Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Ветер совсем разогнал тучи, над маленьким нашим городком вовсю светило солнце. Блестела река, в тополях возились птицы. Шли по улице люди, разговаривали и смеялись. Домики казались чистенькими и умытыми. Совсем еще не осенним выглядел городок.
А душа моя полнилась радостью. Хоть и чистосердечно жалел я редактора, но над моей-то головой гроза пока пронеслась, и — вот эгоизм здоровья и молодости — я уже думал совсем не о редакции, а о встрече с друзьями, о стадионе, о танцах, о кино. А главное — впереди меня ждала обратная поездка: Дерюгино, Матвей Васильев,
И до чего же замечательно было жить!
В Песково за библией (маленькая повесть)
Когда я пробудился, солнце уже не стояло в зените, а просвечивало сбоку сквозь медностволье сосен. Начали наглеть комары. Я встал, размялся и надел рюкзак.
Пока все шло, как было задумано. Я и планировал поспать в этом лесу, перекоротать обеденную жару. Вырос я в лесном краю и ничего в лесах не боялся, кроме змей. Было у меня к ним брезгливо-пугливое отношение. А в таком сухом сосновом бору-беломошнике змей не должно было водиться. И запомнил я этот бор еще с отрочества.
На родину матери мы ходили дважды. Оба раза летом и все шестьдесят верст пешком. Дорога здесь была старинная, булыжная, обсаженная березами, совершенно запущенная. Новый большак, связавший несколько районов, проходил в стороне. Значение этой дороги утратилось где-то в начале века. И чинилась она только местными колхозами, чтобы удобнее проехать из бригады в бригаду.
Дорога шла через два волока. Один — в двадцать пять километров, с единственным кордоном посредине, другой вдвое меньше. Последний я только что миновал, перешел по ветхому мосту через шуструю Юрмангу и отдохнул в сосновом лесу.
Красив и спокоен был этот бор. Сосны стояли негусто, высоченные и ровные, как на подбор. Вздымщики насекли на их боках стреловидную, елочную татуировку. Подлесок почти отсутствовал. А белый скрипящий мох устилал небольшие пригорки и распадки и выглядел сказочно и приветливо. Птиц не слышалось. И если присутствовало что живое, так это солнце, уходившее на закат.
Сотню, наверное, раз собирался я побывать здесь. Да ведь и не только здесь. Пройти всю эту дорогу — волоки, поля, угоры, тихие деревни, попить из лесных ручьев родниковой воды, полежать в бору. Да как-то откладывал, так и не собрался с тех дней отрочества. А теперь вот шел и вспоминал. Ночевал на пол пути в той же деревне, что и тогда, давным-давно. Щемяще радостными были воспоминания. И особенно в этом бору.
Теперь догадался я, почему, когда впервые пришел в Третьяковку, меня остановила картина, изображавшая такой бор. Мучило меня, но никак я не мог вспомнить, где я это видел. Но ведь видел же! Тогда решил, что видел репродукцию в журнале. А сейчас понял: здесь отложилось то впечатление навсегда.
Шагал по просеке, песчаной и ровной. Корни деревьев кое-где выступали над почвой, бугрились и уходили вглубь. Было душно, и пахло разморенной хвоей. Шагал я и думал, что вовеки бы не собраться мне в заветное путешествие,
Он занимался антирелигиозной пропагандой. И занимался обстоятельно, увлеченно. Проштудировал Евангелия всех четырех евангелистов и скрупулезно сравнивал их, находя противоречия. Писал к тому же какую-то брошюру. А когда я рассказал ему, что дед мой был попом в глухой деревне, что до сих пор там стоит дом, что в нем есть библиотека, а ездит туда только моя старая тетка, то он сделался сам не свой. Все приставал ко мне, умолял съездить, отобрать редкие книги. А то, дескать, без надлежащего хранения пропадут.
Мне самому давно хотелось в Песково. Каждый год собирался, да то одно, то другое. Однако основное для меня было отдохнуть, углубиться в воспоминания детства, побыть на природе. А нынче, когда приятель одолел, подумал я и о библиотеке. Хотелось мне Библию привезти: я, к своему стыду, ни строчки из нее не читал, хотя о религии, бывало, спорил и даже доказывал свою компетентность. Так приятель и подтолкнул меня на поездку. А я помнил, что имелись там иконы, на которые вдруг мода пошла, да старопечатные книги. Дождался отпуска и поехал.
Добрался до городка, где жил в детстве, нагрузил рюкзак и двинулся по забытой дороге. Вышел с восходом, продвигался не спеша, с привалами. Несколько раз со встречными потолковал, пил парное молоко, а ночевал на сеновале. И уж до чего был доволен, что приятель меня уговорил, что решил обязательно какую-нибудь редкую книгу ему отыскать.
Жара не измучила: дорога большая лесная, и речек много. Донимал только мелкий овод, которого у нас зовут «строка», величая таким прозвищем и привязчивых сварливых женщин.
Сегодня до целя похода оставались совсем пустяки. С большой дороги я свернул, большак здесь расширялся, был ухоженным, через несколько километров начинался асфальт, приводивший в районный центр. Мне же надо было пройти бор, миновать несколько деревень, а потом появлялось и Песково.
Собственно говоря, мать родилась возле Чухломы, но дед получил тут приход, и она переехала сюда ребенком, и детство ее прошло в этих местах.
Ярко помнились мне травяные спуски к речке Починовке от дома на взгорке, окруженного всегда что-то лепечущими березами, запах вымытых полов в комнатах, кожаных переплетов в светелке и ранний крик петуха на повети. Вот и спешил я туда, в счастливый кусочек своего детства.
Бор совсем поредел, раздался в стороны, и после небольшой лиственной опушки я вышел в открытое поле. Солнце стояло еще довольно высоко, а впереди виднелись скаты и подъемы, поля и перелески, и по луговине виляла чуть приметная тропинка.
По боковой веточке этой тропинки шел ко мне человек, тоже, вероятно, вышедший из леса. Среднего роста, в старом зеленом кителе и бумажных серых брюках, в капроновой шляпе на голове. Он еле заметно прихрамывал. А когда подошел, я увидел, что у него вместо левой ноги ниже колена деревяшка, взятая в самом низу в жестяное кольцо.