Недотрога для одиночки
Шрифт:
– Я не понимаю, Соня, в чём проблема? Если тебе нечего скрывать, чем тебе мешает мой человек?
– Помимо того, что я повсюду чувствую себя самозванкой, которую принимают за царственную особу? Я хочу, чтобы обо мне ты разговаривал со мной. У меня спрашивал, какие новости и что было интересного, а не узнавал обо всём из отчётов подчинённых.
Глеб не мог понять, чем одно исключает другое. И вообще, в этой странной, нелогичной претензии мерещилась какая-то женская уловка. Может, ей всё-таки в самом деле есть, что скрывать?
– Допустим, я понял, - скрепя сердце, согласился он. – А что насчёт тебя, Соня? Раз уж мы поговорили о твоих недовольствах, могу я тоже узнать одну вещь? Почему ты ничего не хочешь от меня принимать? Что это за демонстрации?
– А что ты мне предлагал, кроме денег?
Глеб опешил. Даже захотел посмотреть ей в лицо, чтобы убедиться – она не смеётся и не издевается над ним. Впрочем, голос звучал более чем серьёзно и даже немного расстроенно.
– А тебе что нужно, розы? – хмыкнул он.
– Можно и розы, - неожиданно – и по-прежнему абсолютно серьёзно – согласилась девчонка. – Но вообще я больше люблю лилии.
– Какие, к чёрту, лилии?! – не выдержал он. – Ты правда хочешь, чтобы я таскал тебе веники? Да у матери целая оранжерея цветов, срезай, что хочешь и сколько хочешь.
Соня села. Посмотрела на него с таким недоумением, будто видела впервые.
– Ты действительно не понимаешь?..
– Что я должен понять? Что тебе не годятся украшения, не нужны деньги, но ты хочешь, чтобы я носился с какой-то травой? Что за бред, Соня?!
– А у тебя деньги – это как «Рафаэлло», вместо тысячи слов, да?
– При чём тут «Рафаэлло»? Ты хочешь, чтобы я купил тебе конфет?
– Да при чём здесь конфеты?!
– А что?! Твою мать, Соня, выражайся яснее!
Она вдруг засмеялась. Искренне и заразительно. Уткнулась ему в плечо, вздрагивая всем телом и не в силах унять необъяснимый приступ веселья. А потом неожиданно потянулась выше, поцеловала его в губы. Улыбнулась так тепло и ласково, будто он только что пообещал ей что-то на редкость приятное.
– Ты невозможный человек!
– Я хочу о тебе позаботиться. По-настоящему позаботиться, а не заниматься ерундой, - ещё раз попробовал он объяснить, надеясь разобраться хотя бы с одним моментом.
– Хорошо, - неожиданно согласилась Соня. – Только ты можешь думать обо мне в это время? Не о солидности затрат, не о том, чему бы порадовались твои… предыдущие женщины, а обо мне?
И вот как её понимать? Он ведь и так только о ней в последнее время и думает! Настолько в голове засела, что это уже ненормально! И всё равно – всё не так. Он что, должен быть волшебником? Мысли читать?
Пытаться выяснить конкретные запросы не имело смысла. Разговор бы просто пошёл по второму кругу, а он уже наслушался про цветочки и прочее.
Глеб задумался. Попытался вспомнить, как увивался
Глеб невольно скривился. Его театралом нельзя было назвать даже с натяжкой. Он попробовал представить себя в роли галантного кавалера, но ничего не вышло. Чёрт, да от него будет за километр нести лицемерием, если даже он постарается. Это не дело. Да и Соня почувствует фальшь.
Ничего толкового не приходило в голову. Деньги и сила – главные ресурсы, на которые он привык опираться, сейчас оказались бесполезны. Глеб чувствовал себя загнанным в тупик.
Не то чтобы ему было так уж важно ублажить девчонку, но… удержать было важно. И гадкая мысль о том, что если он так и не разгадает её заскоков, то скоро рядом с его девочкой вновь засветится какой-нибудь «Маркуша», которого она вполне может посчитать более подходящим партнёром, не давала покоя.
После ужина Глеб улучил момент, когда Соня была занята домашними делами, и он мог застать мать одну.
Та по своему обыкновению возилась в зимнем саду. Глеб остановился рядом, без всякого интереса взглянул на какие-то гранулы, которые матушка сосредоточенно смешивала с водой, тщательно отмеряя пропорции.
– Не загораживай мне свет, - не поднимая головы, проворчала Валентина Григорьевна. – Не видишь, я спатифиллумы подкармливаю.
Он отступил на пару шагов, остановился с другой стороны. Обычно несвойственная ему неуверенность мешала начать разговор.
– Ты что-то хотел? – снова нарушила молчание мать. – Не стой столбом.
– Мам, почему ты когда-то не захотела жить с моим отцом? – выпалил Глеб, поняв, что не сумеет сформулировать это как-нибудь деликатнее.
Его любопытство к собственному происхождению иссякло как-то само собой ещё когда он был подростком. Тогда мать считала, что он ещё слишком мал, чтобы вдаваться в подробности. Потом вроде бы хотела рассказать, но Глебу уже не было интересно.
У них с матерью всегда хорошо складывались отношения, и ему хватало такой семьи. А о чём шушукаются люди за спиной, его по мере взросления волновало всё меньше.
Но вот сейчас захотелось узнать. Разобраться.
К счастью, Валентина Григорьевна умела не задавать лишних вопросов. И сейчас не стала. Бережно отодвинула свои пакетики и леечки, отряхнула руки и только тогда перевела взгляд на сына. Задумчиво, мечтательно улыбнулась, словно сейчас видела перед собой кого-то другого.
– Он был из тех, кого называют «рубаха-парень». Открытый, весёлый, душа любой компании. Как ухаживал, фильм можно было снимать. Один раз залез ко мне на балкон с гитарой, представляешь? Мы тогда на втором этаже жили, я была в жутком восторге!