Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Затем другие курсы прошел Арсеня — колхозных счетоводов. Еще подзазнался и выпивать стал больше. Однако тут дочка родилась, и легче стало Татьяне держать его в руках.
А она все в рядовых ходила, работала в полеводстве: к скоту особой охоты у нее не припало. Работала гораздо, и на трудодни ей и ему доставалось хорошо.
Родился и сын, да недолго пожил. И к медику носили, и к бабкам, и в бане парили, и лечили всяко — не помогло. Видно, не суждено было ему жить.
Может, это и к лучшему, а то как бы в войну осталась она
Когда началась война, никто особенно не удивился.
Во-первых, только что с белофиннами отвоевали, во-вторых, слухов в народе было много, в-третьих, разные приметы, вроде грибов, точно войну предсказывали.
Вместе со всеми бабами провожала Арсеню и других мужиков Татьяна. Одинаково ревели, иные попуще, иные потише, одинаково бежали за подводами, одинаково тихо брели по домам обратно.
Только всем разная выпала судьба. У одних вернулись, у других так больше и не прошли по деревне.
Арсеня, когда поехал, пообещал:
— Писать буду часто. Дочку поберегай.
И верно, вскоре пришло письмо. Писал, что все в порядке. Описывал о себе то, что разрешалось. Советы по хозяйству давал.
А потом не писал ровно пять лет.
Ехали со станции домой. Длинный обоз растянулся по дороге. Татьянины сани в середине, в головах два мужика бракованных, а за ними все бабы, бабы.
Дорога длинная — точно сто сорок один километр.
Скрипят полозья от ночевки до кормежки и до другой ночевки. С неба крупный, но редкий снежок валит, лес по сторонам, ветра нет, тепло.
Мужикам веселее, покуривают себе. А бабы тоже развлечение находят. Пропоет первая частушку, затем очередь второй. Дойдут до конца — и снова. Все частушки переберут: про любовь и про измену, про долю свою, иногда и озорную вставят. А мужики подстанут, ввернут что-нибудь новенькое, современное:
Скоро-скоро два набора, Все пустые уголки. Полетят советски пули Прямо Гитлеру в портки.На станцию ездить теперь часто случалось. Возили лен, хлеб. Что заставят.
В деревне и раньше приходилось всякую работу знать, а в это время все за мужиков делать стали.
Татьяна гордилась тем, что мала, да сильна. Мешки выносила не только на спине — под пазухой никак не меньше, чем хороший мужик, утащит. Работала много и зарабатывала славно. В их краю в войну хлебом не бедствовали. Страшнее оказались два первых послевоенных года.
Когда подъезжали к своей деревне, вызвездило, месяц встал на рождении, начал забирать силу мороз. Татьяна крепче куталась в полушубок, ноги запихивала в сено и вспоминала, как она в последний раз гадать ходила.
И
Раздумалась Татьяна. Скольких гадалок обошла, сколько слез выронила, у скольких сейчас радость в семье — вернулись. И уже начала тихонько подвывать, как вдруг резко дернулась подвода в сторону и остановилась.
Ведь почти шагом ехал обоз, чуть-чуть притрушивал на скатах, а надо же такому несчастью случиться… Света невзвидела Татьяна, когда разглядела, как валится на искорками блестящий снег кобыла, запрокидывая голову и надрывно храпя…
Время было слишком суровое. Как ни доказывала Татьяна, как ни поддерживали ее бабы, вынесли решение: от небрежного обращения пала лошадь. И постановили взыскать убытки.
Деньги, какие имелись, она припрятала: описывайте имущество, что наберете.
Часть набрали. Ничего ей из барахла не жалко было, наживется. Но когда взяли выходной Арсенин костюм и кепку-восьмиклинку, окаменело разом ее сердце.
«Лучше деньги и все надо было подать, — думала. — Как же я костюм у надежных людей не схоронила?»
И сразу ей стало понятно — не вернется Арсеня. Вроде бы знамение ей такое вышло — костюм отдала. Пока тут, на месте, костюм был, вроде не верилось даже, что не придет. Должен прийти, надеть. Цело гнездо, и птица к нему летит. А кто же в разоренное гнездо возвращается?
Будто последняя ниточка надежды порвалась в ней. Не помнила себя, пошла в холодный прируб, где продукты да разные вещи хранили, выбрала подходящую веревку и полезла привязывать к крюку, на который свиные туши вешали.
Приладила веревку крепко. Не услышала, как дверь в прируб скрипнула. Только донесся до нее дочкин вопрос:
— Мам, или Ваську резать будем?
Не сразу поняла Татьяна, что о поросенке дочка спрашивает. Глянула одичало на нее, опомнилась вдруг, что она у нее есть.
Увидела на дочкином лице удивленные и грустные, но все же озорные, все ж Арсенины глаза, хлопнулась с ящика, на котором стояла, ничком на пол. Закаталась, заголосила, насмерть перепугав дочку.
Всего дня через три после этого прибежала под вечер с другого конца деревни доярка Галька, простоволосая, растрепанная, с письмом в руках. Не могла от быстрого бега слова сказать, сунула Татьяне письмо — читай.
Разобрала Татьяна в письме: Галькин муж встретил в Сталинграде Арсеню. Тот сейчас работает пока на восстановлении города, домой не пускают. Арсеня вроде бы домой писал, но ответа не имеет.
Еще Галькин муж намеком добавлял, что ходит к Арсене какая-то баба, варит, стирает. А поэтому не худо приехать Татьяне в Сталинград.
Как в тумане, как в чаду собиралась Татьяна. Едва помнит, как письмо Галькиному мужу писали, чтоб Арсеню предупредил, как дом заколачивала, как до станции добирались.