Недруг
Шрифт:
– Вот, слышишь? Думаю, это жуки. Куча жуков. В этот раз ты точно должен был слышать.
Но я не слышал. Я спал. И Грете стоило.
Терренс возвращается после того, как забрал из машины кое-какие вещи, и несет их прямо на второй этаж. Он настаивает, чтобы мы снова собрались втроем в гостиной. У него есть несколько «общих вопросов», в основном ко мне, но, как он сказал, он хочет, чтобы Грета была рядом. На случай, если ей будет что добавить.
– Вам бывает жутковато в доме? – спрашивает
Жутковато? Нет, говорю я. Это же мой дом.
– Иной раз бывает, – говорит Грета. – Но у обособленной жизни есть свои преимущества.
Мы здесь не просто так поселились, говорю я. В уединении много плюсов.
– Мы привыкли, – говорит Грета. – Это уж точно.
– Дело в том, что… Не знаю. Я здесь совсем недолго, но тишина давит. Совсем чуть-чуть. На психику, я имею в виду. Наверное, потому, что я к ней не привык.
Все городские так считают, говорю я. Потому-то много кто уехал.
Я смотрю на Грету, потому что она понимает. Она знает, каково это – жить вдвоем, не беспокоясь о современной городской суете.
– И все же иногда я согласна с тем… – осторожно добавляет Грета. – Ну, с тем, что хочется знать, что там, за пределами.
Ее слова меня удивляют. Она как-то затрагивала эту тему, но я решил, что все забудется и больше никогда не всплывет в разговоре. Слушая ее, я понимаю, что она не забыла, и от этого мне тяжело. Вот этого я и не понимаю. Грета любит сельскую жизнь.
– Мысль о том, чтобы отправиться туда, где никогда не бывала, пугает, – продолжает она. – Но иногда ведь полезно пугать себя. Ничего не стоит завязнуть в бытовой колее. Мы убеждаем себя, что идем к какой-то цели, к счастью, но на самом деле эта колея длиною в жизнь.
Нам здесь очень нравится жить, говорю я.
Терренс меняет тему.
– Ты играешь на пианино, – обращается он к Грете. – Я прав?
Грета играет. Она любит играть, а я люблю ее слушать.
– Пианино прекрасно звучит, – говорит он.
– Оно расстроено, – отмечает Грета. – Неисправно.
– Что-тто, прости? – переспрашивает Терренс.
– Пианино. Оно в доме дольше нас, так что не в лучшей форме, – говорит она. – Его нужно настраивать.
Но пианино помогает Грете, говорю я. Помогает расслабиться.
Я вспоминаю, как она играет, и тянусь, чтобы взять ее за руку.
Музыка лечит, говорю я Терренсу. Я рад, что у нее есть свое занятие. Что-то свое, что она умеет делать, а я нет.
– Как вам удалось оставить куриц после запрета на разведение животных? Не волнуйтесь, я не собираюсь никому сообщать о курицах. Пара штук – не проблема.
Не знаю. Их немного, говорю я. Когда мы приехали, они уже тут были. Я решил их оставить.
– Я сказала, если хочет оставить куриц – пожалуйста, но я не собираюсь присматривать за ними, – говорит Грета. – Меня не прельщает перспектива лопатить куриное дерьмо. Если нас поймают, платить штраф будет он.
– Что ж, очаровательно, – говорит Терренс. – Видите? Вот зачем
Он снова начинает что-то печатать в экран. Заметки, наверное.
– Чем больше я узнаю, тем уютнее себя чувствую, – говорит он.
Когда мы наконец заканчиваем, Терренс встает.
– Думаю, мне пора наверх. – Он вытягивает руки над головой. – Надо разобрать вещи, подготовить оборудование. Устроиться, так сказать. Не обращайте внимания, если буду шуметь.
Оборудование? Для чего? И сколько этого оборудования?
– Совсем немного. Вам не о чем волноваться. Только все самое необходимое для сбора данных и прочего.
– Я покажу тебе комнату, – говорит Грета.
– Ах да, Джуниор. Не забудь принять две. – Он поднимает полупрозрачный пузырек с таблетками, встряхивает его. – Вот. Доктор прописал.
Что это такое? Обезболивающее?
– Да, – отвечает он. – Они помогут тебе восстановиться.
Плечо ноет, но как-то смутно. Я протягиваю руку, и он кладет мне на ладонь две синие капсулы.
– Должно помочь.
Они берут по паре сумок, которые Терренс принес из машины, и поднимаются наверх. Я встаю очень медленно, чувствуя скованность и боль. Знаю, что надо двигаться. Я ведь не ноги повредил. Убираю со стола. Стараюсь сильно не тревожить больное плечо, пока мою грязную посуду, сложенную рядом с раковиной. Труднее всего отскрести запекшийся яичный желток. Если не вытягивать руку, а прижимать ее к боку, боли почти не чувствуется.
Там, наверху, моя жена наедине со странным мужчиной, а я здесь, внизу, одной рукой мою посуду. Но что поделать? Как реагировать? Просто соглашаться со всем, стараться быть послушным и покладистым? Или стоит активнее сопротивляться всему происходящему? Требовать ответов?
Я слышу, как Грета ходит наверху, надо мной. Я знаю звук и силу ее шагов. Темп ходьбы. Удивительно, как узнаешь человека после того, как проживешь вместе с ним столько, сколько прожили мы с Гретой. Время, которое мы провели вместе, очень важно. Когда я улечу, мне будет не хватать этих тихих шагов. Ее шаги я всегда узнаю – как и ее голос.
Ходьба – это невербальное общение. По топоту Греты я могу понять, что она злится. Ходьба не так очевидна, как другие сигналы – запах, голос, смех, выражение лица. Можно ходить по-разному, но все же у каждого человека своя походка. Со временем многое запоминается – медленно, непреднамеренно. Я никогда не пытался специально сохранить в памяти ее походку. Такие вещи случаются сами собой.
Терренс не женат. Не знаю, понимает ли он суть брака, знает ли, что такое серьезные отношения. Нельзя по-настоящему понять, что такое отношения, пока сам не попробуешь. Вот почему у меня с Гретой все начиналось так волнительно. Мы стали парой, прикипели, но, по сути, совсем не знали друг о друге всех этих маленьких деталей.