Неформал
Шрифт:
….Не знаю, сколько я был в отключке, кажется, на этот раз очень долго. Очнулся, лежу на полу в большой комнате, кругом свечи догорают на высоких таких подставках, а за свечами портреты старинные висят. А рядом отец Евлампий сидит, и голова моя у него на коленях лежит. А он глаза закрыл, только губы шевелятся. Молится. Почувствовал, что я шевелюсь, глаза открыл и смотрит на меня сверху жалостливо так. А я в первые моменты вообще ничего вспомнить не мог. Ни где я, ни что со мной. Одно только знал, что вот этот старик мне ничего плохого не сделает. А потом я все вспомнил. И как отца похоронил, и как тварь эта над отцом Евлампием нависала, и как она этого сержанта Бергмана убила. И тут я как зареву! В голос. Как маленький. Реву и остановиться не могу, хоть что ты со мной делай! Ну тут отец Евлампий давай меня святой водой отпаивать, я, конечно, только потом узнал, что вода святая, я-то ее пил, как обычную. Отче молился в это время. А я пью, зубы о край металлической кружки стучат, дробь отбивают.
Он меня по голове рукой гладит, а рука у него такая тяжелая, пальцы негнущиеся, и говорит:
– Ну поплачь, раб Божий Александр, поплачь. Только не бойся больше ничего, никто сюда не вернется. Нет их больше никого. Совсем нет. Кончено.
А я и так почему-то не боюсь никого. Что мне эти бюреры несчастные, после всего, что случилось?
В общем, не скоро я успокоился, а потом мы с отцом Евлампием на ноги кое-как поднялись, и он меня в какую-то комнату отвел, там темно было, он фонарь на тумбочку поставил, я на койку лег, он меня одеялом накрыл, и посидел еще немного рядом, пока я не усну. Я даже не знаю, почему я уснул, может быть, святая вода так подействовала, а может быть, я просто устал от всего, что произошло. Я ведь тогда даже не знал, какое время дня сейчас и который час. В общем, заснул я, и тут мне сон приснился.
Приснилось мне, как будто я снова в интернате, и все как обычно. Только знаю, что там внизу, в подвале, в углу отец мой похоронен. И вроде бы он даже не мертвый. Ну и я пошел туда, в подвал, посмотреть, а вдруг мы его живого там похоронили? В общем, стал я землю копать в подвале, хотя сроду там никакой земли не было. Пол там на самом деле каменный. Ну так вот, стал я копать и от ужаса проснулся. Гляжу: рядом, на тумбочке свеча оплывшая стоит. Дверь приоткрыта, и доносится до меня, как отец Евлампий там, в большой этой комнате, где свечи, молится. И слышу я его голос:
– Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего Василия, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Сам Един еси Бессмертный, сотворивый и создавый человека, земные убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, яко же повелел еси, Создавый мя и рекой ми: яко земля еси, и в землю отыдеши, а може вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа…
Красиво так молитва звучит, я даже заслушался. Хоть незнакомых слов много, а все-таки ясно, о чем речь: «сотворивый» – тот, кто создал, «от земли создахомся» – тоже понятно, что из праха нас
– Иди сюда, Александр, становись рядом, помолимся за твоего папку. Ты креститься-то умеешь?
Я говорю:
– Нет.
– А молитву знаешь хоть одну?
Я отвечаю:
– Знаю. «Господи, помилуй!»
А меня отец этому накануне научил. А он по голове опять меня погладил и говорит:
– Да… Времена-то какие пошли… Ну давай тогда учиться.
И все мне показал. И как крест на себя кладут, рассказал, почему креститься надо тремя пальцами и показал все. А потом говорит:
– Ты стой тут и слушай, и крестись, когда я крещусь, будем молиться за отца твоего, чтобы Господь помог ему в мытарствах. Знаешь, что такое мытарства? Это когда душа к Богу отходит, а ее бесы хотят в ад утащить, а ангелы ее защищают, и наша молитва может душе помочь. Я тебе потом ее на листочке дам, будешь сорок дней читать, чтобы бате твоему легче стало.
Я и спрашиваю его:
– А как же тогда тоннель? Все же говорят: как умер, так сразу тоннель, а потом свет и умершие родственники тебя там встречают?
А он на меня так хитро посмотрел и отвечает:
– Это, друг мой, самый большой обман за последние сто лет. Кого-то, может, и встречают, и провожают, но, к несчастью, большинство все-таки в ад утаскивают. А оттуда, поверь мне, на землю мало кто возвращается. Да и будут ли люди об этом аде рассказывать? Это ж означает прилюдно в грехах своих великих признаться. Будут они это делать? Нет, не будут. А про тоннель ты не верь, это все сказочки. Чтоб нас усыпить, и чтобы не думали мы об ответе за все грехи наши. Вставай сюда.
Я рядом встал и начал делать все, что он мне говорил, а зачем делать, – я не спрашивал. Знаете, бывают такие моменты в жизни, когда ты другому человек веришь, хоть до этого и не верил никому. Нельзя было отцу Евлампию не поверить, я это понял тогда. Никто ведь мне на помощь в тоннеле не пришел, а он пришел и помог мне, понятно вам?
Долго ли длилась молитва, я не знаю, но под конец слышу я какие-то странные звуки. Как будто кто-то в дверь скребется. А отче Евлампий молиться закончил и мне говорит:
– Ты иди, дверь открой, только ее сюда не пускай. Собакам в храм нельзя, там дальше по коридору лаз есть, прямо на кухню ведет. Ты ее туда проведи.
Ну я с колен встал да к двери пошел, а понять не могу, о ком это он говорит. Открыл я дверь, а там Анжелина! Стоит, смотрит на меня преданно и хвостом своим тощим виновато вертит. Ну я как на нее посмотрел, так и понял, что либо Абакума больше нет, либо его бюреры взяли. Я ж в тот момент еще не знал, что на поверхности вообще никого больше не осталось. Она норовила, конечно, внутрь залезть, но я ее за ошейник ухватил и от двери оттащил.
– Стой, – говорю, – тварь ты такая, пойдем, там другой ход есть.
И пошел налево, а почему налево – не знаю. И вижу метров через шесть у земли лаз узкий, я Анжелину туда затолкал, говорю ей:
– Ползи, балда, если жить хочешь!
А она хвостом мне по рукам бьет и послушно так внутрь поползла. Я даже удивился. Надо же, собака, а все понимает! А потом я в храм вернулся, и отец Евлампий меня на кухню провел – темное такое помещеньице, там два стола деревянных стоят да плита, которая дровами да углем топится. А Анжелина уже там нас ждет, хвостом крысиным виляет, радостная такая и по всему видать – голодная. Ну отец Евлампий на плите котел взял, чего-то ей в миску наложил, а сам стал плиту растапливать, чтобы еду разогреть. Не знаю уж там, к кому эта Анжелина ластилась и кого она к себе не подпускала, но пред отцом Евлампием, который миску с едой в руках держал, она разве что танец живота не станцевала! Вся слюной изошлась. Как только он миску на пол поставил, сразу к ней кинулась и есть стала так жадно, аж хвост трясется. Съела все, а потом руки ему облизала и стала искать, куда бы ей поспать пристроится. Тогда отец Евлампий мне дерюжку дал.
– Сделай, – говорит, – ей место и скомандуй, она потом тебя слушаться начнет.
Ну я так и сделал. Положил дерюжку в угол и говорю ей:
– Место!
А она понятливая оказалась. Подошла ко мне, лизнула в коленку признательно так, а потом на дерюжке этой клубочком свернулась, только хохолок розовый торчит. А потом она захрапела! Натурально. Как биндюжник здоровый. Отец Евлампий только плечами пожал. Ну, что с нее взять – модифицированная же скотинка, какой с нее спрос?
А отче Евлампий печку раскочегарил. Ну я ему помогал, конечно, немного, но я же печки топить не умею, он мне больше показывал, что да как, а я смотрел, и через полчасика в кастрюльке запыхтело. Отче кастрюльку с печки снял, на стол поставил на досточку, две чашки металлические на стол кинул да большой ложкой какую-то кашу по чашкам этим разложил. Я хлеб зачерствевший нарезал. А потом кашу попробовал – нет, незнакомая каша. А отче и говорит:
– Это, брат, перловка, самая армейская еда. Мы с тобой теперь, так сказать, на передовой, солдаты Господа. Давай помолимся, а потом ешь без сомнений.
Ну он молиться стал, а я слушал. Молитва оказалась краткой, но сразу мне в душу запала. Ничего такого в ней нет. Все так буднично и потому хорошо.
– Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да будет воля твоя на земле, яко на небесех. Хлеб наш насущный дашь нам днесь и остави нам долги наши, яко и мы оставляем должником нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.
Я и спрашиваю:
– А что такое «аминь»?
– Это означает: «Да будет так», – мне отец Евлампий отвечает и на чашку кивает, – давай ешь!
Я попробовал. Съедобно. Там даже кусочки мяса попадались. Так что я отвалился от стола чуток осоловелый, прям как Анжелина. А потом отец Евлампий еще и чаю настоящего заварил.
А я снова спрашиваю:
– А кто там тогда в коридоре тоже «аминь» говорил?
А он мне в ответ:
– Вот сейчас чай допьем, отдохнем немножко да наверх поднимемся, тут напрямую недалеко. Сам и увидишь все.
А я не удержался и спрашиваю:
– Кто такой этот Шварц?
– Шварц? – отче Евлампий и не удивился, что я вопрос такой задаю. – Да он и не Шварц вовсе. Фамилия у него раньше была Хенкер. Майор Хенкер. Убили его давно, лет, наверное, шесть назад. Убить убили да похоронить забыли. И решили его воскресить в лабораториях «Авалона». Слышал о такой организации?
Ну, я киваю. Кто же про «Авалон» не слышал? Хочешь долго жить – работай в «Новом Авалоне». Самый могущественный банк в мире. Они завсегда о своих сотрудниках позаботятся и инъекции специальные сделают, и даже с того света могут вернуть, если скончался, например, у них в больнице. Они там уже по сто пятьдесят лет живут. Это работяги – полста – и все, ваших нету. А они там всякие вакцины изготавливают, чтобы подольше жить можно было.
А отче и продолжает:
– Ну вот. Ранили как-то майора Хенкера в бою. С Китаем мы тогда воевали, в последнюю компанию, и привезли в Москву, потому что отец у него был крупной военной шишкой. А майор возьми да и помри в клинике. Ну тамошние ученые-чернокнижники решили его воскресить. Тело воскресили, а душа-то там осталась. И теперь в теле нечистый дух живет. Неопытных искушает, невинных губит. Тебя вот хотел погубить. Верно?
Ну я головой кивнул:
– Верно…
Все-таки мне не по себе тогда было. Одно дело про такие страсти-мордасти по лаймеру смотреть или там в играх, а тут наяву такое увидишь и спать потом всю жизнь не будешь. И вообще столько событий, что они у меня уже в голове не помещаются.….Наверх мы поднимались долго. Я отца Евлампия терпеливо ждал. Даже сам себе удивился. Если бы это была бы, например, лидер Ираида, я бы уже весь слюной от злости изошелся, а тут я понимал, что старый он совсем и двигаться быстрее и рад бы, да не может. Мы по тоннелям все шли, а потом, видать, в подвал какого-то здания промышленного вышли. Думаю, было это на окраине микрорайона Град Московский. А здание оказалось шестнадцатиэтажным. Конечно, в качестве наблюдательного пункта – хорошо, а вот для отца Евлампия – очень даже трудно. Я уж стал ему говорить, мол, может, вы тут подождете, а я сам наверх сбегаю, посмотрю. А он только цыкнул на меня, чтобы я вперед батьки в пекло не лез. Это я уже потом понял, что выразился он как нельзя точно. Но понял я это, только тогда когда люк на крыше в сторону отвалил, отцу Евлампию забраться помог, а потом вокруг посмотрел. Хотя и до этого признаки были. Я тоннелей никогда особо не боялся. А тут прям жутко так было. Все казалось, что темнота – живая, что есть в ней кто-то, и все время я за спиной возню какую-то слышал, все там шуршал кто-то и даже как будто хихикал. Обернешься, фонарем посветишь – никого, а потом снова за отцом Евлампием пойдешь, и снова топочет вроде кто-то за спиной. Жутковато. И главное, тихо совсем. Ни тебе подземки, ни автомобилей, вообще ничего.
Ну вот, глянул я вокруг и чуть не сел на этой самой крыше. Потому что Москвы больше не было. Нет, тут за пятым транспортным кольцом все нормально было. А на самом кольце машины все стояли, кто куда въехал или перевернулся, а еще рядом заправка горела. Но по крайней мере, тут дома оставались и деревья, а там, за шоссе, вообще ничего не было. Совсем. Все дотла выжжено. Кое-где остовы зданий обугленные виднелись, да нет, не виднелись, а угадывались, потому что сумрак такой над землею повис, как будто мы в зазеркалье провалились. Я руками развел, рот раскрыл, а спросить ничего не могу. А потом все-таки выдавил:
– А остальные? А как же… остальные? Серега, Вики эта, Натали. Бюреры? – спросил, а сам понимаю, что ерунду спрашиваю, потому что очевидно же, что все закончилось.
Но отче Евлампий даже отвечать не стал, рукой махнул и на парапет бетонный присел − отдышаться.
– Нету никого больше, Александр. Нету. Кончилось все. Ни дня теперь не будет, ни ночи. Только вечный шеол – место сумрачное и странное… Назад посмотри, там кладбище. Огоньки видишь?
Я оглянулся, а там, знаете, как будто тысячи светляков мелькают, но не просто туда-сюда летают, а к небу возносятся. Я и спрашиваю:
– Что это?
– Ну как что? – отвечает отче Евлампий, – это люди. Все-все, кого когда-либо здесь похоронили. К Господу на страшный суд отходят. Как сказано в книге пророка Даниила: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, вовеки, навсегда».
Я чувствую, у меня во рту пересохло, и не помещается в голове такое. Я, конечно, отцу Евлампию верю, но все равно сомнение остается.
– А может, бомба? – спрашиваю его.
Он вздохнул и говорит:
– Эх, Саша, если бы просто бомба. Но это не она. Это просто конец света, Саша. Все. Мира больше нет.
А я подумал еще и спрашиваю:
– А мы?
– Всему, – отвечает отче Евлампий, – свой черед. И мой скоро придет. И твой придет в свое время. Но у тебя время это есть еще. А у меня – нет.
– Как это? – спрашиваю.
– А так, – отвечает. – Помру я скоро.
– А я?
– А ты в это время далеко отсюда будешь. На север пойдешь. В Игнатово. Маринку свою спасать. Ты, если ее в самом деле спасти хочешь, то поторопись, она ведь не продержится там долго. Без еды и без воды.
– А откуда вы знаете, что она еще жива? – спрашиваю я его.
А он плечами в ответ жмет.
– Знаю, – говорит, – живая. Тебя ждет. Вы только потом сюда не возвращайтесь. Потом узнаешь, куда идти.
А пока мы так говорим, я смотрю: внизу, прямо под домом, ходит кто-то. Большой такой, аж кусты трещат. Отче Евлампий тоже это услышал и мне кивает.
– Да, – говорит, – Саша, ты только помни, что много тварей теперь по земле бродит, у всех зубы острые. Как совсем плохо станет, так Господа моли или Богородицу-матушку о помощи попроси. Понял?
Я киваю ему, мол, понял, а сам все вниз смотрю и понимаю, что тварь эта там не одна, потому что то в одном месте, то в другом ветки шевелятся. Да только не видно отсюда ничего – сумерки эти мешают. И не темно вроде бы, но и света нет совсем. Испугался я тогда. Как идти-то? Все же в руинах кругом! Твари эти бродят. А потом я подумал: «По крайней мере, никаких тебе бюреров и никакой слежки». И сразу легче стало. А животные… Ну что животные? На то человеку и ум дан, чтобы этих животных обхитрить. Короче, спустились мы обратно, а потом отче Евлампий мне рюкзак принес, только не мой, а настоящий военный рюкзак ранцем. И говорит мне.
– Возьми, там есть все, что тебе понадобится. А вот это ножик твой и вот еще.
Я смотрю, а у него в руках Калашников! Наверное, он у этого сержанта погибшего забрал автомат.
А он спрашивает меня:
– Тебе Василий показывал, как с оружием обращаться?
– Да, – отвечаю.
– Еще раз покажу. Вот так, – показывает мне отче, – он стоит на предохранителе. А вот так ставь его на одиночные выстрелы. Здесь магазин полный, сорок пять патронов. А в рюкзаке еще один, я взял у этого Бергмана несчастного, упокой Господи его темную душу. Патронов я там добавил. Так что два полных магазина у тебя есть, но патроны все равно береги. Ты не солдат, легко боеприпасы не найдешь, поэтому расходуй их бережно. Найти патроны можно в отделениях БНБ, в воинских частях и иногда на проходных, там, где охранники сидят. Патроны тут универсальные, НАТОвские. Калибр пять пятьдесят шесть. Запомнил? Палец на курок клади только тогда, когда решил стрелять. Разбирать умеешь?
– Да.
– Ну тогда я за тебя спокоен, – он улыбается, а глаза по-прежнему тревожно смотрят, и все продолжает напутствовать. – Если магазин отсоединил – обязательно затворную раму передерни, – чтобы патрон из патронника выпал, а то сам себя подстрелишь. Вот так вот сделаешь, а потом ствол вниз и на курок нажимай. Хотел бы я тебя научить всему, как следует, да ни времени нет, ни сил уже. Там книжка есть, читай. Ну да Господь тебя не оставит, я его молить буду, чтобы сил тебе дал, а главное, ума.
А мне и самому не по себе, я ведь оружия такого серьезного в руках отродясь не держал, пистолет этот не в счет даже. Ну да, были у нас в интернате сборы два года назад, где нас учили Калаш собирать да разбирать, да пару раз стрельнуть дали. Ну да, отец вчера – или позавчера уже? – тоже мне все показал да рассказал. Но мне от этого легче не
– Всегда его на предохранителе держи, – сказал отец Евлампий, а потом благословил и обнял меня.
Я автомат из его рук принял, а он тяжелый такой, мне с ним даже как-то спокойнее стало, хотя и понимаю, ну какой из меня стрелок? Пока что никакой. Но я все равно нож на пояс повесил, куртку застегнул, ремень автомата наискосок через грудь надел, так, чтобы автомат на одной антабке справа висел, под рукой, потом ранец на спину закинул. А отче мне еще протягивает шапочку вязанную. И вдруг у меня снова в носу защипало. Он ведь сказал, что умрет скоро. Я ж тогда снова совсем один останусь… А отче меня по плечу хлопнул и говорит:
– Ничего, раб Божий Александр, не расстраивайся, все равно еще встретимся. Если не в этом мире, так на том свете. Никто не знает своего будущего на все сто процентов. Даже я. Понял?
А я говорю:
– Понял, – а сам носом шмыгаю. Но сдержался все-таки, шапку эту надел, холодно уже было, как будто и не лето. А потом он стропу брезентовую достал и к ошейнику Анжелины прицепил, вроде поводка. Она все у нас под ногами на кухне крутилась, проходу не давала. И отче мне этот поводок дает.
– Возьми, – говорит, – с собой скотинку, пропадет здесь, да и не люблю я собак. А тебе защитник не помешает. Я сам видел, на что она способна. Ты только корми ее вдоволь, а если еды нет, ну хоть что-нибудь давай, не обижай. Она ж теперь тоже – сирота.
А потом он меня проводил немного по тоннелям, обнял напоследок, да и пошел я дальше один. Отошел немного, обернулся, а он все стоит на одном месте да меня в спину крестит. А потом я за угол повернул и все – темнота кругом. Только фонарь налобный под ноги светит, да слышу, как камешки под ногами похрустывают, и Анжелина впереди идет, задом своим мускулистым виляет так потешно. На шорохи да возню за спиной я старался внимания не обращать. Раз до этого не тронули, значит, и сейчас не тронут, кто бы это ни был. Анжелина тоже назад не оглядывалась, но ощущение было такое, что она все видела и слышала, и шерсть у нее на затылке не раз дыбом вставала, но она тоже вроде как терпела. Вышел я в тот же самый подвал, в который недавно с отцом Евлампием выходили. Потом пришлось на второй этаж подняться, а оттуда уже вниз. Двери-то закрыты. В подъезде я в рюкзачок заглянул. А там фляжка с чаем, аптечка, банка с кашей этой перловой, сухари. Наверное, отче последним поделился. А еще книжка была про оружие, карты бумажные. В карманах ранца лежали две бутылки с зажигательной смесью. Я хоть и не видел их не разу, а сразу догадался. Пробка там прикольно так сделана: фитиль в горючке мокнет, а потом крышку отвинчиваешь и наоборот ее прикручиваешь – там вторая резьба есть. А потом только остается фитиль поджечь да бросить. Отличное оружие.
Я снова все в рюкзак сложил и в окно полез. На козырек над подъездом спрыгнул, Анжелина следом. А потом мы на землю спустились, там невысоко было, и лавочка как раз так стояла, что и Анжелине удобно было спрыгивать. Спустился я на землю и в этот момент понял, что все – теперь я сам за себя. Назад дороги нет.
Осмотрелся кругом, справа клены растут, слева выход на улицу виднеется, и тихо кругом, никого. А за углом магазинчик оказался, но я в него решил не заходить. Сухари есть, каша есть, а смысла задерживаться нет никакого. Меня Маришка ждет. Сначала я вдоль стен крался, а потом осмелел. Если животные здесь раньше и были, то сейчас они уже ушли. Я, правда, на газоне следы увидел, громадные. Каждый с полметра величиной, когти – во! – по пятнадцать сантиметров, но деваться-то мне было некуда. А у Анжелины опять шерсть дыбом на загривке встала, и хохолок этот розовый аж султаном торчал, но рычать она не стала, быть может, потому, что звери эти где-то рядом были. Я автомат взял, затвор передернул, а потом на предохранитель поставил. Тут врачей не было, да и случись чего со мной, Маришке потом никто не поможет. Так что осторожным надо было быть. А еще я Анжелину с поводка спустил, но только она никуда от меня не ушла, так у ног и осталась. Я по улице вперед пошел, а потом увидел, что улица эта прямо на шоссе выходит. Причем не просто на шоссе, а в месте развязки шоссе с пятым транспортным кольцом. И если то, что шоссе это Киевское, я на знаке прочитал, то пятое транспортное не запомнить было невозможно – единственное кольцо, которое над землей шло. А мне как раз кольцо и надо было, потому что попасть-то мне требуется на Дмитровское шоссе, а это же через всю Москву переться надо. По гари. По городу только сорок километров, да потом еще сто двадцать до Дубны и централа. А если город обойти по кольцу, то получается всего километров на десять больше, чем через центр. И удобнее – топай да топай. А если бы мне удалось найти велосипед или скутер да проехать по кольцу в объезд, вообще было бы здорово.
А кольцо все машинами разбившимися забито. Вон клинкарт стоит, снес перила ограждения, колеса в воздухе висят, но стоит прочно, вниз не упадет. Двери закрыты, а внутри нет никого. А рядом в столб освещения врезалась маленькая розовая машинка. Если б владелица была бы здесь, наверняка от нее фарш остался бы, вон как капот вокруг столба выгнуло! Я вдруг подумал о прозрачном автомобиле Вики. Я почему-то надеялся, что она дома в этот момент была… Отче Евлампий мне уже сказал, что в тот момент раннее утро было, может быть, она спала еще. И мне вдруг так захотелось, чтобы она спала и ничего не чувствовала перед тем, как умереть. Отче Евлампий сказал, что все равно все, кто в Бога не верил, в ад отправятся, но во мне все против этого протестовало, и я даже подумать об этом не мог. Он, правда, еще сказал, что о таких людях можно молиться, то есть просто просить Бога смягчить их участь, и в этот момент я решил, что буду молиться каждый раз перед сном обо всех, кого я знал. Ну, не о Ромберге, конечно, или там об Ираиде, но вот за Вики и за Серегу, и за Ваську-лысого и за Натали − буду. И за тех девчонок, что всегда в кассе у окна шушукались, их, кажется, Ира и Катя звали. А еще за маму и папу – обязательно. И за дедушку тоже.
Мне, конечно, можно было машину найти, хоть водить я не умел, но чего там сложного: на одну педаль нажал – поехал, на другую нажал – остановился. Но проблема вот в чем: как электронный блокиратор снять? А старых машин с обычным ключом зажигания уже почти и не осталось. Ну, может, в маленьких городах они и были, а тут в Москве все автомобили раз в три года обновлять заставляли – иначе штраф.
А потом я поднялся по эстакаде на кольцо и увидел огромный сгоревший внедорожник. От него почему-то паленым мясом несло. Я мимо прошел, покосился на водительское сидение. Стекла там полопались все от жара, и я увидел, что тела водителя внутри нет, может быть, водитель ехал с каким-нибудь животным, и животное сгорело в машине, кто знает? А за внедорожником она стоит.Я говорю «она», но это вполне мог быть и самец. Тварь эта словно со страниц учебника по демонологии сошла. Я видел такую книжку у Сереги, он же увлекался всякой такой чепухой. Метра три ростом. Голова небольшая и по форме как у черепахи, только у черепах зубов нет, а у этой твари их добрая сотня, и все наружу торчат, тело длинное, и по хребту шипы, а лапы тоже длинные, тонкие, тоже в шипах, оканчиваются большими когтистыми пальцами, и хвостом она себя по ногам бьет: то ли злиться начинает, то ли уже доведена до предела. Глаза у нее так глубоко посажены, что их и не видно почти. И в сумерках тело ее кажется серым, как у жабы. Я как ее увидел, сразу понял, что передвигаться эта тварь должна очень быстро. А если она еще и умная к тому же, то я попал!
Наверное, ее запах паленого мяса привлек. Замер я, стою, не двигаюсь, и Анжелина тоже у ног моих встала, уши торчком, лапы так широко расставила, ну прямо вратарь на воротах!
А тварь эта к внедорожнику подошла, принюхивается, а потом лапой внутрь залезла и вытащила что-то обгоревшее, и в пасть себе потащила. А движения у нее так похожи на человеческие, что мороз по коже дерет. Я стою, смотрю на все это, и понять не могу, что же мне дальше делать. Побежать, – заметит, на месте стоять, – учует. Я только большим пальцем автомат с предохранителя снял, жду. А она падаль эту сгоревшую сожрала, костями похрустела, потом снова в машине пошарилась, а там нет ничего, ну она выпрямилась да поверх крыши внедорожника и посмотрела. Тут-то мы с ней глазами и встретились!
Мы, наверное, целую секунду стояли и друг на друга смотрели. Глазки у нее маленькие, злобные, так и сверкают. А потом она как хвостом своим хлестнет! Я и не думал, что хвост у нее такой длинный, он этот внедорожник сбоку обвил, а на конце хвоста шипы! Так они мимо моего лица просвистели, наверное, в полуметре, не больше. А потом в дверцу машины ударили. И металл на дверце промялся сразу. Только тут я и опомнился, автомат вскинул и на курок нажал. Попал я, наверное, случайно, потому что на курок нажал рано, но автомат стало задирать вверх и вправо, так что несколько пуль чудовищу прямо в морду попали! Оказывается, я флажок предохранителя слишком сильно вниз сдвинул, и поэтому очередь у меня получилась, а не одиночный выстрел. А после очереди этой Анжелина подхватилась, словно я ей «Фас!» скомандовал. Она, наверное, приучена была кидаться только после первого выстрела. Она под внедорожник этот нырнула, с той стороны выбежала, подпрыгнула и сзади в ляжку этой твари вцепилась. Самое нежное место, видать, выбрала, потому что тварь вдруг взвыла так противно, звук, словно по асфальту металл потащили, и в сторону несколько шагов сделала. Ну я ждать не стал, пока она с Анжелиной расправится и за меня примется, я по мосту вправо метнулся. Отбежал немного, обернулся и успел увидеть, как она Анжелину все-таки от ноги своей оторвала и прочь откинула, а потом ко мне бросилась. Да так быстро!
А мне куда бежать-то? Мне бежать некуда. На середине моста клинкарт стоял, чуток поперек дороги, я под него со всего размаху по асфальту скользнул, – хана моим штанам! – и с другой стороны выбрался. Слышу, она в клинкарт со всего ходу врезалась, его аж по асфальту проволокло немного, а потом на него сверху в один миг вскочила и оттуда уже на меня нацелилась. Я смотрю, а под мостом фура стоит, ну я и сиганул с моста на нее. Через перила перелетел, на фургон приземлился, через плечо перекатился, как нас на паркуре учили, автомат из рук не выпускаю, на ноги вскочил, по фургону пробежал, а фура стоит почти поперек шоссе, ну я на кабину водителя перепрыгнул, на капот и с капота уже на обочину. Это для меня путь долгий, а для твари-то этой что? Два прыжка, не более.
«Бух!» – это она на фуру прыгнула, а масса-то у нее не моя, масса то у нее огромная, ну и провалилась она внутрь и давай там, внутри со злости все крушить, фургон этот прямо ходуном ходит, а потом снова обратно наверх вылезла, оглядывается, меня ищет, а я в кустах залег и сам ищу, куда бы мне от нее спрятаться, и вижу сзади, на повороте, по которому я только что на транспортное кольцо поднимался, ливневку, я туда точно протиснусь, а вот эта тварь – вряд ли! Что я делать в этой ливневке буду, думать мне некогда было, если бы она меня в кустах раньше времени засекла, мне конец. А куда мне еще бежать? Из любого авто здесь, на шоссе, она меня вытащит так же легко, как я вилкой кильку из банки достаю. Ну я и кинулся к ливневке. Скатился по насыпи, через лужайку метнулся, к трубе этой подбегаю, оглядываюсь, а тварь уже за спиной кустами трещит, я на коленки перед трубой бухнулся, внутрь нырнул и сразу же руками-ногами заработал, а ливневка не очень длинная – метров, наверное, двадцать всего, но самое страшное это то, что слышу, как эта тварь сзади начинает за мною в трубу протискиваться. А у нее, наверное, как у крысы: раз голова прошла, значит, и все остальное пройдет. А голова у нее поменьше, чем диаметр трубы. Ну, я как шум этот услышал, так прямо вперед и полез что есть мочи. Но только и она на месте не стоит, чувствую, пыхтит уже где-то рядом совсем. А я и хотел бы быстрее ползти, но не могу – узко слишком, да еще автомат этот болтается, под колено то и дело попадает, а толку мне от автомата в трубе – никакого! И вдруг чувствую я, она меня за ногу, за ботинок ловит! Ну я ногой дернул, пнул ее и еще быстрее ползу. И в первый раз в жизни мне вдруг в трубе так тесно стало, что хоть волком вой! Никогда не думал, что буду страх испытывать от замкнутого пространства. И тварь эта еще сзади воет от злости, что не схватила меня. А потом вдруг слышу, опять завыла, и визг еще слышу собачий. И тут я понял, что мы, как в мультфильме каком дурацком: она за мной лезет и меня за ноги ловит, а за ней Анжелина залезла и тоже ее, видать, за лапу поймала! Только Анжелине труднее приходится, у твари же хвост там весь в шипах. Хотя может, если она в задницу твари вцепилась, так ей и хвост не страшен. Ну вылез я с другой стороны ливневки грязный, весь в паутине, рюкзак скинул, в трубу заглядываю. А там же темно, ничего почти не видно. Мне бы туда очередь дать, да Анжелину жалко. Я автомат опустил, рюкзак скинул, карман на рюкзаке кое-как открыл. У меня руки тряслись от страха так, что я ими и не владел почти. Ну вытащил я бутылку с коктейлем Молотова, зубами крышку открутил, кое-как ее обратной стороной накрутил. А тварь воет там, с Анжелиной, видать, сражается.
Я как заору:
– Анжелина! Фу! Назад!
А потом фитиль поджег, и не глядя, в трубу бутылку закинул и в сторону откатился. Ну пыхнуло там не очень сильно, а потом эта тварь как завизжит! Я такого визга сроду не слышал! Я даже испугался, потому что на такие вопли сюда мог кто угодно прибежать! Заглядывать внутрь я не стал, ну ее на фиг! Я и так чувствовал и слышал, как она там бьется в этой трубе. А потом на меня вдруг сзади кто-то ка-ак прыгнет! Я чуть не заорал! А это Анжелина, животина такая, мне в спину лапами уперлась, я обернулся, а она мне в лицо заглядывает, лыбится натурально: пасть до ушей старательно растянула, язык розовый сбоку висит, запыхалась. А рядом с ней кусок этой твари лежит, видать, она у нее пол-ляжки оторвала там, в трубе! Анжелина возле куска этак покрутилась, вроде как меня угостить хочет. А я ее обнял в благодарность за спасение, ощупал везде – вроде целая, но от ее слюнявых поцелуев уклонился и говорю:
– Нет, Анжелина, ешь-ка ты это сама!..
Ну она еще хвостом помахала, гадость эту подальше от меня оттащила и давай там хрустеть! Я слышу, а тварь эта в трубе уже и затихла совсем. Ну значит, опасность пока миновала.
Посидел я еще, отдышался. Расхотелось мне что-то по транспортному кольцу идти. А вдруг там еще парочка таких же тварей бегает? Куда я от них спрячусь? Там дальше и спрыгнуть-то некуда – высоко, убьешься. Может, надо через Москву идти? Прямо через гарь? И еще надо собаку как-то по нормальному назвать. Что это за имя такое? Анжелина! Может быть, Энжи? Или Лина? Не, все какое-то гламурное….
О! Придумал! Жулька! Само то!
Я на нее посмотрел, а она уже кусок этот сожрала, землю нюхает да облизывается.
Ну я встал, снова рюкзак за спину закинул, отряхнулся, автомат в руки взял да и свистнул ей:
– Эй, фью! Жулька! Айда!
А она хвостом опять завертела и ко мне пошла. Я подождал, пока она поближе подойдет, потом поводок из кармана вытащил, к ошейнику прицепил и по Киевскому шоссе дальше к центру пошел. Туда, где все-все выжжено было, словно паяльной лампой вытравили. Я от пятого транспортного отошел, смотрю: у остановки клинкарт стоит, двери открыты, ну я внутрь забрался, через турникет перепрыгнул, Жулька под него, наоборот, подлезла. Огляделся я вокруг, смотрю, а там вещей оставлено! Да… Будь я помладше чуток, вот бы мне радости было! И лаймеры, и рюкзаки чьи-то. Ну я лаймер один взял, он на сиденье лежал, смотрю, а он оплавлен совсем, аж экран сморщило, я второй с полу поднял – то же самое. На задней площадке я плеер чей-то нашел – такая же ерунда…