Негатив. Портрет художника в траурной рамке

Тимофеев Лев

Может, конечно, Гога все выдумал про слезы Мравинского. Но даже если ничего этого не было на самом деле, жанр притчи требовал именно такой концовки. И спросил Господь: «Кто выбил тебе зубы, мой несостоявшийся гений?» — «Жизнь выбила, Отче». Ладно, когда-нибудь Закутаров сделает Гогин портрет, а сегодня он приведет

к нему Ленку Большову, и на диване между стеллажами с кожаными косухами и фальшивыми джинсами напоит ее до потери сознания и на этот раз не станет жалеть, а засадит ей по самый корешок. Вот тебе, Ленка Большова, твоя фальшивая Алена Гросс. Вот тебе твои покровители из КГБ. Вот тебе твой Президент и твой Кремль. Вот тебе твоя пьяная мать… И она будет стонать под ним, и не больно царапать его, и в изнеможении плакать и шептать: «Я люблю тебя, Закутаров…»

Он допил то, что было в стакане, и включил сотовый. Зуммер тут же быстро и мелко пропел «до-ми-соль», и на экранчике появилось: «Новое сообщение» и еще раз «до-ми-соль» и опять «Новое сообщение», и снова, и снова. Всего сообщений было двадцать или, может, больше, и во всех одно и то же: «Люблю. Позвони». Видимо, каждые полчаса или даже чаще она снова и снова нажимала одни и те же кнопки на телефоне и снова и снова посылала ему одно и то же сообщение. И теперь он стирал их одно за другим. Читал — и стирал. Наконец стер все и выключил телефон… Почему-то он вдруг опять почувствовал инфернальный запах мочи и гари, преследовавший его с утра, и увидел себя в черном объеме сгоревшего ателье…

Посадка на ночной рейс компании «British Airways» была объявлена, но он решил, что успеет быстро выпить кофе. Садиться в самолет, не протрезвев, было бы нехорошо. В Лондоне, да и вообще за границей он почти никогда не пил: здесь ему хотелось быть трезвым и подтянутым. За соседним столиком громко

беседовали двое молодых людей — вполне респектабельные, может быть, начинающие бизнесмены. Или молодые университетские профессора. «То fuck this fucking world», — весело сказал один из них, и Закутаров подумал, что по-русски эта фраза звучит куда грубее, яростнее. Впрочем, в России ее и нужно произносить по-русски — грубо и яростно…

Заключение

От автора

«Зачем же ты отпустил его в Лондон? — строго сказал мой сорокалетний сын, дочитав рукопись до конца. — Надо было замочить его зонтиком в аэропорту».

Согласен, надо было. Но не могу. Рука не поднимается. Он же мне не чужой… Испорченный русский читатель, конечно, постарается (несмотря на все предупреждения) увидеть в моем герое кого-нибудь из своих знакомых. Но я-то знаю, что моих собственных черт в нем больше, чем чьих бы то ни было. Все мы герои своего времени… Пусть живет. Может, еще пробьемся…

Август 2005.

Москва

notes

Примечания

1

Отправьте его в ссылку за границу, и мы охотно растерзаем его где-нибудь в Лондоне или Париже (англ.).