Неистовая звезда
Шрифт:
Он ждал грохота, огненных вспышек, удара в грудь — и забытья. Был спокоен. До синевы холодное спокойствие. Он сам удивился, отчего не испугался.
Но тонтоны не выстрелили. Выбор остался за ним. Спрыгнуть в отвесное ущелье, на острые скалы? Никакого спокойствия — ни холода, ни сини. Нет, лучше сдаться. Ему связали руки, заткнули кляпом рот, надели на голову мешок и повели в лес. Пол-лиги, не меньше, плутали по лесным тропам, а потом вышли на опушку и усадили его на землю.
И
Вдруг все разом всполошились, вздернули его на ноги, сняли мешок с головы, вытащили кляп изо рта.
Сначала два пса-призрака скользнули меж деревьев на опушку и уселись, высунув языки. А потом появился он, тот, кого ждали. Пленник догадывался, кого ждут — а кого же еще тонтоны будут так послушно дожидаться? И все равно сердце у него замерло и тут же забилось часто-часто.
И вот его пронзил взгляд — черный, как ночь. Властный. Уверенный. В глубоких, как темные озера, глазах что-то шевельнулось.
Указующий путь довольно усмехнулся. Он нашел то, что искал.
— Нам есть о чем поговорить, — сказал он.
Я совсем забыла, что у Марси лодыжка сломана и плохо срослась. Марси ее вправляла, да вышло криво, она сама так говорит. Потому теперь хромает. Но дух Марси закален трудностями, а тело привыкло к работе. Она поблажек не ждет и старается не отставать, но понятно, что идти ей трудно.
Ближе к полудню она совсем выбилась из сил. Мы всего две лиги прошли, половину пути к месту встречи. Марси устала, пока на гору карабкалась, а потом по лесу плутала, теперь еле на ногах держится. Но идет резво, из чистого упрямства. Я досады не выказываю, хотя была б одна, так уже бегом бежала бы.
Лес сменяется равниной, поросшей травой и кустарником. День жаркий, парит. Дышать тяжело, пот заливает глаза. Посреди лощины виднеется одинокая ферма. Мы обходим ее стороной, держимся черных сосен. Какой-то недоумок пытался порубить их на дрова.
— Кому-то совсем мозги отшибло, — вздыхает Марси.
Недоумки обретаются чуть поодаль. В поле, у развалюхи, ругаются над сломанным плугом двое — похоже, муж и жена. Управители, совсем еще дети, лет по пятнадцать. Никакого понятия, как на земле работать. Правда, вокруг хижины все расчистили, и тропку к дороге тоже, но все поле заросло колючкой и сорняками. К кусту рядом с развалюхой привязана рыжая лошаденка.
— Погоди, — шепчу я Марси, пригибаюсь, крадусь сквозь сорняки, отвязываю лошадь и веду за собой. — Вот, теперь полегче станет, — говорю я и помогаю Марси взобраться на спину кобылы.
Недоумки так ничего и не заметили.
— Тяжело им без коня придется, — вздыхаю я.
— Да уж, — кивает Марси. — Сгинут как пить дать. Неумехи, сразу видно. И веры друг другу нет. Чужие они, словно и не знакомы вовсе. Долго не продержатся, непрочно все это,
Я согласно хмыкаю.
— А не так давно здесь добрая ферма стояла, — продолжает Марси. — Пока тонтоны переселенцев не привезли. Воры они, вот что я тебе скажу. Тут хорошие люди жили, с землей умели работать, не то что эти дети безрукие. Нет, бывшие хозяева знали, что и как, когда сеять, когда пахать. Они к земле привычные, с ней сроднились, понимали, что ей нужно, чего не нужно. На это годы уходят.
Я знаю, что Марси вспоминает свою зеленую долину, дом у Кривого ручья. Она там много лет прожила, заботилась о ферме, трудилась не разгибая спины. А теперь неизвестно, в чьи руки хозяйство попало. Бревенчатая хижина под соснами, красная скамейка у крыльца. Ручеек по камням журчит.
— Ох, видел бы Лу эту ферму, весь бы желчью изошел, — говорю я. — Он так мечтает землю возделывать, осесть на одном месте.
— А ты? — спрашивает Марси. — Ты тоже этого хочешь? Жить на ферме?
— Знаешь, мне об этом думать некогда, — отвечаю я. — У меня сейчас другое на уме.
Кровавая луна — вот что у меня на уме. Семь ночей осталось.
Конечно, я Марси соврала. Я и прежде думала, каково это — возделывать землю.
Лу всегда этого хотел — жить на одном месте, следовать ритмам земли, неизменным и сменяющим друг друга вечной чередой. В детстве он каждой травинкой любовался. А я всякие там стебельки не замечала.
Но раз он этого хотел, то и я хотела тоже. Мы же неразлучные, всегда вместе. Половинки одного целого. Мальчик и девочка. Светлый и темная. Мы считали, что всю жизнь проведем вместе, даже не представляли, как может быть иначе. Только это было до того, как тонтоны явились на Серебряное озеро, убили Па и похитили Лу. С тех самых пор все изменилось.
И того времени не вернуть. Другая жизнь настала.
А новая жизнь похожа на того человека, про которого Па рассказывал. У этого человека рука стала гнить, пришлось ее отрубить у самого локтя. Много позже, когда он с Па встретился, то все равно говорил, что руку чувствует, будто живую. Тяжелую. И хочет потянуться, что-нибудь ею схватить. Только руки-то нет. Я такого раньше даже вообразить не могла. А потом меня с Лу разлучили, как будто руку отрезали. Его от меня отрезали, а меня — от него. Случайность, судьба. Предательство. Смерть. Душу так глубоко поранило, что и не скажешь. Все из-за тайн, полуправды и лжи.
В прежней жизни я не знала, что может быть жизнь после. Другая. А теперь знаю, что тот безрукий человек чувствовал.
В ботинках у меня камешки, как после взрыва моста залетели, так не вытряхнула. Марси еле плетется, ей бы водички и съесть чего. Мы от фермы на пол-лиги отошли, и я решила, что пора отдохнуть. Делаем привал в руинах какого-то здания Разрушителей. Среди развалин растут корявые сосенки, мы под ними в тенечке приладились.
Рыжая лошадка пасется, жухлую крапиву жует. Я высыпаю из ботинка горсть щебня. Марси тоже ботинки расшнуровывает, морщится от боли.