Нехитрые праздники
Шрифт:
— Какая бы вы отличная пара были с Костей Лапиным! — закончил он неожиданно.
Влетел Йоська Корник, парень из соседней комнаты, скрипач, не без гордости сообщил: его вызывали на беседу, как члена «группировки» Лютаева.
Сергея это крепко посмешило — маразм, как он выразился, бил фонтаном! Видно, Кузя сделал дополнение к своему рапорту. Удушить, подлеца, мало! Как земля таких носит! Не утерпел, отправился к Кузе — не удушить, конечно, в глаза посмотреть да спросить: зачем тебе это нужно?
Кузи нигде не было. Сергей лишь в комнату комсорга Романа не заглядывал — неловко стало за свои выпады против него, всегда же по-доброму друг к другу относились. Толкнулся в двери
— Сережа, чувачок, очень хорошо, что зашел. Я как раз к тебе собирался. Есть о чем поговорить, — откликнулся приветливый до содрогания бархатный голос. — Я на этом грязном мероприятии не стал вмешивать свой голос в вой людской. Ты меня понимаешь… По-моему, никто из преданных Мастеру людей не участвовал в этой клоаке…
— Кроме меня и Бориса, — спокойно заметил Сергей.
— М-м, дело вот в чем, — Андрюша выглядел чем-то очень пораженным, пытающимся понять что-то непостижимое. — М-м, Маша, скажи…
Маша, недавняя Олла, еще более выгнула спину, отчего поднялась и набрякла грудь ее, затянулась сигаретой, выпустила дым, запрокинув голову так, что нежная белизна красивой шеи не могла не броситься в глаза.
Оказывается, когда Сергей стоял перед всеми на собрании и говорил, в какой-то момент, довольно продолжительный, она, а затем и Андрюша ясно увидели вокруг его головы… золотое свечение. Нимб! За Оллой давно признавалась способность к провидению и предвидению. Правда, вокруг Андрюшиной головы она видела свечение еще во время вступительных экзаменов. Но у Сергея свечение было удивительно ярким, какое возможно только у святых или экстрасенсов! Ее охватило оцепенение, она ожидала, что в зале все онемеют или… упадут на колени, но… Вероятно, чтобы видеть э т о, нужно отстраниться от мелочного и мимолетного.
Вот оно, подтвердилось, шевельнулся в глубине его холодный змееныш: Сережа давно уже чего-то такого ожидал, жил в уверенности, что что-то в этом роде у него должно быть. Он даже стал головой водить осторожнее, бережнее, вероятно боясь, как бы ненароком не слетел нимб! Хотя ведь и преотлично понимал, что называется, печенками чувствовал — загибают Фальин и Олла, теперешняя Маша. Больно, уж удобно для себя они увидели это его свечение! И почему-то вместо того, чтобы вдохновить, поднять на защиту лучезарного Сережи, оно отняло дар речи! В результате Андрюша и его Маша остались в глазах руководства очень милыми и порядочными молодыми людьми и в общежитской житухе, отвергающей все официозное, своими ребятами. Мало того, оказались на высоте, а те, кто подавал голос на собрании, выходит, просто не могли освободиться от мелочного и мимолетного, не увидели более важного — э т о г о.
Олла, известная в институте предсказательница судеб, взяла руку Сергея, долго водила своими мягкими теплыми пальцами по его ладони — она гадала не по линиям, а через касания, как объясняла, сливаясь, вбирая в себя сущность другого человека.
Было сухое вино. Пригубили за Сережу, за светлый отмеченный путь его. Олла напротив Сергея под каждую затяжку как-то чересчур расширяла глаза, вероятно таким образом продолжая свои парапсихологические опыты, и, похоже, небезуспешно: Сергей никак не мог отделаться от ощущения прикосновений подушечек ее пальцев на своей ладони. Начинала припоминаться та ночь, когда он упорно играл в переглядки с луной, а в углу напротив Олла и Андрюша с безмерности своих запросов съезжали на земную нехитрую утеху.
Разговор меж тем под сухое вино и нашептывающие томные ритмы магнитофона растекался в привычную неопределенность — от материй неосязаемых до новых сплетен о знаменитых людях. Те, по слухам, по-прежнему жили непотребно и были извращенными. Словом, шло обычное так называемое расслабление.
В Сережину голову,
Он поддерживал разговор, хотя все более им овладевало тихое смятение. Он не забывал, что в его комнате осталась Люся. Ясно представлял, как она ждет, ходит маятно туда-сюда, заложив руки за спину. Слишком ясно… Оттого и не торопился в свою комнату. В отстраненности пронзило недоумение, что через какие-то день-другой он уже навсегда расстанется с этой, ставшей привычной жизнью, в которую вкрутился, вплелся душою своей. Ждет другая жизнь, называемая родной, но теперь далекая. Оторопь брала — какая другая и далекая? Виделась поселковая улица в весеннем бездорожье, дом с обвисшими, как вороньи крылья, ставнями, потемнелые тесовые ворота, перепоясанные крест-накрест проволокой, выбегающий навстречу из конуры Тарзан, мать на пороге, повязанная платком — она и дома почему-то все в платке… Щемило сердце, и находило чувство отдаленности своей… И от дома, и от Фальина с Оллой… Ото всего вроде. Цепенящее чувство оторванности…
А с каким чувством приехал он в этот город менее двух лет назад! Лихо соскочил с подножки вагона, с легким чемоданчиком, в приталенном по ушедшей моде пиджаке, в облегающих, как водилось, брюках. Пружинисто и прочно встал на перрон, махнул на прощание девушке с неожиданным именем Дуся, уверенный, впрочем, что здесь, в большом городе, их море будет, таких дусь, ему встретится девушка с именем… Эльвина. Огляделся, радуясь многолюдью, чувствуя во всем теле ликующий перепляс — там и страх ножкой выбивал, и надежда, и предвкушение новой жизни! Глотнул прогорклого привокзального воздуха и пошагал, поцокивая набойками на каблуках, в эту новую необыкновенную самостоятельную жизнь…
Люся ушла, У стола с утюгом стоял Костя Лапин. Когда он пришел, ее уже в комнате не было. Неожиданно Сергею стало до досады жалко, что она ушла. Нуждался он в ней сейчас — чувство неприкаянности, оторванности не покидало. Задело что-то, видно, ее в их разговоре, хотя и улыбалась почти счастливо, обидело. Едет, наверное, в трамвае, представлял теперь Сергей, стоит на задней площадке, смотрит неподвижно в окно, сдерживает слезы… Приедет домой… Нет, не упадет, не зарыдает, а присядет в своей комнате на кровать и тихо заплачет…
— Костя, я, по-твоему, пустоцвет или нет? — спросил Сережа. Это было Костино выражение: пустоцвет. Он говорил, что сейчас много пустоцветов, Фальина так называл. Сергей сразу, как услышал, хотел про себя спросить, но поостерегся.
— Ты… — Костя замялся. Подумал. Смущенно ответил: — Пока неясно. Может быть, и нет.
Вообще-то у Кости это звучало чуть ли не похвалой. Но Сергея все-таки задело: он очень хотел услышать: нет, не пустоцвет. Твердо — нет!
— А ты? — спросил он Костю. Приметил, что Лапин наутюживал полу пиджака. Брюки уже висели отглаженные. Костюм надевал Костя лишь по великим праздникам или когда приходилось музицировать на людях. Сергей затаенно усмехнулся: он понял, почему наглаживается Костя.