Нефертари. Царица египетская

Моран Мишель

За жрицей закрылись двери, и я вдруг заметила, что тронный зал почти пуст.

— А где все? — спросила я.

Рахотеп повернулся в своем кресле.

— Кто — все?

Под париком у меня выступила испарина.

— Где Исет? Где все придворные?

— Готовятся к празднеству Уаг.

— Исет не собирается принимать просителей?

Жрец поднял брови.

— Наверное, она придет, если надумает.

Музыканты все еще играли — они и будут играть до тех пор, пока глашатай не объявит о приходе просителей. Я сидела

на троне и чувствовала, как жар разливается с моей шеи на щеки. Весь двор ушел вместе с Исет, со мной в зале остались только старики, игравшие в сенет. Не слышно веселого смеха дочерей сановников; даже девушки из эддубы, которым Исет никогда не нравилась, и те ушли. Все до единого думают, что она — будущая главная супруга.

Я стукнула о пол золотым жезлом фараона и приказала:

— Пускайте просителей!

К столу советников приблизились трое. Двое держали в руках свитки с прошениями, а третий — деревянный посох. Длинная борода старца была молочно-белой, словно цветы моринги. Египтяне бород не носили, и я пыталась угадать, откуда проситель родом.

— Где твое прошение? — спросил Пасер.

Чужеземец покачал головой.

— Я отдам его только царевне Нефертари.

— Царевна прочитает его потом, а сначала должен посмотреть я.

Пасер протянул руку, но старик стоял на своем:

— Только царевне Нефертари!

— Уведите его! — не выдержал Пасер.

Несколько стражников выступили вперед, но старик закричал:

— Стойте! Стойте. Мое имя — Ахмос!

— Мне это ни о чем не говорит, — холодно отозвался Пасер.

— Ахмос из царства Халдейского.

Пасер поднял руку, и стражники отступили.

— Такого царства не существует, — сказал советник. — Его завоевал Хаммурапи, вавилонский царь, а потом завоевали хетты.

Проситель кивнул.

— Когда пришли хетты, мой народ бежал в Ханаан. А когда египтяне завоевали Ханаан, мою мать привели в Фивы как пленницу.

Хотя Пасер сидел далеко, я заметила, что он даже дыхание затаил.

— Так значит, ты — хабиру?

Рахотеп нацелил на Ахмоса налитой кровью глаз, игроки в сенет замерли. Хабиру — безбожники, опасные люди, которые живут не в городах, а в пустыне, в шатрах.

Ахмос кивнул.

— Да, я хабиру. И хочу отдать прошение царевне Нефертари.

«Быть может, — подумала я, — у него убежала дочь, вот он и стесняется говорить о своем деле вслух».

— Ведите его сюда! — громко велела я.

— Госпожа, этот человек — хабиру, — предостерег Пасер.

— Если он пришел с просьбой, я его приму.

Я понимала, что мое согласие выслушать еретика не понравится придворным, оставшимся в тронном зале. Но ведь я теперь ношу наследника Рамсеса, именно меня фараон желал взять с собой в Нубию. А если бы кто-то отказал в помощи моей матери только потому, что некоторые считали ее вероотступницей?

Ахмос сунул покрытую пятнами руку в складки одежды и извлек свиток. Стражники заняли свои места

у дверей, но смотрели на старика с большим подозрением. Он медленно шел через зал, тяжело опираясь на посох. Рахотеп развернулся в кресле и глядел на меня. Не совершаю ли я большую ошибку?

Старик остановился перед возвышением, но в отличие от других просителей не простер ко мне руки. Я расправила плечи.

— Скажи, почему ты пожелал подать прошение именно мне?

— Потому что нас привел в Египет твой дед! — ответил он на языке ханаанеян. — Он заставил нас воевать в его войске.

Я посмотрела на советников — поняли они его слова или нет?

— Откуда тебе известно, что я знаю твой язык?

— Все Фивы знают, госпожа, что ты говоришь на многих языках. — Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом Ахмос протянул мне свиток. — Царевне Нефертари, дочери царицы Мутноджмет и полководца Нахтмина.

Арфистки тихонько перебирали струны, старики в глубине зала вернулись к своей игре и даже засмеялись, когда кто-то сделал неудачный ход.

Я развернула папирус, и кровь бросилась мне в лицо. Я подняла взгляд на Рахотепа — смотрит ли он на меня своим красным глазом?

— Чего ты просишь? — переспросила я.

— Я прошу, чтобы фараон отпустил хабиру из своего войска, — ответил Ахмос. — Чтобы мои люди могли возвратиться в Ханаан.

— Разве они — твои, а не фараона?

— Я — их вождь. В Фивах я — единственный, кто может приблизить их к нашему богу.

— Вы — безбожники.

— Если это означает, что мы верим иначе, чем египтяне, то да.

— Это означает, что вы не поклоняетесь Амону, — сурово сказала я и поверх свитка посмотрела на придворных.

И Рахотеп, и Пасер уже занимались другими просителями.

— Мы верим в единого бога и хотим вернуться в землю ханаанскую.

— Ханаан принадлежит Египту, — напомнила я, возвысив голос ровно настолько, чтобы показать старику свое неудовольствие. — Почему хабиру хотят уйти из Фив и поселиться в диких землях, которые принадлежат Египту?

Ахмос сверлил меня глазами. «Наверное, Пасеру тоже не по себе от такого пронзительного взгляда», — подумала я.

— Тебе известно, каково это, когда тебя заклеймили еретиком и то и дело угрожают. И потому ты одна можешь выполнить мою просьбу. В Ханаане нет египетских храмов, и мы будем веровать в своего бога.

В тот миг я поняла: от моих акху мне никуда не деться. Глядя на свиток, я неожиданно рассердилась на старика.

— Тебя послала Хенуттауи — напомнить, что мои акху были еретиками?

— Твои акху не были еретиками, — ответил он. — Они видели проблеск истины, но их погубила алчность.

— Какой проблеск истины? — спросила я.

— Истины Господа. Фараон Эхнатон называл его Атоном…

— Ты поклоняешься Атону?

— Хабиру называют своего бога другим именем. Фараон называл его Атоном, и фараона сгубила алчность.