Нечистая сила и народные праздники

Афанасьев Александр Николаевич

В-третьих, как огонь сопровождается дымом, как молниеносное пламя возгорается в дымчатых, курящихся парами облаках, так и душа, по некоторым указаниям, исходила из тела дымом и паром. В Софийском временнике о смерти великого кн. Василия Ивановича сказано: «…и виде Шигона дух его отшедше, аки дымец мал». Санскр. dhuma – движущееся курево, греч. ???, ???? – курение, фимиам, лат. fumus (с заменою dh звуком f), слав. «дым», лит. dumas, др. – нем. toum, taum от снкр. dhu – agitare, commovere (= греч. ???). От того же корня образовались слова, указывающие на душевные способности: греч. ????? – душа и движение страсти, слав. «дума», «думать», лит. duma, dumoti, dumti. Слово «пара» (парит – делается душно перед грозою и дождем, преть, парун – зной, духота) имеет следующие значения: пар, дух и душа; «Пара вон!», т. е. «Душа вон!».

В-четвертых, далее – душа понималась как существо воздушное, подобное дующему ветру. Язык сблизил оба эти понятия, что наглядно свидетельствуется следующими словами, происходящими от одного корня: душа, дышать, воз(вз) – дыхать, д(ы)хнуть, дух (ветер), дуть, дунуть, духом – быстро, скоро, воз-дух, воз-дыхание, вз-дох [153] . В других языках также придаются душе названия от воздуха, ветра, бури: от санскр. корня an (дуть) образовались: ana, ana – дуновение и дыхание жизни, anila – ветр, anu – человек, т. е. живой, одушевленный; лат. animal – животное, animus, anima; гpeч. ?????? – дух, душа; ирл. anail – дыхание, дуновение; кимр. anal, армор. enal – дуновение; ирл. anam; кимр. en, enaid, enydd, ener, enawr; корн. enef; армор. ene, inean – душа, жизнь; гот. сложное uz-anan – испускать дыхание, умирать; др. – нем. unst – буря, вьюга; сканд. andi – spiritus, ond – душа; перс. an – душевная способность; армян, antsn – ум, душа [154] . В глубочайшей древности верили, что ветры суть дыхание божества и что Творец, создавая человека, вдунул в него живую душу. Ветрам присвояла сила призывать мертвых к жизни, одухотворять трупы и кости [155] . Покидая тело, душа возвращалась в свое первобытное, стихийное состояние. Когда вихрь срывает с деревьев листья и они, колеблясь, несутся по воздуху, – виною этого, по словам черногорцев, бывают борющиеся между собой ведогони; если в трубе гудит ветер, белорусы принимают это за знак, что в хату явилась душа, посланная на землю для покаяния; в завывании ветров моряки слышат плач и стоны утопленников, души которых осуждены пребывать на дне моря. Такое представление души совершенно согласно с тем физиологическим законом, по которому жизнь человека условливается вдыханием в себя воздуха. В Южной Сибири грудь и легкие называются «вздухи»; простолюдины полагают, что душа заключена в дыхательном горле,

перерезание которого прекращает жизнь. Глаголы «из-дыхать», «за-душить», «за-дохнуться» означают «умереть», т. е. потерять способность вдыхать в себя воздух, без чего существование делается невозможным. Об умершем говорят: «Он испустил последнее дыхание» или «Последний дух!» Наоборот, глагол «отдыхать» (отдохнуть) употребляется в народной речи в смысле «выздороветь, возвратиться к жизни». Чтобы прийти к подобным заключениям, предкам нашим достаточно было простого, для всех равно доступного наблюдения: в ту минуту, когда человек умирал, первое, что должно было поражать окружающих его родичей, – это прекращение в нем дыхания; перед ними лежал усопший с теми же телесными органами, как у живых; у него оставались еще глаза, уши, рот, руки и ноги, но уже исчезло дыхание, а с ним вместе исчезла и жизненная сила, которая управляла этими органами. Отсюда возникло убеждение, что душа, разлучаясь с телом, вылетает в открытые уста вместе с последним вздохом умирающего. По указанию Краледворской рукописи, душа исходит длинною гортанью и румяными устами; чешская поговорка «Nz ma dusi na jazyku!» означает «Он еле дышит, умирает». «Слово о полку…» выражается о князе Изяславе, что он изронил свою душу из храброго тела чрез злато ожерелье; а народные русские стихи говорят об изъятии души ангелом смерти «в сахарные уста». Обозначая различные душевные свойства, мы сравниваем их не только с пламенем, но и ветром; в языке нашем употребительны выражения: бурное расположение духа, ветреный человек, буйная голова (ср. «буйный ветер»), завихрился – загулялся, отбился от дела. У всех индоевропейских народов находим рассказы о мертвецах, блуждающих привидениями, легкими как воздух, с которым они внезапно появляются и исчезают, и так же, как воздух, неуловимыми для осязания. По смерти человека тело его разлагается и обращается в прах, и только в сердцах родных, знакомых и друзей живет воспоминание о покойнике, его лице, приемах и привычках: это тот бестелесный образ, который творит сила воображения для отсутствующих и умерших и который с течением времени становится все бледнее и бледнее. Образ умершего хранится в нашей памяти, которая может вызывать его пред наши внутренние очи; но образ этот не более как тень некогда живого и близкого нам человека. Вот основы древнеязыческого представления усопших бестелесными, воздушными видениями, легкими призраками = тенями. Греки и римляне думали, что друзья и родственники, по смерти своей, являются к постели близкого им человека, чтобы он в сновидениях мог проводить с ними время. Так, Ахиллесу явилась во сне тень Патрокла. Одиссей, посетивший Аид, пожелал обнять тень своей матери; три раза простирал к ней объятия, и трижды она проскользала между его руками, как воздух. Наш летописец, рассказывая о полочанах, избиваемых мертвецами (навье [156] ), изображает этих последних неуловимыми для взора призраками. По русскому поверью, кто после трехдневного поста отправится в ночь, накануне Родительской (поминальной) субботы, на кладбище, тот увидит тени не только усопших, но и тех, кому суждено умереть в продолжение года. Слово «тень» (= бестелесный образ) употребляется и в смысле привидения, и в смысле того темного изображения, какое отбрасывается телами и предметами, заслоняющими собою свет. Отсюда возникли приметы и поверья, связующие идею смерти с тенью человека и с отражением его образа в воде или в зеркале. Если на сочельник, когда станут вкушать кутью, не будет заметно чьей-либо тени, тот из домочадцев, наверно, умрет в самое непродолжительное время; ибо утратить тень – все равно что сделаться существом бестелесным, воздушным. В числе других чародейных способов порчи известно и заклятие на тень. Если осиновым колом прибить к земле тень, падающую от колдуна, ведьмы или оборотня, то они потеряют свою силу и будут молить о пощаде. Существует предание о том, как нечистая сила завладела тенью одного человека и как много он выстрадал, пока не удалось ему возвратить своей тени назад. Многие еще теперь не решаются снять свой силуэт, основываясь на суеверной примете, по которой снявший с себя такое изображение должен умереть в течение года; другие запрещают детям смотреть на свою тень и на свое отражение в зеркале: иначе сон ребенка будет беспокоен и может легко приключиться какое-нибудь несчастие. Когда кто умрет в доме, то все зеркала занавешиваются, чтобы покойник не мог смотреться в их открытые стекла. Зеркало отражает образ человека – так же, как и гладкая поверхность воды, а по сербскому поверью, человек, смотрясь в воду, может увидеть в ней свой смертный час; по мнению раскольников, зеркало – вещь запретная, созданная дьяволом [157] .

153

От санскр. корня dhu. Ср. переход звуков «у» и «ы» в словах: слух – слых, слышать («слыхом не слыхал»).

154

Можно указать еще на санскр. atman – дуновение и душа, atasa – ветр и душа; англ. soul – душа, гот. saivala. M. Мюллер производит от корня si, siv – колебаться; гот. saivs – море, т. е. волнующаяся вода.

155

So zeigt eine Miniatur des zwolften Jahrhunderts einer lateinischen Bibeihandschreft zu Erlangen die Belebung des Gebeines durch den Wind Hesek. 37, 1 bis 10, bes. 9: «und er sprach zu mir: weissage zum Winde; weissage, du Menschenkind, und sprich zum Winde: so spricht der Herr Herr – Wind komm herzu aus den vier Winden und blase diese Getodteten an, dass sie wieder lebendig werden», inden in die Todteu lehendiger Odem von den vier Winden kommt, welche in den Ecken als blasende blaue Kopfe angebracht sind. Aehnlich blasen in einem der Munchener Bibliothek angehorenden Evangeliarium des eilften Jahrhunderts die vier Winde bei der Auferstehung der Todten als zweigehornte blaue Kopfe aus den Wolken.

156

Уже средний род этого слова указывает на что-то безличное, лишенное сущности человеческой природы.

157

Евреи в день Нового года идут к реке и смотрят в воду; кто не увидит своего отражения, тот вскоре умрет. По суеверному преданию, члены масонских лож оставляли в обществе свои портреты; в случае измены своего товарища масоны стреляли в его портрет – и он тотчас же умирал, как бы далеко ни был.

В-пятых, в отдаленные века язычества молниям придавался мифический образ червя, гусеницы, а ветрам – птицы; душа человеческая роднилась с теми и другими стихийными явлениями и, расставаясь с телом, могла принимать те же образы, какие давались грозовому пламени и дующим ветрам. К этому воззрению примкнула еще следующая мысль: после кончины человека душа его начинала новую жизнь; кроме естественного рождения, когда человек является на свет с живою душою, эта последняя, в таинственную минуту его смерти, как бы снова, в другой раз, нарождалась к иной жизни – замогильной. Оставив телесную оболочку, она воплощалась в новую форму; с нею, по мнению наблюдательного, но младенчески неразвитого язычника, должна была совершиться та же метаморфоза, какая замечается в животном царстве. Фантазия воспользовалась двумя наглядными сравнениями: а) раз рожденная гусеница (червяк), умирая, вновь воскресает в виде легкокрылой бабочки (мотылька) или другого крылатого насекомого; b) птица, рождаемая первоначально в форме яйца, потом, как бы нарождаясь вторично, вылупливается из него цыпленком. Это обстоятельство послужило поводом, почему птица названа в санскрите дважды рожденною (dvidza); тот же взгляд встречаем и в наших народных загадках: «Двичи родится, а раз помира» или «Дважды родится, ни разу не кстится» (Переяслав. уезда) = птица; «Два раза родится, ни разу не крестится, а черт его боится» (Новгород. губ.) = петух. Младенца же народная загадка называет метафорически яйцом: «Под дубом, под царским, два орла орлуют, одно яичко балуют» = кум с кумою воспринимают ребенка от купели. И птица, и бабочка, и вообще крылатые насекомые, образующиеся из личинок (муха, сверчок, пчела и пр.), дали свои образы для олицетворения души человеческой. Некоторые из славянских племен считают светящихся червячков душами кающихся грешников; а чехи принимают червячка, который точит деревянные стены дома, за душу покойного предка. Это любопытные отголоски того старинного верования, по которому низведенная с неба, пламенная душа обитала в теле человеческом светящимся червем или личинкою, а в минуту смерти вылетала оттуда, как легкокрылая бабочка из своего кокона. В Ярославской губ. мотылек называется душичка. В Херсонской губ. утверждают, что если не будет роздана заупокойная милостина, то душа умершего является к своим родным в виде ночной бабочки и вьется вокруг зажженной свечки; почему на другой же день после такого посещения загробного гостя родственники, для успокоения его страждущей души, собирают и кормят нищих. Белорусы думают, что мотылек, пролетевший во время поминок (на дзяды) мимо окна или над обеденным столом, есть посланец, отправленный покойниками за их обрезанными ногтями. По чешскому поверью, кто первую в году бабочку увидит белую, тот вскоре должен умереть. Сербы рассказывают, что душа ведьмы (вjештицы) излетает из нее во время сна в виде бабочки или птицы и пока душа странствует – тело ее покоится, как мертвое; если в это время перевернуть ведьму головою туда, где были ее ноги, то возвратившаяся душа не найдет входа в свою телесную обитель (= открытого рта) и колдунья уже никогда не пробудится. То же самое рассказывают болгары о колдунах. Летающую ввечеру бабочку сербы принимают за душу вештицы, стараются поймать ее и подпалить ей крылья [158] . Словен. vesha (вещая) означает колдунью, бабочку и блуждающий огонь [159] ; «Слово о полку…» придает душе эпитет вещей. В Англии сумеречные бабочки, прилетающие на пламя свечки, называются saules (souls), что вполне соответствует нашей душичке. В Германии известен рассказ о спящей девице, которую не могли разбудить никакие усилия – до тех пор, пока не прилетел жук и не вполз в ее открытый рот. У словенцев Ивановский светящийся жук – kersnica пользуется особенною любовью за то, что летал по дому родителей Иоанна Предтечи и освещал колыбель святого младенца. Вместо выражения: «Когда я еще не родился», немцы говорят: «Когда я еще летал с бабочками или с комарами» («Iich flog noch den mucken nach, ich flog noch mit den feiffaltern = schmetterlingen»). To же представление встречаем и у греков: слово ???? употреблялось в двояком смысле: душа и мотылек. Психею они изображали бабочкою и даже в человеческом олицетворении наделяли ее легкими и прозрачными крыльями этого насекомого. Смерть греки представляли с погасшим факелом и венком, на котором сидела бабочка: факел означал угасшую жизнь, а бабочка – душу, покинувшую тело. В древние времена на гробницах изображалась бабочка как эмблема воскресения в новую жизнь. По рассказам новых греков, души усопших в течение сорока дней после Воскресения Христова носятся над цветущими лугами в виде бабочек, пчел и других летучих насекомых и утоляют свою жажду из благоухающих чашечек весенних цветов. Припомним, что в звездах арийские племена видели, с одной стороны, души блаженных предков, а с другой – рои небесных пчел (I, 195), и потому посмертный переход душ в пчелы должен был казаться для них столь же несомненным, как и переход в звезды. В Малороссии, возвращаясь с кладбища после похорон, старухи садятся на целую ночь караулить душу усопшего и ставят на стол сыту, т. е. мед, разведенный водою; они убеждены, что душа непременно прилетит в образе мухи и станет пить приготовленный для нее напиток. О ведьмах в Воронежской губ. рассказывают, что душа вылетает из них в виде мухи, подобно тому как, по сербскому преданию, она вылетает в виде бабочки. По словам чехов, мара может превращаться в большую черную муху. В Беларуси существует примета: если сверчок летает по комнате, то надо ожидать в семье покойника [160] .

158

«Вjештица се зове жена, кoja, има у себи некакае ћаволски дух, коjи у сну из нье изиће и створи се у лепира, у кокош или у ћурку» (в бабочку, курицу или индейку).

159

У нас вещица – колдунья и сорока (птица, в которую любят превращаться ведьмы).

160

Во Владимирской губ. думают: если в доме заведутся сверчки, то кто-нибудь в семействе тяжко заболеет.

В-шестых, народный язык и предания говорят о душах как о существах летающих, крылатых. По мнению наших поселян, душа усопшего после разлуки своей с телом до шести недель остается под родною кровлею, пьет, ест, прислушивается к заявлениям печали своих друзей и родичей и потом улетает на тот свет. В Киевской губ. верят, что душа некрещеного младенца, прежде чем превратится в русалку, семь лет летает над землею. «Его душа отлетела в иной мир!» – обычное у нас выражение о всяком покойнике. Краледворская рукопись свидетельствует, что пока не будут сожжены трупы, души умерших порхают по деревьям вместе с птицами:

Tamo i viele dus tieka Siemo-tamo po drevech. Jich bojie sie ptactvo i plachy zvier. Jedno sovy nebojie sie [161] .

В

другом месте этого памятника читаем: «Нет юноши! напал на него лютый враг, ударил в грудь тяжелым молотом»,

Vyrazi z junose dusu-dusicu! Sie vyletie pieknym tahlym hrdlem, Z hrdla krasnyma rtoma [162] .

161

Перевод: Там много душ носятся туда-сюда по деревьям. Боятся их птицы и пугливый зверь, только совы не боятся.

162

Исторг из юноши душу-душеньку! Она вылетела прекрасною длинною гортанью, из гортани румяными устами.

To же сказано и о сраженном Влаславе:

Ai, a vyide dusa z rwucei hyby, Vyletie na drvo, a po drwech Siemo-tamo, doniz, mrtew nezzen [163] .

Подобные обороты и выражения доныне встречаются в моравских и чешских песнях: «Wylecela duse z cela, sedla na hajicek, na ten zeleny travnicek»; «Z tela (душа) vyletela, na zelenu luku sedla». Говоря о полете душ, они намекают на древнейшее представление их птицами. Такой намек получает особенную силу при положительном свидетельстве других сохранившихся у славян поверий. Кашубы твердо убеждены, что души усопших, до погребения оставленных ими тел, сидят в образе птиц на дымовых трубах и что детские души бывают одеты нежным пухом. В уездах Мосальском и Жиздренском в течение шести недель после чьей-либо смерти стелют на окно белое полотенце, выпуская один конец на улицу, а на полотенце кладут хлеб и верят, что душа покойника есть та самая птица, которая станет прилетать к окну и клевать положенный хлеб. Суеверие это до половины прошлого столетия разделялось и лицами высших слоев русского общества. Заимствуем следующую любопытную заметку из мемуаров того времени: в апреле 1754 года умер гофмейстер Чоглоков; в открытое окно спальни его жены влетела птица и села на карнизе против постели; увидя птицу, Чоглокова сказала, что это прилетела душа ее мужа, и разубедить ее в этом не было никакой возможности. Г. Кулиш записал прекрасный рассказ о том, как обмирала одна старуха: «Як прийшла вже мини година вмирати (передавала старуха), то Смерть и стала с косою в мене в ногах. Як стала, то ноги так и похололи… Як замахне косою, то душа тилько пурх! Так як пташка вилетила та й полетила по хати, и сила в кутку на образи, пид самою стелею. А грихи стали на порози тай не пускають души с хати. От я бачу, що никуди вийти; дивлюсь, аж викно о(т)чинене. Я – пурх у викно! И пишла, пишла полем. Легко та любо мини так, мов заразна свит народилась». В похоронных и надгробных причитаниях слышатся такие поэтические обращения к милым родственному сердцу покойникам: «Та прилизь же ты до мене, мий братику, хоть сивым голубем, хоть ясным соколом, хоть билым либидем» – «Прилетай ко мне хоть кукушечкой, прокукуй мне свою волюшку!» (Тамбов. губ.). Невеста-сирота, обращаясь к умершим родителям с обычным обрядовым причитанием, голосит: «Восстань, кормилец-батюшка, распечатай свои уста сахарные, попроси у Господа Бога златы крылушки, прилети на свадебку, благослови!» (Твер. губ.). В нашей старинной символике райские птицы Алконост и Сирин нередко означают праведников; в этом значении, по словам гр. Уварова, встречаем мы ту и другую птицу на изваяниях Дмитриевского собора во Владимире на Клязьме. Наравне с прочими индоевропейскими народами славяне сохранили много трогательных рассказов о превращении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых они навещают своих родичей. Как скоро душа покидает тело, она, смотря по характеру своей земной жизни, принимает образ той или другой птицы, преимущественно белого голубя или черного ворона. Малороссияне думают, что душа покойника в продолжение сорока дней летает с ангелом в неведомом мире, являясь каждую ночь в свой дом, где она в виде голубки купается в нарочно поставленной воде. Когда диакон Феодор и трое его товарищей-расколоучителей были сожжены в 1681 году, то, по сказанию староверов, души их взвились на небо в виде голубей. На кровле бедного дома, повествует народная легенда, сидело три голубя; проходил мимо путник: что такое, думает, сидят на кровле три голубя и порываются к небесам порхнуть? Заходит в дом и узнает, что несчастная мать, не имея средств прокормить трех маленьких детей, умертвила их, а голуби – это три божьих ангела, прилетавшие за душами младенцев, чтобы отнести их на небо. Моравские сказки свидетельствуют, что душа вылетает из уст умирающего и несется на небеса белою голубкою. Черногорцы душу называют голубицею; у западных славян есть предание о сетующих на могиле голубях. На древних гробницах голубь изображался как символ отлетевшей души; лонгобарды, в память родственников, умерших на чужбине или павших в битве, ставили на церковных дворах шесты с деревянным изображением голубя и обращали голову птицы в ту сторону, где лежал прах покойника. Польские предания утверждают, что каждый член рода Гербурт обращался по смерти в орла; а первородная дочь Пилецких превращалась в голубку, если умирала до брака, и в сову, если умирала по замужестве. По мнению чехов, в сову превращается жена, неверная своему мужу. Есть еще легенда: разбойник Мадей, терзаемый ужасом грядущего наказания на том свете, обрек себя на покаяние; он воткнул в землю свою палицу и преклонил колена с обетом не сходить с места, пока милосердие божие не отпустит ему грехов. Долго оплакивал он свои злодеяния, много утекло времени – палица разрослась в ветвистое дерево и стояла осыпанная яблоками. В один день проезжал мимо епископ; Мадей умолял святителя дать ему разрешение, и по мере того, как он исповедал свои грехи и небо разрешало их, яблоки одно за другим срывались с дерева невидимою силою, превращались в белых голубей и улетали на небо: эти голуби были души убитых разбойником. Оставалось только одно яблоко: то была душа отца Мадеева, которого замучил он страшным образом. Наконец и оно, после высказанной исповеди, превратилось в сизого голубя, который тотчас же исчез вслед за другими [164] . В Подолии известна песня – как из могильного холма выросло дубовое деревце и как прилетал и садился на его ветви белоснежный голубок. По чешским преданиям, невинная душа вылетает из тела белым голубем, а грешная – темноцветным или иною какою птицею. В одной из малорусских песен говорится, что душа убитого мужа прилетала к плачущей вдове в образе павлина; а в другой читаем следующие стихи о душе убитого казака:

163

Вот и вышла душа из стенящих уст, взлетела на дерево и (порхала) по деревьям туда и сюда, пока не сожгли мертвого.

164

В немецкой редакции, когда раскаявшийся грешник был помилован и умер, душа его воспарила на небо белым голубем.

Прелитила пташка, коло мене впала: Таки очи, таки брови, як у мого пана; Прелитила пташка – малевани крыльця: Таки очи, таки брови, як у мого Гриця!

По свидетельству великорусской сказки, душа неповинно убитой девицы прилетает к доброму молодцу соловьем и поет про свое несчастие, словно человеческим голосом выговаривает. О душах умерших детей рассказывают на Волыни, что весною они слетают с неба, принимая вид ласточки, конопляночки и других певчих пташек, и, садясь по деревьям возле отцовских изб, поют сладкозвучные песни, чтобы утешить своих осиротелых родителей. По немецкой сказке, пасынок, убитый мачехою, оборачивается птичкою, прилетает к своему дому и поет: «Меня мачеха убила, сестра схоронила – и я стал чудесною птичкой!» – слова, одинаковые с теми, которые в русской сказке наигрываются дудкою, сделанною из тростника, что вырос на могиле убитого мальчика [165] . Вместе с другими подобными свидетельствами, касающимися германских племен, Я. Гримм приводит верование, что когда тонет разбитый корабль, то души потонувших подымаются из вод и восходят на небо белыми голубями. Романская легенда также представляет душу голубкою. У литовцев есть прекрасное поэтическое предание: певец Дайнас страстно влюбился в красавицу; напрасно он утром и вечером пел перед ее окном пленительные песни: суровая красавица не хотела отвечать его страсти. Дайнас утопился, и боги превратили его в соловья. Только тогда почувствовала она к нему любовь, умерла с горести и была превращена в столиственную розу, которая начинает цвести в то время, когда перестает петь соловей. Существует в Литве и другой рассказ о том, как бедный земледелец, любивший сопровождать свою трудную работу веселыми песнями, был превращен по смерти в жаворонка, который потому и вьется, и поет над колосистыми нивами. Литовское предание о Дайнасе напоминает «Цеиск и Гальциона» Овидия: в этом стихотворении поэт сохранил нам подобное же предание древних о превращении в птиц двух любовников, погибших в волнах коварного моря. «Одиссея» души умерших представляет летающими в воздухе стаями и сравнивает их с летучими мышами [166] . Вот почему птица, влетевшая в комнату (воробей, голубь, ласточка), предвещает покойника; ту же примету относят и к нетопырю. Крик ворона, филина и совы, прилет дятла, желны или кукушки к дому считаются таким же печальным предзнаменованием чьей-либо смерти. Видеть во сне, как улетела со двора кукушка или поднялся с руки сокол, означает смерть близкого, любимого человека.

165

Арабы верили, что из крови убитого зарождается птица, которая летает близ могилы и жалобно кричит, пока не будет отомщено убийство.

166

Египтяне, разделявшие то же воззрение на душу, изображали ее в виде птицы (копчика) с человеческой головою.

Особенно знаменательно представление души в образе кукушки, которое может навести на смысл загадочного обряда, известного на Руси под названием крещения кукушек. В народных малороссийских песнях кукушка прилетает горевать над трупами умерших [167] ; она эмблема сильной сердечной печали по милым покойникам: у сербов и литовцев есть предание о превращении в кукушку неутешной сестры, которая долго и горько оплакивала смерть своего брата [168] . На деревянных могильных крестах в Сербии изображают столько кукушек, сколько родственников и особенно сестер грустят по усопшему, и до сих пор девица, потерявшая брата, не может удержаться от слез, как скоро заслышит голос кукушки. На Руси верят, что когда эта птица кукует, то из глаз ее капают на древесную ветку слезы; за эти слезы принимают яички насекомых, облипающие древесную ветку и называемые у немцев kukuks-speichel, у сербов кукавичjа суза, у нас кукушкины слезки. К кукушке обращаются с вопросами о покойниках; так, в одном похоронном причитании над умершим отцом говорится:

167

Никто, говорит песня, не погрустит о погибшем на чужбине, только ворон прилетит, сядет на трупе, поклюет и перестанет, да «прилетит зозуля да й плаката стане»; к умирающему казаку прилетали кукушки, «у головах сидали, як ридны сестры ковали».

168

Ср. малорусское предание: «Зозуля й дятел були перше людьми, а поели Бог так дав, що поробились птицями».

Мий же ты таточку! Як будуть садочки цвисты, И буде зозуленька куковаты, Я ж буду, мий таточку, Зозуленьку пытаты: Чи не бачила-ж ты, зозуленько, Мого батьку риднаго?

В свадебной песне невеста-сирота посылает кукушку за своими умершими родственниками, чтоб они пришли с того света благословить ее на новое житье.

Обряд крещения кукушек в разных местах совершается в разное время – на третьей, четвертой, пятой или шестой неделе после Пасхи, но преимущественно в неделю Семицкую, когда поминают усопших. Женщины и девицы собираются в лес, делают из лоскутьев и цветов чучело птицы и сажают на ветку, а под нею привешивают шейные кресты; иногда вместо того отыскивают траву, называемую кукушкою (orchis-latifolia) [169] , и, вырвав ее с корнем, одевают в сорочку, потом кладут на землю и ставят над нею крестообразно две дуги, покрывая их платками и вешая с двух сторон по кресту. В Орловской и Тульской губ. надевают крестик на самое чучело кукушки и поют: «Кумушки, голубушки! Кумитеся, любитеся, даритеся!» Это называется «кстить (крестить) кукушку» или «кумиться». Две девицы, поцеловавшись из-под дуги, меняются крестами и называются кумами. В праздник Семика поселяне приходят в рощу, отыскивают две плакучие березы, нагибают и связывают их ветви разноцветными лентами, платками и полотенцами в виде венка; над венком кладут означенную траву или чучело кукушки, а по сторонам привешивают кресты. Две девицы, желающие покумиться, должны обойти вокруг этих берез – одна навстречу другой, потом трижды поцеловаться сквозь венок и сквозь венок же передать друг дружке желтое яйцо. Хоровод поет:

169

Беременные женщины выкапывают эту траву и гадают по ней: если на корне будет два отростка – то родится девочка, а если три – то мальчик.