Негодяйка

О'Мара Кейт

– Дорогая, ты готова? – нервно спросил он. Леони посмотрела на него – взгляд ее был чистым и бесстрашным.

– Да, я готова. – Она глотнула кофе.

– Тогда пойдем, – сказал Роб. И они вышли вместе навстречу тяжелому испытанию.

Войдя в гостиную, Леони увидела перед собой море лиц; комната была заставлена кинокамерами, прожекторами, звукоусилителями. Ее появление было встречено ослепительным залпом фотовспышек, защелкали фотоаппараты, зажужжали кинокамеры. Леони послушно проследовала за Робом к одному из двух стульев, выставленных перед аудиторией. Воцарилась тишина. Леони поняла, что от нее ждут приветственных слов.

Автоматически она начала говорить.

– Я прощу разрешения, джентльмены,

высказать все, что сочту нужным, и надеюсь, что вы выслушаете меня, не перебивая, как это и было обещано. – Слова лились легко и свободно. Что она несет, черт возьми? Перед ней была стена безучастных лиц. Внезапно она поймала себя на том, что произносит речь Марии, королевы Шотландской, на судебном процессе. Эту роль она играла несколько лет назад на сцене одного из репертуарных театров. "О господи, – подумала она, – надо взять себя в руки".

Роб продолжил за нее.

– Мисс О'Брайен намерена сделать заявление, – сказал он. "Боже, неужели?" – лихорадочно подумала Леони. – Если вам потребуются какие-то разъяснения, прошу поднимать руки. Спасибо. – Роб сел рядом с Леони и склонился к ней. – Теперь давай, – прошептал он ей на ухо. – Расскажи им все, что говорила мне, и не будет ни одной пары сухих глаз.

Леони поведала свою историю просто, без лишних эмоций. Она подтвердила, что приходится Аманде матерью и что когда-то отдала ее на удочерение. Сказала и то, что жертва, на которую она решилась девятнадцать лет назад, была самой тяжкой в ее жизни. Что решение это далось ей нелегко. И раскаивалась в этом всю жизнь. Отдав ребенка, она словно похоронила его. И оплакивала все эти долгие годы. Это стало ее личным горем, посвящать в него других она не хотела. Теперь же ее единственным желанием было поставить точку в этом деле и больше не ворошить прошлое.

Закончив, Леони села и приготовилась выслушать вопросы. Тут же взвились, по меньшей мере, два десятка рук. Нетерпеливые репортеры, однако, не стали дожидаться разрешения задавать вопросы.

– Правда ли, что отец ребенка – влиятельный политик?

– Какие у вас планы в отношении дочери?

– Кто отец?

– Как вы намерены компенсировать дочери моральный ущерб?

– Она встречалась с отцом? Вы с ним поддерживаете отношения?

– Мистер Фентон, как вы себя чувствуете в роли отчима?

– Что вы обо всем этом думаете, Роб? Вы собираетесь жениться на мисс О'Брайен?

Вопросы сыпались один за другим. Леони даже при желании не смогла бы на них сразу ответить, но такого желания и не возникало. Роб встал и поднял руки, призывая к тишине.

– Мисс О'Брайен сделала заявление, – сказал он. – Дальнейших комментариев не будет. Всего доброго, леди и джентльмены.

На Леони нашло какое-то оцепенение.

– Пойдем, – проговорил ей Роб. – С тебя довольно. – И Леони позволила увести себя из комнаты. Роб увлек ее на кухню. – Умница, дорогая. Теперь глотни бренди, а я избавлюсь от этих идиотов. – Он плотно прикрыл дверь, и Леони услышала, как он уговаривает всех разойтись. Он, казалось, с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик. Лишь через полчаса удалось ему выпроводить назойливых гостей.

Когда он наконец появился на кухне, Леони все еще стояла на том месте, где он ее оставил.

– Все кончено? – прошептала она, глядя на него затуманенным взглядом.

Роб выглядел измотанным до предела.

– Да, все позади. Они получили все, что им положено. Отныне на все их вопросы ответ будет один: "Без комментариев".

Фойе "Театро дель Опера" быстро заполнялось, и, поначалу приглушенный, шум голосов перерос в галдеж, тон в котором задавали итальянцы, но пробивалась и американская, немецкая, шведская, японская речь. За время путешествия Берил не раз вспоминала добрым

словом хозяйку "Кассандры", а сегодня была ей особенно благодарна. В столь изысканном обществе, что собралось в театре, она, в новых туалетах, чувствовала себя уверенной и раскрепощенной. Стоя посреди фойе, она взглядом уловила свое отражение в одном из огромных зеркал, что украшали стены, и с удивлением отметила, что на нее смотрит изящная, элегантная женщина, гораздо моложе, чем она себе представляла, и, надо признать, более эффектная, чем она смела надеяться. Темно-синее платье из шелковистого джерси – еще одна находка "Жана Мюира" – ниспадало к ее коленям мягкими складками, а на загорелой шее тускло поблескивала двойная нитка кремового жемчуга.

Внезапно Берил охватило волнение: а вдруг Джованни не придет? Почему она не договорилась встретиться с ним в отеле? Почему ей взбрело в голову назначить свидание в фойе театра? Ответ был один: конечно же, так когда-то было заведено у них с Арнольдом. Он высаживал ее у дверей театра, она сдавала пальто в гардероб и покупала программку, пока он парковал автомобиль. Это являлось своего рода ритуалом. Впервые после смерти мужа Берил предалась нежным воспоминаниям о нем. В их совместной жизни было немало хороших минут, и все они связаны с музыкой. Если бы только он все не испортил. Она вспомнила, как постепенно угасали ее чувства к Арнольду, когда все внимание они переключили на проблемы воспитания Аманды. И вместо того чтобы вместе искать выход, они замкнулись каждый в своем горе.

Берил понимала, что причиной взаимного охлаждения было не только это. Их союзу не хватало сексуальной искры. Берил начинала думать, что секс в супружеской жизни играет далеко не последнюю роль. Внезапно промелькнувшая мысль одновременно и удивила, и напугала ее: а ведь если быть до конца откровенной, надо признать, что к Джованни она испытала именно сексуальное влечение. Было ли оно взаимным? Она едва смела надеяться на это – в конце концов, он ведь был намного моложе нее. Возможно, она неверно истолковала его интерес к себе и он попросту увидел в ней мать. Берил знала, что все итальянцы глубоко привязаны к своим семьям. Да, так оно, пожалуй, и есть – Джованни искал в ней участие, которое способна дать только зрелая женщина. Придя к такому выводу, Берил почувствовала облегчение. И все же она не могла избавиться от ощущения легкого разочарования – да, ни к чему себя обманывать, она хотела, чтобы Джованни желал ее как женщину.

Берил сама себя не узнавала. Неужели это она, Берил Уиллоуби, активистка Эшбурнского хорового общества, член местного союза кулинаров, примерная прихожанка, заядлая теннисистка, сгорает от желания лечь в постель с юношей, который ненамного старше ее приемной дочери? Мысль об этом ужаснула и в то же время взволновала ее, и она вдруг почувствовала на себе любопытствующие взгляды, словно на ее лице было написано, о чем она думает.

Стараясь скрыть смущение, Берил подошла к зеркалу, якобы поправить прическу. Сердце замерло и дыхание перехватило, когда в зеркальном отражении она увидела Джованни, который с трудом протискивался сквозь толпу. На мгновение ее охватила паника, и она даже решила убежать; отвернувшись, в надежде, что Джованни еще не заметил ее, Берил быстрым шагом направилась к гардеробу.

– Синьора. Наконец-то я вас нашел. – Джованни крепко схватил ее за руку.

– А, вот и вы. – Берил нервно рассмеялась. – Я вас не нашла и подумала… – солгала она.

– Я был возле лестницы, как мы и договаривались, – сказал он, и в его голосе прозвучала легкая обида.

– Прошу прощения, я забыла. – Берил чувствовала себя, словно школьница. "К чему это я так разнервничалась?" – подумала она.

Джованни оценивающим взглядом окинул ее с ног до головы.

– Вы выглядите потрясающе.