Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Поспела уха. Хлебали ее с наслаждением, посыпая зеленым луком и укропом, круто соля. Щепов ликовал:
— Я ж понимаю. Уху нужно варить из той воды, в которой рыбу изловил. И не позже, чем через час после поимки. Тогда в ней весь смак. Тут у меня один уполномоченный был. Из бывших, из богатых, значит. Очень это место любил. И уху. Выпьем, закусим. Запоет душевно: «Меж высоких хлебов…» И со слезой говорит: «Кончаются, Анатолий, ваши места. Кончается екзотика». Какую-то екзотику все поминал. Ну, дохлебывай, собираться станем.
— Как это? А косить?
— Эх
…Дома Анатолий Федосеевич долго умывался, причесывал жиденькие волосики, надел вышитую рубаху и новый пиджак с планками колодок. Когда надел шляпу, бабка Настя, неодобрительно следившая за этими приготовлениями, не выдержала:
— Вырядился! Ждут его! В самый разгар сенокосу… Жених, гли-ко, нашелся!
— Проведать надо, — бормотнул Щепов, стараясь не глядеть на бабку Настю. — Я ненадолго. Как, мол, живете? То да сё.
— Смотри, проведщик, — скептически ужала губы бабка. — Долго не шляйся. А то я по тебя приду — доброго не жди!
Я ушел на мезонин и принялся за книги. Мне посчастливилось найти атлас к двутомной «Истории русской церкви» с автографом прадеда. Библии нигде не было, но и это уже являлось находкой. Прадед, взявший себе псевдоним Голуби некий, был автором «Истории» и составителем атласа. Профессор Московской духовной академии, он был одним из сторонников и основателей теории первоапостольского хождения по Руси.
По тропке, виляющей через луг к речке и дальше, к Ефремью, прошел нарядный Щепов. Увидел меня в окошке, помахал рукой и бойко крикнул:
— Пошел в раскат, помоложе себя искать!
Анатолий Федосеевич ушел, а я раздумывал о теории, в создании которой участвовал и прадед. Суть ее сводилась, примитивно говоря, к тому, что христианская религия не была заимствована нами у других народов, а получена непосредственно из рук Иисуса Христа.
Христос якобы разослал всех своих учеников проповедовать свое учение по разным странам. Таковым вот и было первоапостольское хождение по Руси, в результате которого мы получили христианство. Потом, дескать, начались нашествия язычников, христианство подверглось гонениям, но не было совсем искоренено. Так что византийская волна не породила у нас христианства, а лишь вызвала к жизни то, что было даровано от бога и жило испокон веку.
«Очень удобная теория, — думалось мне. — Тут тебе и приоритет, и… И додумался же кто-то!»
Ходил апостол по Руси, нес новое учение прямо от самого господа бога. И вот уже мы не язычники, а христиане — пожалуй, самые ранние в Европе. Ведь от места, где проповедовал Христос, до нас не дальше пешком идти, чем, скажем, в Париж. И препятствий меньше. Любит же
Я знал, что Библия должна была находиться тут. Уже полки на одной стене были разобраны все, книги обтерты и переставлены. Но и на другой стене при беглом обзоре не было видно чего-либо подобного. А между тем тетка с уверенностью писала.
Я продолжал работу и наткнулся на народническую книжку, а потом и на эсеровскую брошюру. «Вот тебе и раз! Какие еще открытия здесь мне предстоят?» — подумал я и засел за чтение. Но мельком взглянул на часы, увидел, что снова не заметил, как промелькнуло полдня, что время обедать и давно пора идти к Щеповым.
Знойно было на улице. Знойно и тихо, без малейшего движения воздуха. Березы и липы, казалось, повесили листики, мирно дремали в тени собаки, и если бы не яркое солнце, было бы похоже, что спит себе Песково глухой ночью беспробудным сном.
У Щеповых на дверях висел замок. Обычно бабка Настя дверь не запирала, а если и запирала, вешала ключ на гвоздик, вбитый в середину двери, приговаривая: «У нас коммунизм». Но ключика не было. Либо она взяла его по рассеянности, либо ушла куда-то далеко и хотела показать, что вернется не скоро.
Я стоял на крыльце, смотрел на замок и соображал, куда же ушла бабка Настя. И вдруг увидел ее. Она шла из-под горы по середине дороги, а примерно на метр впереди нее шагал Анатолий Федосеевич. Держался он слишком прямо, а по тому, как отставлял в сторону деревяшку, чувствовалось, что он сильно выпивши. Вышитая рубаха была расстегнута, шляпа сидела на затылке. В руке у Щепова болталась хозяйственная сумка, которой, когда он уходил, у него не было.
По мере того как муж с женой продвигались ко мне по песчаной укатанной дороге, я стал различать произносимые бабкой Настей слова. Она не кричала, но говорила повышенным голосом, давая себе передых, чтобы подступить к мужу и подтолкнуть его в спину. От некрепкого толчка у Щепова вздрагивала голова, он поспешно подавался — вперед, а потом опять принимал независимую позу.
— Змей ты раззмей! — звонко выговаривала бабка Настя. — Полумоток ты лешев, калаушка ты окаянная! К сватье он пойдет! Харя ты неумытая! Рожа берестяная! Совсем на старости совесть потерял. Чучело ты горбатое! Вишь как он к сватье ходит!
Население Пескова, те, кто находился дома, внимательно следили за этой движущейся картиной. Кто выглядывал из окна, кто стоял на травке у своего крылечка. Птичница Агашка смотрела с дальнего конца села, прикрыв от солнца глаза рукой. Ребятишки, игравшие у дороги, тоже присмирели и глядели во все глаза на процессию. Никто не улыбался, не осуждал, не сочувствовал. Смотрели, да и все, словно перенимали бабкин опыт.