Негасимое пламя
Шрифт:
И, кстати, о них. «Обернуть себе на пользу» – это наверняка о кляузе в «Московском зеркале». Верховский без труда отыскал её копию в открытом архиве. Очередной ушат помоев, один из многих, вылитых на Управу за последние годы. Обличитель – хозяин доброй трети московской колдовской фармакологии, приснопамятный Дмитрий Оленин; Ярослав упоминал о нём, докладывая о беседе с бывшим научником. Это он – загадочный «шеф»? Соблазнительная версия, но вряд ли верная. Слишком уж открыто подставился. Он либо внутри сговора, либо просто подвернулся под руку. Верховский поискал подпись автора статьи и нашёл, разумеется, только невразумительный псевдоним: «П.В.О., апологет». Искать человека по инициалам – гиблое дело даже в тесном сообществе, а они ведь тоже могут оказаться взятыми с потолка.
Несколько подписанных соглашений на поставку «сырья». Надо думать, того самого, подходящего. Это не в юрисдикции Управы, но до полиции дело не доведут. Кому охота посвящать коллег-минусов в дурно пахнущие подробности? Те и так косо смотрят на потайное государство в государстве. И кражу подлежащих уничтожению лабораторных приборов следствие разве что пришьёт в самый конец обвинений, так, для порядка. Леший, кто-то ведь уволок эти ящики прямиком из-под носа у научников! А те, небось, и рады: спасли из-под пресса обожаемую технику. И что с ними, с такими, делать? Увольнять с позором? Так они ведь из лучших побуждений…
Старая, пожелтевшая, хрупкая безо всяких чар бумага, ещё на машинке отпечатанная. Недлинный список фамилий. В углу от руки написано: «Вытащи мне всех, кого сможешь, пока их не упекли в подвалы!» Эта короткая пометка болезненно царапает память. Что-то связано со списком и с надписью, что-то малоприятное, но воспоминание словно бы упрятано за мутным бронированным стеклом – ни разглядеть, ни разбить преграду… Кого должны были упечь в подвалы? Зачем?.. Фамилии сплошь незнакомые: Лисицын, Третьяков, Панина, Балашова, Рябов… Верховский до боли сжал пальцами виски, отгоняя некстати накатившую мигрень. Что за леший? Неужто брезжущее озарение – его наивысший триумф, и проклятие потихоньку вступает в силу? Нет, чушь. Но что он помнил про Рябова? Помнил, помнил и забыл… Это было чудовищно важно – и вот так запросто выскользнуло из памяти? Разум, как разъярённый упырь, раз за разом бросался на непробиваемую преграду, тщетно силясь добраться до вожделенного воспоминания. Упырь злился. Стекло держалось.
Подвалы. Рябов. «Вытащи мне всех…» Вот именно: «вытащи мне всех», безотказная электронная память. Что забыл прихрамывающий извилинами начальник магконтроля, то помнят надёжно спрятанные в недрах Управы серверы. С верхних этажей не достучаться до защищённых служебных архивов, но есть, по крайней мере, база досье всех одарённых, кто хоть как-то отметился в столице за годы ведения учёта. А в ней есть Рябов. Маг-теоретик при одном из специальных институтов. Осуждён за… за нелегальное… наставничество… Не казнён, но… умер в самом конце тысячелетия… У него была квартира на юго-востоке Москвы – и ещё сосед… Сосед и ученик, Владислав Журавлёв, которого Верховский тщетно пытался изловить, пока начальство не запретило…
Леший! Как можно было забыть?
Поработать в «Технологиях будущего» – или их предшественниках – Рябову не довелось, он ненадолго пережил свой институт. Вот Журавлёв – тот мог… Хоть бы и в отместку за гибель наставника. И ещё – боль с новой силой вспыхнула в висках – был сумасшедший разоритель кладбищ, от которого так и не добились ничего внятного. Что, если этот тоже принадлежал к экспериментаторам?.. Верховский сердито тряхнул головой, пытаясь вернуть себе здравомыслие. Дед нёс такую ахинею… Проще предположить, что это на нём испытывали лишающую разума водичку. Не мёртвую, нет; имя «дурман» подходит зелью куда лучше. Леший побери, всё это можно было бы вскрыть уйму лет назад, свяжи сержант Верховский беспамятство Хмурого с кратковременным помешательством Ерёменко, так глупо получившего опасное ранение…
Или потом, годы спустя, когда в Управу заявился за наследством родственничек ведьмы, угробленной «экспериментальной терапией». С вероятностным артефактом явился, чтоб наверняка не вскрылись неудобные обстоятельства. Вся эта суета, нарушившая неторопливое вращение шестерней правосудия, стала для него колоссальной удачей. Вышел сухим из воды. Никто ничего не заподозрил. Сохраняя репутацию,
Ладно же. Ладно. Ещё не поздно починить то, что не разрушено до основания. Допустим, Рябов. Допустим, какие-то его бывшие коллеги – те, которых успели «вытащить». Досье тут не помогут; на месте вызволителей Верховский немедленно сменил бы спасённым имена, документы и биографии, и на деле почти наверняка всё так и есть. Расспрашивать старожилов контроля? Так ведь одному лешему известно, сколько из них замешано в этой грязи…
Есть ещё Терехов. Он определённо застал те времена, и он человек Авилова. Но ведь он в своё время ставил палки в колёса своевольному подчинённому, да и тот памятный провал с камерами наблюдения… В этом гадюшнике совершенно некому доверять, кроме несведущего молодняка. Ну и как понять, кто из списка тихо умер в застенках, а кто благополучно здравствует? Кто способствовал мероприятию? Кто заказывал музыку? Кто вообще может толком рассказать, что там такое происходило?
А ведь кое-кто может…
Только отыскать его Верховский давным-давно отчаялся.
Медленно, будто во сне, он наклонился к нижнему ящику стола, в котором держал всякий дорогой сердцу хлам. Выудил оттуда запертый футлярчик. Отложил в сторону утащенный из квартиры Журавлёва амулет – полностью металлический, а значит, бесполезный для поиска – и с великой осторожностью извлёк на свет потрёпанную сторублёвую купюру. Она, само собой, перестала помнить прикосновение Феликса задолго до того, как Верховский освоил пространственную магию, но на ней всё ещё бурели пятна засохшей крови. Давным-давно старый недруг оставил это издевательское послание, чтобы побольнее уязвить наивного доброхота, и, конечно, достиг цели. Потом был запрет на самостоятельные изыскания по служебной части, а после, когда Верховский вновь получил свободу действий, эта история поблекла, стала неважной – вместе со всем прошлым. Слишком много внимания требовало настоящее…
Эту сотню он дал когда-то Типуну, спасая того от голодухи. Серия особая, та, купюрами из которой платят зарплату в Управе. Вот кровь… Кровь могла принадлежать не Типуну. И сам Типун мог успеть умереть за прошедшие шесть лет. В конце концов, Верховскому запросто могло не хватить умений для поиска по столь зыбкому ориентиру… Но Феликс ему нужен. Нужен с тех самых пор, как посеял в нём сомнение, как намекнул, что знает нечто важное о неприглядном прошлом сообщества. Был просто нужен, а сейчас стал необходим.
Здоровяк, помнится, очень хотел, чтобы система о нём забыла. Понятное желание для молодого, но чертовски сильного нелегала, угодившего в жернова сменяющихся эпох. Много их таких бродило по Москве в последние годы прошлого тысячелетия? А много выучилось до уровня высших категорий, за которые немногочисленные наставники заламывают страшные цены?.. Леший! Если верна пришедшая на ум догадка, то добраться до Феликса надо как можно скорее!
Верховский сжал купюру в кулаке. На больную голову магия давалась тяжело. Казалось, все усилия впустую: он без толку вливал силы в жадную пустоту, сквозь которую уже давно должна была протянуться направляющая нить. Но со своим-то потенциалом он мог позволить себе потратиться. Подобное к подобному, как учил придирчивый казённый наставник. Часть к целому. Всё равно что искать иголку в стоге сена, только с неодимовым магнитом в руках. И спустя полдюжины попыток что-то потянулось магниту навстречу. Едва уловимый отклик, немногим сильнее случайных шумов. Не далёкий, нет, но слишком неустойчивый, чтобы как следует за него ухватиться. Разброс в несколько кварталов на карте – жилая застройка где-то на северных столичных окраинах, а может, в ближайших областных городках. Там, на месте, станет понятнее. Но если жизнь чему-то и научила Верховского, так это не лезть в пасть к упырю, не позаботившись о прикрытии. Рука сама потянулась к телефону и тут же замерла.