goldtor) и оросила дождем, так что она воротилась домой вся озолоченная, блестящая. Вслед за тем и завистливая дочь мачехи спустилась на дно колодца, но за свой злобный нрав была помещена вместе с змеями и жабами, не пила там, не ела и не знала покоя ни днем ни ночью; отпуская ее через смоляные ворота (Pechtor), Гольда вылила на нее котел смолы и серы, и мачехина дочь стала dreckiges madchen. Основа сказки – та, что в загробное царство Гольды, лежащее за дождевыми источниками, являются две души, добрая и злая: первая водворяется в блаженной области света (рай = ясное, весеннее небо) и становится золотою = осиянною солнечным блеском, а последняя поступает в туманное жилище демонических змеев (Nebelwohnung = afl) и осуждается пребывать среди постоянной мглы и ненастья. Свинина – яства блаженных героев, обитающих в Валгалле, а мед – их бессмертный напиток; золотые пряхи – вещие норны, девы судьбы. Варианты приведенной сказки вместо золотых ворот ставят прямо небо, а вместо смоляных ворот – ад или пекло; у доброй сестры (точно так же, как у самой богини Зори) падают изо рта куски золота, слезы катятся перлами, а под стопами ее вырастают свежие розы, т. е. блаженная душа вселяется в ту райскую обитель, откуда восходит Солнце, и сливается с его золотистыми лучами и розовыми красками дневного рассвета; слезы-перлы означают утреннюю росу. Напомним, что и Goldtor есть не более как поэтическая метафора солнечного восхода: это – те небесные врата, которые каждый день отворяет на восток богиня Зоря и в которые выезжает светозарная колесница Солнца. Напротив, у злой сестры падают изо рта змеи и жабы, т. е. град, снег и дождь. Таким образом, и за гробом души удерживают присущий им характер, добрый или злой, и, смешиваясь с стихийными силами природы, заявляют себя то как существа божественные, светлые, то как темные демоны. Позднее, под влиянием нравственных начал, это представление породило веру, что души усопших в царстве Гольды получают награду и наказание за свою земную жизнь. Вместе с тем и сама Гольда стала изображаться с двойственным характером: то как дружелюбная богиня, дарующая счастие и блаженство, то как злая, карающая ведьма (Смерть); она увлекает к себе живых людей, и преимущественно добычею ее становятся дети (= малютки-души). Позади колодца Гольды тени усопших ищут вечноцветущих лугов и вечнозеленого сада, но достигают туда только одни добродетельные. Этот небесный сад (= рай) преисполнен роскошными цветами и плодами даже в ту пору, когда на земле бывает всемертвящая, холодная зима. Народная сага рассказывает, как однажды зимою поехали крестьяне в лес за дровами и взяли с собой ребенка; покончив работу, они приметили, что дитя куда-то скрылось, и долго не могли найти его; наконец ребенок прибежал к ним, неся в руках цветы и ягоды, которые дала ему белая дева из своего чудесного сада, что стоял в полном цвету, несмотря на суровое время года. С той поры ребенок томился непрестанным желанием посетить белую деву и вскоре умер. Другая сага упоминает о матери, которая, отыскивая своего ребенка, вошла в пещеру, где блистал яркий свет и было множество детей; посреди их сидела прекрасная белая жена, она держала на коленах потерянного мальчика и, возвращая его матери, дала ему целую горсть вишен. Всегда зеленеющие и цветущие луга, по свидетельству Эдды, находятся возле Асгарда; в Швеции доныне рассказывают о зачарованных садах эльфов: сорок лет жизни, проведенной в этих садах, кажутся не более часа. Соответственно тому у кельтов находим предание о «стране вечной юности», проживая в которой никто не стареет; эта страна (= царство блаженных) населена эльфическими духами и лежит под водою; там вечно сияет солнце, вечно зеленеют и цветут луга и деревья; оттуда приносятся весною растительные семена на землю, и там сберегаются они во все продолжение зимы. Люди, которые попадали в страну юности и пребывали там многие годы, думают, что они насладились счастливою жизнию не более быстролетного мгновения; триста лет проходят там как единый день. При восходе солнца оттуда прилетают сильфы (= души) и пляшут на поверхности вод, которые остаются недвижимыми под их легкими ногами. Души некрещеных младенцев, по народному поверью, возвращаются к Гольде, а в полете неистового воинства ее сопровождают тени усопших – не только детей, но и взрослых. Норвежские и датские саги знают лесную или горную жену Hulla, Huldra, которая является иногда юною и прекрасною, а иногда старою и безобразною, с длинным хвостом, т. е. принимает демонический тип Смерти или злобной, враждебной всему живому ведьмы: она забирает и уносит некрещеных детей и нередко выступает как королева горных духов (= подземных эльфов), называемых Huldrefolk (исланд. Huldufolk, Huldumenn). В Норвегии думают, что души людей, не совершивших настолько доброго, чтобы удостоиться рая, и настолько злого, чтобы попасть в ад, осуждены до конца мира носиться по воздуху, и во главе их едет Gurorysse или Reisarova (guro, gurri, сканд. gifr – великанка) с длинным хвостом. С Гольдой родственна Perahta, кроткая царица карликов – konigin der heimchen. В то время когда люди начинают пахать землю сверху, она пашет ее своим плугом с исподу, т. е. занимается тою же благословенною работою в своем подземном царстве или проще: с возвратом весны она бороздит громовым плугом облачные подземелья. Когда поселяне засевают поля, Перата рассыпает на землю лучшие семена, т. е. орошает землю семенем дождя и возвращает ей те плодоносные зерна, которые в течение зимы хранятся в садах рая. По ее приказу карлики (heimchen) увлажняют поля и нивы, при засухе изводят из-под корней деревьев журчащие ключи и дают плодородие; они же куют под землею серебро и золото, и от жара их кузнечных горнов вырастают и зреют на земной поверхности роскошные золотистые колосья, т. е. урожай хлеба есть плод весенних гроз, в пламени которых древний человек усматривал ковку небесных металлов. С удалением цвергов (зимою или во время засух) хлеб не родится; но где только покажутся они, согреют землю подземным огнем и откроют ее водные жилы – там почва становится урожайною. Перате достаются дети, умершие без крещения; она шествует, окруженная плачущими малютками, и перевозит их с собою в ладье в иной мир. Некогда у молодой женщины умерло единственное дитя; глубокое горе овладело сердцем матери, каждую ночь она приходила на могилу и так горько плакала, что казалось – самые камни могли бы тронуться ее печалью. В ночь перед праздником Трех королей она увидела шествующую с детьми Перату; один ребенок был в мокрой сорочке и нес в руках полную кружку воды; усталый, он не в силах был поспевать за прочими и невольно остановился у ограды, через которую направила свой путь Перата. Мать узнала в нем собственное детище, поспешила к нему на помощь, подняла и пересадила его на другую сторону. «Ах, как жарки материнские объятия! – воскликнул ребенок [185] . – Но прошу тебя – не плачь так много: я должен собирать твои слезы в мою кружку, видишь – какая она полная и тяжелая, да и рубашка на мне вся смочена твоими слезами!» [186] В южной России рассказывают о бедной матери, которая, схоронив своего любимого сына, долго убивалась по нем и неутешно плакала; в полночь увидала она толпу мертвецов, шедших с кладбища; между ними был и ее сын: мальчик нес полное ведро слез, наплаканных его матерью. «Синови, по мнению поселян, тяжко, як мати по ему тужить; а матери весело лежать, як дити плачут по jий». В других местностях русского царства утверждают, что ни в каком случае не следует много плакать по мертвому; иначе затопишь его слезами и ему тяжело будет на том свете. Чехи убеждены, что слезы, роняемые над усопшим, жгут его; сколько упадет на покойника слез, столько же прольется на него капель кипучего масла, когда он явится в пекло. Однажды, когда вдова пришла на могилу своего мужа, он провещал ей из-под земли: «Ступай домой и прикажи детям не плакать по мне; пусть не делают мне тяготы!» На древнейшем метафорическом языке дождь уподоблялся горючим слезам и кипятку, приготовляемому на грозовом пламени. Если во время похорон идет дождь – это, по словам чехов, ангелы плачут о кончине человека. Поступая по смерти в число стихийных духов, вращаясь вместе с ними в вертепах дожденосных, громовых туч (= в пекле), тени усопших облекаются в мокрые облачные покровы, беспокойно блуждают среди мглы и туманов и обливаются кипучими слезами дождя. Загробные страдания, испытуемые усопшими от падения этих небесных слез, позднее – при забвении смысла старинных метафор, – стали объясняться как последствие неутешного плача осиротелых родичей; рядом с этим сосуды, из которых грозовые духи проливают на землю потоки дождя, получили значение погребальных слезниц.

183

Engelland = England, Albion – страна альбов (эльфов), в позднейшем, подновленном смысле: ангелов; ср. предания об острове Буяне и рассказ о перевозе душ на остров Brittia.

184

Gutchen, guetel = guoten, holden.

185

В загробном мире, у цвергов, его касались только холодные руки мертвецов.

186

В сказках, собранных братьями Гримм, встречаем одну (Das todtenhemdchen) следующего содержания. Умер прекрасный семилетний мальчик; опечаленная мать плакала по нем дни и ночи, и вот в ночное время явился он в белом саване и сказал ей: «Ах, мама! Перестань плакать; мой саван не высыхает от твоих слез, и я не знаю покоя в могиле».

Те же предания о загробном царстве душ и их светлой царице встречаем и у племен славянских. В слове Кирилла Туровского сказано, что Христос, освободя души усопших из ада, водворил их в странах эдемских: «Всех же язык душа(и) в своем свете на водах покойных усели», что соответствует блаженному царству Гольды, лежащему за облачным колодцем. Чехи рассказывают о колодце, где непременно каждый год топится хотя одна девица, которую призывает к себе «била пани»; эта белая пани показывается взрослым женщинам перед их кончиною. Сверх того, души утопленников (по мнению чехов) поступают к водяному, который держит их под водою в опрокинутых горшках (= дождевых урнах); когда душа ускользнет из заключения – она, как существо воздушное, выходит из воды в виде пузыря. И по немецкому поверью, души заключены в горшках в жилище wassermann’a. В Гамбурге, сидя под мостом, водяной таскает мотыкою детей в воду и сажает их под старые горшки. Только по субботам, от двенадцати до часу, могут выходить эти малютки и играть на берегу, но водяной зорко сторожит их и снова гонит в темницу. Сказания о заклятых или осужденных духах (эльфах, кобольдах), заточенных в сосудах, откуда раздаются их жалобные голоса, известны почти у всех индоевропейских народов. Ибн-Фоцлан упоминает о колодезном срубе, заглядывая в который девица, решившаяся разделить с умершим князем его погребальное ложе, видела, по ее словам, прекрасный зеленый рай, а в раю своих покойных предков; в их среде видела она и недавно скончавшегося князя, который призывал ее к себе. По чешским преданиям, nav = страна усопших есть zelena louka; этот «зеленый луг» в моравских песнях представляется как обиталище добродетельных душ. Враги народа были в то же время и врагами его национальных богов; поэтому они, а равно и все злые люди, нарушившие святость семейных уз, не принимались в райские луга, а шли в черную ночь, т. е. в адские вертепы черных туч, облегающих светлое небо. По свидетельству народных легенд, места будущей жизни, приуготованные для добродетельных и грешных, находятся у колодцев. Для посмертного пребывания первых предназначены студенцы с чистой ключевой водою, при которых растут благоухающие цветы, зреют на деревьях вкусные плоды и поют райские птицы; а грешники будут ввержены в колодцы, наполненные змеями, жабами, лягушками и другими гадами. Итак, один и тот же поэтический образ, только с различною обстановкою, прилагается и к раю = вирию, и к аду = пеклу [187] . Праведных ожидает у райских источников такое полное блаженство, что время для них как бы перестанет существовать: год будет пролетать как единый неуловимый миг, а триста лет покажутся за три счастливые минуты. Такую нечувствительность к полету времени, по указанию валахской сказки, испытывает девочка, водворенная в раю у Пресвятой Богородицы [188] . На одну из лубочных картин занесено предание о старце, который молил Бога, чтобы даровал ему изведать сладость будущего блаженства; Бог исполнил его желание: раз старец заслушался пения райской птички, слушал-слушал, и триста лет пронеслись для него как три часа [189] . Наоборот, муки адские так ужасны, что грешнику, который им подвергается, один день казни кажется целым тысячелетием. Предания о древней богине, царице малюток-душ, в Средние века были перенесены на Пречистую Деву, а души блаженных (светлые эльфы) стали представляться ангельчиками. Божия Матерь собирает к себе души нерожденных, которые в виде детей восседают на ее коленах, и души усопших, которые следуют за нею в царство небесное, в вечнозеленые сады рая. В Кельне рассказывают, что новорожденных младенцев приносят из колодца, находящегося у церкви Святой Куниберты; там, до своего рождения, сидят они вокруг Богоматери, которая кормит их кашею и забавляет играми; в этом колодце светло как в ясный день. Чехи убеждены, что когда умрет некрещеное дитя – его принимает Пречистая Дева и уносит в свою небесную обитель, что на том свете, в райских садах, она раздает усопшим детям яблоки, вишни и землянику. Если оставшаяся в живых мать вкушает эти плоды до Иванова (или Успеньева) дня, то Богородица обделяет ее умерших детей. То же поверье известно и немцам: на Иванов день Богородица ведет усопших деточек в рай угощать земляникою, а тем, чья мать уже вкусила ягод, приказывает: «Воротитесь назад! Ваша доля уже съедена вашей лакомой матерью». По русскому поверью, младенцы, как совершенно безгрешные, идут по смерти в рай, и в простом народе существует убеждение, что души их гуляют по небесным вертоградам и питаются гроздиями спелого винограда и золотыми яблоками; не следует, говорят, хоронить умерших детей неподпоясанными, чтобы они могли собирать за пазуху райские плоды. Мать, у которой умер ребенок, не должна есть яблок до Второго Спаса; не то Богородица не даст ее ребенку золотого яблочка, какими дарит она на Спасов день всех водворенных в раю малюток. В дополнение к вышеприведенной сказке о двух сестрах, доброй и злой, и их пребывании в царстве Гольды должно указать на следующую, в высшей степени любопытную вариацию того же мифа. Была мать, говорит словацкая сказка; у ней было две дочери: одна – родная, а другая – падчерица. Собственную дочь она очень любила, а падчерицу просто не могла видеть, потому что последняя, Марушка, была гораздо красивее, чем ее Голена. Добрая Марушка не знала о своей красоте и не могла объяснить себе, почему мачеха так злилась, как скоро она попадалась ей на глаза. Она должна была отправлять все работы: убирать комнаты, варить, шить, прясть, ткать, приносить траву и заботиться о корове; а Голена только наряжалась и оставалась постоянно в праздности. Марушка трудилась охотно и терпеливо, словно овечка, переносила ругательства и проклятия мачехи и сестры. Но это не помогало; день ото дня они становились злее, потому что чем далее, тем Марушка делалась прекраснее, а Голена дурнее. Вздумалось матери: «Зачем я должна терпеть в моем доме красивую падчерицу, если моя родная дочь далеко не красавица? Придут парни свататься, Марушка станет им нравиться, и они не захотят Голены». С той минуты мачеха с дочкою искали случая, как бы извести бедную Марушку; мучили ее голодом, били ее, но она все терпела и день ото дня становилась прекраснее. Однажды – это было в средине зимы – захотелось Голене иметь фиалки: «Ступай, Марушка, принеси мне из лесу пучок фиалок! Я хочу заткнуть цветы за пояс и обонять их запах». – «Ах, Боже! Что тебе вздумалось, милая сестрица? Я никогда не слыхала, чтобы фиалки росли между снегами», – отвечала бедная девушка. «Ты смеешь спорить, негодная тварь, жаба, когда я приказываю! Если ты не пойдешь в лес и не принесешь фиалок, то я убью тебя до смерти!» – угрожала Голена. Мачеха схватила Марушку, вытолкнула ее вон и заперла за нею двери. Горько плача, пошла девица в лес. Снег лежал глубокий, нигде не видать было следов ноги. Долго блуждала бедная; она чувствовала и холод, и голод и молила Бога, чтобы он взял ее лучше со света. Заметив вдали огонь, она пошла на его блеск и поднялась на вершину горы. На горе пылал большой костер, а кругом огня на двенадцати камнях сидели двенадцать мужей: трое – старые, с седыми бородами, трое – немного помоложе, еще трое – возмужалых лет и, наконец, трое – самые юные и красивые. Они молчали и тихо смотрели на огонь. Это были двенадцать Месяцев. Ледяной Месяц (Ледень = генварь) сидел всех выше на первом месте; волосы и борода его были белы как снег; в руках держал он жезл – символ власти. Несколько времени Марушка стояла в изумлении, но потом собралась с духом, приблизилась и стала просить: «Добрые

люди! Позвольте мне обогреться у огня; я вся дрожу от холоду!» Ледяной Месяц кивнул головою и спросил: «Как ты, девица, сюда зашла? И чего ищешь?» – «Я ищу фиалок», – отвечала Марушка. «Теперь не время искать фиалок! Везде снег лежит», – сказал Ледяной Месяц. «Я сама это хорошо знаю, – отвечала печально Марушка, – но моя мачеха и сестра Голена приказали мне принести лесных фиалок; если я не принесу, они убьют меня до смерти. Государи пастухи! Умоляю вас, укажите – не могу ли я где-нибудь отыскать фиалок?» Тогда Ледяной Месяц поднялся с камня, подошел к самому юному Месяцу, отдал ему жезл в руки и сказал: «Братец Март! Сядь на первое место». Месяц Март занял место выше всех и махнул жезлом поверх огня; в тот же миг огонь запылал сильнее, снег начал таять, на ветках стали показываться почки, под деревьями зазеленела трава, цветы пустили свои ростки – и вот наступила весна. Меж кустарников зацвели фиалки – их было так много, так много, словно кто голубой ковер разостлал. «Скорее рви!» – сказал Месяц Март Марушке. Она с радостью набрала большой букет, поблагодарила двенадцать Месяцев и поспешила домой. Как удивились Голена и мачеха, когда увидели, что Марушка несет им букет фиалок; отворили ей двери – она вошла, и запах разлился по всему дому. «Где ты их набрала?» – спросила сердито Голена. «На высокой горе; там их много растет под кустами». Голена взяла цветы, заткнула за пояс, нюхала сама и матери давала нюхать, а сестре ни разу не промолвила: «Понюхай и ты!» После того Голена и мачеха выгнали Марушку за земляникой. Падчерица опять приходит к Месяцам и встречает у них тот же радушный прием. Узнавши, в чем дело, Ледяной Месяц встал с камня, подошел к тому Месяцу, что сидел как раз против него, отдал ему жезл в руки и сказал: «Братец Июнь! Сядь на первое место». Прекрасный Июнь сел выше всех и махнул жезлом поверх огня: в тот же миг пламя поднялось высоко, снег быстро растаял, земля оделась травою, деревья листьями, птицы начали свои песни, разнообразные цветы запестрели в лесу, и вот наступило лето. В траве замелькали беленькие звездочки, как будто их нарочно насеяли; быстро, на глазах, эти белые звездочки переходят в землянику и тотчас же созревают ягоды. Не успела Марушка оглянуться, как их много-много высыпало на зеленом лугу, словно кто обагрил его каплями крови. Марушка набрала земляники и отнесла Голене; та кушала ягоды и матери давала полакомиться, но ни разу не сказала Марушке: «Покушай и ты, сестрица!» В третий раз захотелось Голене красных яблочек, и она послала за ними Марушку. По глубокому снегу пришла бедняжка к Месяцам. Ледяной Месяц передал свою власть брату Сентябрю. Сентябрь сел на первое место, махнул жезлом поверх костра – огонь запылал ярче, снег пропал, и вскоре природа приняла грустный осенний вид; листья падали с деревьев один за другим, и свежий ветер гнал их туда и сюда по сухой пожелтелой траве. Марушка уже не видела разнообразных цветов, зато нашла яблоню с сочными плодами; потрясла ее – упало одно красное яблочко, потрясла еще – упало другое. «Теперь скорее домой!» – сказал Месяц Сентябрь; девушка послушалась и принесла домой два яблока. Удивилась Голена, удивилась и мачеха. «Где ты сорвала яблоки?» – «На высокой горе; там еще много их осталось». – «Зачем же ты не принесла больше? – закричала со злобой Голена. – Верно, сама поела дорогою?» – «Ах, милая сестрица! Я ни одного яблочка не попробовала. Я потрясла дерево раз – упало одно яблочко, потрясла еще – упало другое; а больше трусить мне не позволили, приказали домой идти». – «Чтоб тебя громом убило!» – кляла Марушку Голена и хотела ее бить. Бедняжка заплакала и убежала на кухню. Голена принялась за яблоко, которое показалось ей необыкновенно вкусным; съела и говорит матери: «Дай-ка мою шубу, я сама пойду в лес; а то эта негодная тварь, пожалуй, опять все съест дорогою. Я обтрясу все яблоки – хоть позволят мне, хоть нет!» Накинула шубу, платок на голову и пошла из дому. Снег лежал глубокий, нигде не видно было следов ноги человеческой. Долго она блуждала, наконец пришла к Месяцам; не спрашивая позволения, Голена прямо подошла к костру и стала греть свои руки. «Чего ты ищешь? Зачем сюда пришла?» – строго спросил Ледяной Месяц. «А ты что за спрос, старый дурак! Зачем тебе знать, куда я иду?» – отвечала Голена и повернула в лес. Ледяной Месяц наморщил лоб и поднял жезл над головою: в тот же миг огонь стал гореть слабее, небо помрачилось, снег повалил такими хлопьями, словно кто перину вытрясал; по лесу засвистал резкий, всё оцепеняющий ветер. На один шаг перед собою уже Голена ни зги не видала; она вязла в снегу, проклинала Марушку и чувствовала, что члены ее коченеют. Поджидая ее домой, мать смотрела в окно, выбегала за ворота; но часы проходили один за другим, а Голены не было. «Верно, яблоки ей так понравились, что она отстать от них не может, – подумала мать, – пойду-ка я сама посмотрю». Тотчас надела шубу и пустилась искать дочку. Между тем время шло да шло; Марушка приготовила кушанье, убрала корову, а мачеха и Голена не ворочались. «Где они остаются так долго?» – думала Марушка и уселась за прялку. Уже пряжа готова, на дворе смерклось, а их все нет. «Ах, Боже мой! Что с ними приключилось?» – сказала добрая девушка; посмотрела в окно – небо сияло звездами, земля блистала снегом, но из людей никого не было видно. На другой день ждала их Марушка к завтраку, ждала к обеду, но понапрасну – обе они замерзли в лесу. Так глубоко проникнута жизнию природы чистая, неподдельная народная поэзия! Она слышит, как прозябают травы, как шелестят лепестки распускающихся цветов, и сочувственно отзывается на каждое, по-видимому незаметное и едва уловимое проявление жизненных сил. Другая сказка рассказывает о бедняке, который от зимнего холода вздумал идти на стеклянную гору, где всегда огонь горит, и там согреть свои прозябшие члены. На горе пылал костер (vatra), а вокруг него сидели двенадцать мужей – sluhove krale nad casern (слуги, подвластные царю времени); в течение года они двенадцать раз менялись своими местами по порядку, так что по окончании годичного периода каждый из них занимал свое первоначальное место. Стеклянная гора (Glasberg) есть светлое небо = Асгард, а костер, около которого восседают Месяцы, – метафора солнца, которое светит то ярче (летом), то бледнее (зимою) и вместе с тем то животворнее, то слабее влияет на производительность земли. На это верховное светило указывает и возжжение костров на праздниках солнечных поворотов. Марушка и Голена – две души, добрая и злая, – ищут на небесной горе вечноцветущего плодоносного сада, скрытого за снежными, зимними облаками, первая протесняется сквозь их туманное царство и обретает райские цветы и плоды, а последняя погибает на пути от суровой стужи Niflheimr’a, т. е. делается добычею ада. В Скандинавии и Германии сохраняется верование, что души усопших обитают на горе вместе с громовником Тором, и выражение «In den berg gehen» до сих пор употребляется в смысле «умереть». Что цветущие под снегами фиалки и зреющие в зимнюю пору яблоки и земляника принадлежат небесному царству праведных, замкнутому отовсюду демонами зимы, – осязательное доказательство тому находим в старинной саге у Саксона: один король пожелал узнать, где лежит та благословенная страна, в которой даже зимою растения красуются свежею, неувядаемою зеленью, и обрел ее там, куда по смерти должна будет явиться его собственная душа. По свидетельству Краледворской рукописи: души усопших порхают по деревьям, а по словам русской обрядовой песни, «русалочки-земляночки на дуб лезли, кору грызли», т. е., пролагая себе путь в царство блаженных, они грызут облачные деревья острым зубом молнии. Ясно, что все эти предания говорят, собственно, о цветущем рае = вирии или острове Буяне, откуда при начале весны приносятся на землю разнообразные растительные семена. Выше было указано на связь имени Буяна с местами загробного упокоения умерших; на этот святой остров устремлялись души по исходе их из телесной оболочки, и потому, вместе с творческими силами природы, там восседала и грозная птица Смерть. Вкушая в райских садах золотые = моложавые яблоки и гроздия винограда (= вино-нектар), блаженные обретают неувядаемую молодость и живут, не ведая ни старости, ни болезней; теми же благами наделяет их и живая вода небесных источников (jungbrynnen). Предание о стране вечной юности сохранилось и между славянами. Замечательная малорусская сказка о человеке, искавшем «бессмертной земли», повествует, что он пришел к волку, который «пиляе [190] хвостом дуби». «Куды ты, чоловиче, йдеш?» – питае вовк. «Иду, каже, такой земли шукати, щоб не старитьца и не умираты». – «Оставайсь зо мною!» – «А ты ж покы будеш жить, вовче?» – «Поты буду жить, покы сего дуба хвостом не перепиляю». – «А потым умреш?» – «Умру». Человек отправился дальше: «Иде, колы бачыть – аж стоить хатка, а в тий хатци панночки сидят и перед ными скрыньки повнисеньки голок. – “Живи у нас!” – “А вы ж покы будете жить?” – “Поты будем жить, покы уси голки в виках поломаемо”» [191] . Человек пошел к Месяцу. «А ты долго ли проживешь?» – спрашивает его. «Я, каже, так; як мисяц у неби старый, то и я старый, а як вин молодый, то и я молодый». Остался человек у Месяца, прожил лет сто и больше, «а тым часом Смерть усе шукае чоловика», пришла с запросами сперва к волку, потом к панночкам и добралась наконец до Месяца. «“Чого ты прийшла?” – питаетця Месяц. – “За своею душою”. – “То не твоя душа!” – “Ни, моя!” – “Ни, не твоя! Возьми, – каже Мисяц, – ты сего чоловика за ноги, а я за голову, тай розвихаймо: колы у гору полетыть – мий, а колы вниз, то твий!” Узялы и розвихалы, так вин у гору и полетив, да и став зиркою, що коло мисяця у неби видно». Вариант этой сказки, напечатанный в моем сборнике, сообщает несколько других, не менее важных подробностей: спасаясь от зубастой ведьмы, пожирающей живой люд, Иван-царевич приезжает к старым швеям и просит у них пристанища. «Рады бы принять тебя, – отвечали старухи, – да нам самим недолго жить: вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток – тотчас и смерь придет!» Заплакал царевич и поехал дальше; на дороге минует он Вертодуба и Вертогора: первый должен умереть, как скоро повыдергивает все дубы с кореньями, а последний – когда перевернет все горы. Наконец, после долгого странствования, приезжает царевич к Солнцевой сестре; она его приняла, кормила-поила, давала ему моложавые яблоки. Сгрустнулось однажды царевичу, захотелось побывать дома; прибыл он на родину, но там уже все было съедено – оставались одни голые стены, а злая ведьма точила на него свои острые зубы. Иван-царевич обратился в бегство. На пути старые швеи подарили ему хусточку, и как только царевич махнул ею – позади его стало широкое озеро; а когда проехал он мимо Вертодуба и Вертогора, эти богатыри заложили дорогу грудами вековых дубов и высокими горами. Ведьма переплыла озеро, продралась через леса и горы и уже стала нагонять царевича, как он прискакал к теремам Солнцевой сестры и закричал: «Солнце, Солнце! Отвори оконце». Солнцева сестра отворила оконце, и царевич вскочил в него вместе с конем. Ведьма требует выдачи царевича и вступает в спор с Солнцевой сестрою. «Пусть же, – говорит она, – Иван-царевич идет со мной на весы; кто кого перетянет!» Пошли на весы; на одной стороне стал царевич, а на другую полезла ведьма: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал на небо, к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле [192] . Вертодуб, или мифический волк, пиляющий хвостом дубы, и Вертогор = великаны, рушители облачных лесов и гор; старые швеи – небесные пряхи, девы судьбы, которые обитают при источниках райского древа и ткут облачные покровы; подаренная ими хустка = туча, проливающая дождевое озеро. В страну бессмертия, в этот пресветлый рай или царство Солнца, душа человека несется через воздушные пространства, занятые облаками и тучами; а за нею гонится поедучая ведьма-Смерть, царица мрачного ада (= Гелла), стараясь захватить ее и увлечь в свои вертепы. Если душа обременена тяжкими преступлениями и грехами – ей не избегнуть плена; праведная же достигает небесных теремов (Асгарда), где властвует богиня утренней зори и всеобновляющей, вечноюной весны (Солнцева сестра = Фрея, Гольда, Лада; отворяемое ею окно – метафора дневного рассвета, Goldtor) и, вселяясь в царство блаженных, блестит оттуда яркою звездою. Весы указывают на загробный суд, ожидающий человека по смерти, когда взвешиваются его добрые и злые дела, и, смотря по тому, какая сторона перетянет, душа его идет или в рай, или в пекло. По указанной выше связи царства усопших с ночью и месяцем богиня, управляющая этим царством, представляется восседающею на луне; а как создательница облачных и ночных покровов, помрачающих небесный свод, она признается пряхою. В немецких землях крестьяне усматривают в пятнах луны изображение пряхи с веретеном в руках, которая попала туда за то, что пряла в воскресенье при лунном сиянии; иные же отождествляют луну с ликом Марии Магдалины (вместо Пречистой Девы) и в пятнах этого светила узнают следы ее покаянных слез. В Альтмарке думают, что Marienfaden (sommerfaden – летучая осенняя паутина = пряжа, изготовляемая эльфами) выделываются искусными пряхами, обитающими на месяце; в других же местностях их считают за остатки гробового савана, который сбросила с себя Божия Матерь при своем вознесении на небо. В период бабьего лета, при ясном сиянии солнца, шествует по горам и лугам святая Мария (= Гольда, Фрея) в сопровождении многочисленных дев-эльфов (т. е. душ усопших); впереди каждой девы летит ангел с золотой прядкою, тянет серебристо-шелковые нити и расстилает над землею небесную пряжу. То же предание уцелело у люнебургских славян; по их словам, на месяце сидит пряха, вертит колесо и прядет тонкие белоснежные нити, которые при самом конце лета падают на землю легкою паутиною; пряху эту можно видеть во время полнолуния. Облака-ткани приготовляются богинею загробного (= небесного) царства и сопровождающими ее грозовыми гениями; как существа стихийные, как цверги и мары, души усопших принимают участие в этой работе и сами облекаются в изготовленные ткани. Длинные, белые, развевающиеся по ветру сорочки небесных дев и эльфов – не что иное, как метафора облачных одеяний, озаренных летним солнцем. В применении к теням блуждающих мертвецов одеяния эти получили значение гробовых саванов. Наши русалки, показываясь на Троицкой неделе, выпрашивают себе при встрече с бабами и девками белых рубах и намиток, и доныне крестьянки вешают для них по деревьям мотки ниток, полотенца и сорочки. Едва ли не под влиянием этих воззрений возник обычай окутывать усопших длинными белыми саванами, постилать внутри гроба белую пелену и самого покойника обматывать холстом (ср. сказания о сорочке, которую прядут и ткут парки для каждого человека и которая приносится покойником на тот свет как история его земной жизни, представляемая на суд богов). Сродство усопших с эльфами и богиней-пряхою свидетельствуется еще следующими поверьями: в Воронежской губ. считают за грех мыкать мычки и прясть кудели в пятницу, ибо чрез это оскорбляются покойные родители, так как шелуха и кострика легко могут засорить их светлые очи; в Курской губ. крестьянки ничего не шьют в поминальные дни: по их мнению, кто шьет в эти дни, тот своею иглою колет покойникам глаза. Означенные поверья первоначально относились к тем облачным тканям, изготовление которых помрачает ясные звезды = эти очи блаженных предков, кротко взирающих на землю из своих небесных обителей. Те же домашние работы (прясть, ткать и шить) воспрещаются по пятницам, чтобы не исколоть иглами и веретенами мифической Пятницы и не запорошить ее пречистых глаз; Пятница же соответствует Фрее и Гольде, богиням, в свите которых тени усопших шествуют в загробный мир. Облачная ткань (покров, одеяние, ковер-самолет) есть именно та пелена, на которой душа, по смерти человека, возносится в царство блаженных. По свидетельству народных стихов, ангелы, являясь за праведною душою, принимают ее на пелену и несут на небо; подблюдная святочная песня «по городу хожу, полотенцем стелю» предвещает смерть, т. е. указывает на путь в загробное царство, так как всякая дорога, ведущая в дальнюю сторону, на метафорическом языке сравнивалась с разостланным полотном. Моравские песни приписывают вознесение праведных душ на небо Пречистой Богородице или святой Анне; являясь к одру умирающего, они изрекают: «Chyc se, duso, meho plasca, pujdzemy pred Pana Krista» или: «Chyt’ se, duse, meho kridla (крыло = покров), poletime v rajske sidla» [193] . В Тверской губ. каждому покойнику дают в руки полотенце; в других местностях, когда везут умершего в церковь, то гроб его покрывается белою пеленою, а дуга, вожжи и повода обвиваются холстом. Гроб принято опускать в могилу на холстах или ручниках, которые потом достаются священнику и дьякону; к могильному кресту прикрепляют кусок полотна или белый плат; тотчас по кончине кого-либо из членов семейства поселяне вывешивают полотенце из окна избы на улицу, которое и остается здесь до истечения шести недель, т. е. до того времени, пока душа не отлетит из сего мира на тот свет; после шестинедельного срока полотенце это отдают нищим. Когда совершаются годовые поминки в честь всех усопших родичей, незримо присутствующих при этом обряде, – хозяин по окончании трапезы открывает окно, распускает на улицу холст и приглашает покойников возвратиться в свои загробные жилища по разостланному полотну: «Ступайте с Богом! Вот тут будет вам помягче!» В день годовщины усопшего, при совершении литии, могилу его покрывают холстиною.

187

Райскому колодцу соответствует Urdharbrunnen, адскому – Hvergelmir. По словам гуцулов, мавки обитают в пещерах, где журчат прозрачные источники и растут чудные сады и виноградники.

188

Святая Дева взяла с собой девочку и спрашивает ее однажды: «Где ты была?» – «Я пробыла один день в раю», – отвечала девочка. «Не один день, а целый год!» – возразила Богородица. В другой раз повторяет свой вопрос Святая Дева: «Где ты была?» – «Я пробыла один час в раю». – «Не час, а три человеческих жизни!» В третий раз на слова девочки «Я на одно мгновение побывала на небе» Пресвятая Дева замечает: «Ошибаешься, дитя! Не мгновение, а полвечности провела ты в жилище блаженных».

189

У народов романских есть такое же предание о пустыннике, который, заслушавшись в лесу соловья, впал в сладкое забытье на целые сто лет, и когда очнулся – все в этом мире было для него ново и незнакомо.

190

Сваливает.

191

Пока поломаем все иголки в корзинах.

192

Сходная сказка есть у греков; здесь ведьма прилетает в виде облака и душит лошадей; но предание значительно сокращено и лишено старинных красок.

193

Перевод: Ухватись, душа, за мой плащ (за мое крыло), пойдем перед Господа Христа или полетим в райские селения.

Выше объяснено, что Восток, как страна воскресающего солнца, был признан за блаженное царство весны и что именно там арийское племя полагало вечно цветущий, пресветлый рай – обиталище всещедрых богов и блаженных предков. По литовскому преданию, в этом солнечном царстве, на Востоке, пребывают души, пока не будут посланы на землю в тела новорожденных младенцев, и потом, по окончании земной жизни, снова возвращаются в свое первобытное отечество. По свидетельству малорусской сказки, душа добродетельного, пришедшая в «бессмертную страну», примется в окно терема Солнцевой сестры, т. е. в то светлое окно небесного чертога, которое ранним утром отворяется на востоке богиней Зорею; этим же путем нисходит душа усопшей матери на свадьбу своей милой дочери. В Галиции сохраняется предание, что далеко на восходе солнца, за черными морями (т. е. дожденосными тучами), обитает счастливый народ рахманы; они ведут святую жизнь, содержат постоянный строгий пост [194] и только однажды в году разрешают мясо – на Велик день рахманский, который приходится тогда, когда скорлупа освященного красного яйца доплывает к ним от нас через широкое море. В южной Руси народ этот называют навы, а празднуемый ими Велик день – навьский или русальный. На Святой неделе малорусы бросают в воду скорлупу от крашеных яиц, чтобы она донесла покойникам радостную весть о наступившем празднике Воскресения Христова. В Польше обращаются к солнцу с такою песнею:

194

Существует поговорка: «Постимо, як рахмане».

Swiec, swiec, sloneczko! Dam ci jajeczko, Jak kureczka zuiesie Na debowem lesie. Wezmie jajo do raju, Wszystie dusze raduja.

Слово «рахманый» (рахманный) доселе употребительно в народных говорах в следующих значениях: а) веселый, щедрый, хлебосольный, угостительный; b) тихий, кроткий, воздержный; с) вялый, слабоумный, скучный – точно так же, как слово «блаженный» (кроме общеизвестного своего смысла) употребляется еще в значении «полоумный, расслабленный, дряхлый, блажной»; блажь – дурь, юродство. Таким образом, с этими эпитетами сочетались различные понятия, с одной стороны, указывающие на призванных к вечному довольству и покою, а с другой – на людей, отмеченных рукою Смерти: болезненных, расслабленных, тоскливых, безумных, словом – подобных тем, которыми овладевают эльфы. В Костромской губ. о человеке, убитом горем, исхудавшем, дурно одетом и нечесаном отзываются: «Он ходит как рахманый!» Собственно, рахмане суть «брахманы» (брамины), о счастливой, безмятежной жизни которых на Макарийских островах, под самым востоком солнца, известно суеверное сказание, занесенное в рукописные сборники средневековой литературы; но сказание это, перейдя через посредство означенных памятников к славянам, связалось с их национальными верованиями в навов, и вместе с тем слово «рахманый» получило в устах наших поселян те самые значения, на какие наводили их старинные представления о душах усопших.

Когда человек умирает, душе его предстоит далекое и многотрудное странствование; чтобы достигнуть светлого неба (Gimli) и водвориться там в блаженных селениях, она должна перенестись через широкие, необозримые пространства воздушной области, которая отделяет мир людей от царства богов и предков (pitris). По скандинавским преданиям, Один и подвластные ему валькирии являлись на своих быстрых конях на поле битвы, забирали души падших героев, увозили их в Валгаллу и зачисляли в сонм небесных ратников, подобно тому как, по мнению индусов, души сраженных воинов шли в небо Индры. Общеизвестные на севере выражения: «Zu Odhinn fahren», «Bei Odhinn zu gast sein», «Odhinn heimsuchen» – означают «умереть»; в христианскую эпоху выражения эти частию обратились в проклятия: «Far pu til Odhins!», «Odhinn eige pik!» – частию стали заменяться другими: «Zu Gott gehen», «Zu Gott heimkehren». Вместо глагола «умереть» чехи употребляют выражение: «Zа daleku cestu se strojiti», а на Руси говорят: «Отойти к Богу (к отцам или предкам)» – и даже просто «отойти», что указывает на тот дальний путь, в который пускается усопший; канон, читаемый над умирающим, называют отходной. Если больному придут на мысль лошади, если к дому его будет протоптана новая дорожка – то и другое принимается нашими простолюдинами за предвестие его скорой кончины; если первою встречею на пути будет белый конь, чехи видят в этом предзнаменование смерти: примета, намекающая на белого коня, на котором ездит Один. Согласно с представлением воздушной области всесветным морем или рекою, обтекающею со всех сторон землю, души усопших должны были переправляться на тот свет через обширные и глубокие воды [195] ; такая переправа совершалась на корабле или ладье как древнейшей метафоре ходячего по воздушному океану облака. Для уплаты за этот перевоз греки, германцы и славяне давали покойнику несколько мелких монет. Как громоносный Индра обладал кораблем и плавал по воздушному океану вместе с марутами; так об Одине сохранилось предание, что он отвозил души усопших в Валгаллу на золотом корабле. По свидетельству Льва-диакона, руссы, погребая убитых воинов, задушали в волнах реки петухов и младенцев как жертвы, обреченные сопутствовать умершим в их загробном странствовании. До сих пор стружки, оставшиеся от поделки гроба, принято на Руси пускать в проточную воду; туда же пускают и скорлупу красных яиц, чтобы известить навов о празднике Пасхи, а по другому поверью: скорлупа яйца, брошенная в поток, служит кораблем, на котором русалки уплывают в свое подводное (= заоблачное, небесное) царство. Сербы раздавливают яичные скорлупы, «да се не би вjештице (ведьмы-эльфы, души-мотыльки) у њ има могле возити преко вода» [196] . В Германии рассказывают, что эльфы, мары и ведьмы плавают в челноке или яичной скорлупе в блаженную страну душ (Engelland; Elbenreich). Народная загадка, означающая яйцо, выражается о нем так: «Es kommt ein schiff aus Engelland, hat kein bugel und kein band, und doch zweierlei bier» (= белок и желток). Гладкое, искусно созданное яйцо, без швов и связей, так что в нем не видно ни начала, ни конца, рассматривалось как хитрая работа кузнецов-эльфов. На Страшном суде души, прежде чем вселятся в райские обители, должны будут перейти через огненную реку (= объятые грозовым пламенем тучи) и очиститься от своих прошлых грехов в ее бурных, клокочущих волнах.

195

Подобное верование встречаем и у племен североамериканских.

196

В заговоре против моры высказывается желание, чтоб она «ушла у jвjскy л(ь)уску, утопила се у морску пучину».

Млечный Путь и мост-радуга в поэтических сказаниях индоевропейских народов представлялись священными дорогами, по которым боги сходили с высокого неба на землю; теми же дорогами следовали и души усопших, устремляясь в пренеба на землю; теми же дорогами следовали и души усопших, устремляясь в пресветлый рай. В ведаических песнях нередко упоминается о дороге, шествуя которою – боги нисходят к воспринятию приносимых им жертв; в Ригведе возглашатель гимна обращается к божественным марутам с мольбою не допустить его странствовать по пути Ямы, т. е. не обрекать его смерти, а если уже такая судьба неизбежна, то защитить от владычицы ада – Nirrti. «Иди, – возглашалось усопшему, – по тому пути, каким прежде шествовали наши предки; ты должен узреть высоких властителей Яму и Варуну». Путь Ямы разделялся надвое: одна дорога вела вниз – в адские вертепы (= в мрачные пещеры туч), а другая вверх – в светлое небо. Две четырехглазые собаки оберегают дорогу, ведущую к жилищу Ямы, где души праведных успокаиваются от своего блуждания; сходно с этим греческий аид охранялся трехглавым Цербером. По указанию других гимнов, собака, как воплощение вихря или грозового облака, сопровождает души в царство блаженных предков; отсюда объясняется и следующий суеверный обряд, к которому доныне прибегают на Руси: когда умирающий страдает от долгой агонии, крестьяне наши, с целию ускорить исход души из тела, разбирают над его головою потолок и крышу и сквозь сделанное отверстие протаскивают из хаты на двор черную собаку. Сверх того, индусы верили, что душа, шествующая в царство отцов, перевозится через бурный поток (Vaitarani) и мост смерти облачною коровою. Такое верование определило самую обстановку похоронного обряда: корова влекла труп усопшего к костру; позади печальной колесницы до места погребения вели черную корову, которая потом была убиваема; мясо ее возлагалось на костре вместе с покойником, покрывалось снятою кожею, и все это предавалось огню. Думали, что убитая и сожженная корова явится на том свете, что усопший схватится за ее хвост и что животное это перенесет его через глубокий поток. То же значение придавалось первоначально и сожжению с трупом мертвеца коней, собак и кошек – обычай, соблюдаемый некогда и славянами. Путь Ямы, эта «божья дорога и тропа блаженных», есть Путь Млечный, который у разных народов получил название «дороги» – по тому впечатлению, какое производит на глаз зрителя его длинная, тянущаяся по всему небесному своду полоса. У германцев известны для Млечного Пути следующие названия: a) Iringes weс или straza (Iringsweg, Iringstrasze, Euringsstrasze, Ermingstraet). Irinc, Irmin (древнейшая форма должна быть Irimo или Arimo) признавался божественным героем, родоначальником немецкого племени. В Ведах Млечный Путь называется дорогою Ариамы (Aryamnaћ mahah patha), кроткого властителя в стране усопших предков, с именем которого в несомненном родстве стоит национальное прозвание ариев. Как в санскрите аryа, в зенде airya означает «лучший, почетный, господин», так в ирл. еr – герой, великий, благородный, в армян. aui – храбрый [197] . b) Helweg – путь, ведущий в загробное царство Геллы, и с) н. – нем. kaupat, kuhpfad = cанскp. gopatha – коровий путь, т. е. дорога, по которой умершие следуют за небесной коровою. Этим последним названием поясняется и словенское mavra, mavriza (пестрая, с черными пятнами корова) – слово, употребляемое для обозначения Млечного Пути и радуги; у чехов есть поговорка: «Cеrnа krava mu na nohu slapla». Я. Гримм приводит указания, свидетельствующие, что в Млечном Пути видели дорогу Одина: «Wiotanes wec, Wiotanes straza»; созвездие Большой Медведицы, в которой издревле усматривали колесницу, называлось Irmineswagen и Woonswaghen (Woenswaghen = wagen des Wodan), а в Голландии оно слывет Helwaghen (wagen des totenreichs): ясное доказательство, что на это созвездие было перенесено старинное предание о небесной колеснице, на которой души усопших перевозились в царство Одина. Литовцы называют Млечный Путь paukszcziu kieles, т. е. птичья дорога (то же означает и финское linnunrata); потому что души, возносящиеся по этой дороге, на небо, представлялись легкокрылыми птицами. Еще до сих пор литовцы, когда умрет кто-нибудь в семействе, уверяют, что они видели покойника – как он пронесся на борзом коне по птичьей дороге (Млечному Пути), с тремя звездами в руке, и вступил в селение вечного блаженства [198] . В наших областных говорах Млечному Пути даются названия: а) в Нижегородской губ. – «мышины тропки» (мышиная тропа), что указывает на древнейшее представление душ мышами; b) в Тульской губ. «становище» – место для отдыха дорожных людей, странников; с) в Пермской губ. «путь в Иерусалим», и во многих других местностях поселяне убеждены, что белеющая полоса Млечного Пути указывает дорогу в этот святой город, т. е., собственно, это путь, ведущий в божий град, в небесный Иерусалим или рай. В Германии есть предание, что Вуотан ездит ночью в Иерусалим и забирает с собой в колесницу своих храбрых ратников. d) В Тамбовской и Тульской губ. Млечный Путь известен под именем Батыевой дороги; рассказывают, что дорога эта идет от железных гор, в которых заключены татары, т. е. она примыкает к тем адским вертепам облачных гор, где мучатся «дивии народы» = великаны разрушительных бурь и гроз. Мифические сказания об этих последних в Средние века были перенесены на суровых, диких кочевников, беспощадно опустошавших Русскую землю и названных потому «бичом божиим». В Ярославской же губ. между раскольниками сохраняется предание о священном городе, скрытом под глубокими водами и населенном благочестивыми старцами; в этот город, напоминающий заоблачное царство «отцов», ведет Батыева дорога.

197

«Die Kelten, – замечает Маннгардт, – haben in alter zeit denselben stammgott unter dem namen Erimon, Eirimon verehrt, nach ihm fuhrte das grime Erin (Irland) und das volk der Iren den namen».

198

У киргизов Млечный Путь также называется птичьей дорогою.

В скандинавской мифологии радуга – чудесный мост, перекинутый через воздушное море; Геймдалль, сын Одина, стоит на нем бессменным стражем и оберегает путь в светлое небо. Подобное представление у нас соединяется с головой Млечного Пути, которую в Тульской губ. называют косари; уверяют, что там стоят на страже четыре косаря и рубят всякого, кто вздумает пройти этою заповедною дорогою; коса – эмблема и орудие богини Смерти. Индусы и персы думали, что души усопших должны переходить через мост испытания, что праведные легко совершают этот переход, а грешные низвергаются с моста в огненную реку. По народному поверью германцев, души праведных ведутся на небо через воздушный мост-радугу ангелами-хранителями. Hermodhr, посланный к усопшему Бальдуру, должен был перейти по блестящему золотом мосту, перекинутому через шумный поток; замечательны слова, обращенные к нему оберегательницею этого пути: «Под тобою звучит мост сильнее, чем звучал он под пятью толпами усопших, которые вчера переехали на ту сторону». Тяжелая поступь живых противополагается в этих словах едва слышной поступи мертвых; как существа воздушные, как неуловимые тени, усопшие так же легки на ногу, как и родственные им эльфы. В некоторых сагах рассказывается о переходе цвергов через узкий мост; каждый из них, вступая на мост, бросает в нарочно поставленный сосуд пошлину, что соответствует плате, вносимой душами за перевоз их через всесветное море или реку. Никто из живых не может безнаказанно присутствовать при этом переходе цвергов; когда они движутся по мосту, то производят такой же шум, как бы переходило по нем стадо овец. Снаряжая покойника в далекий замогильный путь, немцы клали ему в гроб страннический посох и новую обувь (todtenschuh); наши крестьяне надевают ему новые лапти, чтоб они долее носились на том свете (Нижегород. губ.).