Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц
Шрифт:
– Непременно, за этим и пришёл: "На зов явился я!" - ответил Лев Васильевич.
– Добрый вечер, господин поручик; добрый вечер и вам, maman. А, Наташа, божий человечек, и ты здесь! Ну, конечно, где же тебе быть, как ни там, где нужны помощь и утешение; дай я тебя поцелую по-братски!
– Лев Васильевич, вы загораживаете свет, нам ничего не видно, - сказала она, отстраняясь от поцелуя.
– Mille pardons! Как у вас, однако, тут темно и тесно...Ну-с, что прикажете делать?
– слегка покачнулся Лев Васильевич.
– Смочи холстину уксусом и переложи ею
– "Ах, право, что за чертовщина, коль выпьет лишнее мужчина!" Классика, maman, общепризнанное произведение, - назидательно произнёс Лев Васильевич.
– Вы неправильно цитируете, - возразил Сергей.
– Начало от себя добавили.
– Ну, вы учёный человек, как-никак училище правоведения закончили, вам виднее, - легко согласился Лев Васильевич.
– Правда, в том же произведении сказано: "Ученье - вот чума, учёность - вот причина, что нынче пуще, чем когда, безумных развелось людей, и дел, и мнений". Это я правильно цитирую, господин поручик?
– Вы на что намекаете?
– насторожился Сергей.
– А я не намекаю, я прямо говорю, что Россию погубили умники, - с вызовом сказал Лев Васильевич.
– Начитались западной литературы и захотели всё изменить на западный лад. А нам Запад не указ, у нас свои порядки, - исконные, вечные; мы унаследовали их от святой Руси и великой Византии. Что может нам принести Запад? Ничего, кроме вреда!
– Но вы не в косоворотке ходите, в Париж с удовольствием ездите, - заметил Сергей.
– В Ницце и Лозанне подолгу живёте и свои деньги в Европе храните.
– Ну так что? Главное, что я душой - настоящий русский человек. А какую одёжку надевать или где жить, - это пустяки, - возразил Лев Васильевич.
– Может быть, я больше русский, чем какой-нибудь рязанский мужик, ибо он в Париже не бывал, европейских искушений не видывал, а я был, да не поддался, сохранил свою русскую душу. А вы всё на деньги меряете: твои деньги, мол, на Западе, так и сам ты западный. Нет-с, молодой человек, русскую душу деньгами не измерить - она, голубушка, плюёт на них с космических высот, ибо масштаб имеет вселенский!.. Что ты морщишься, Наталья? Не нравятся мои рассуждения?
– Это я от уксуса, Лев Васильевич, не обращайте внимания, - ответила она.
– То-то же - от уксуса! Потому как возразить мне нечего, русский человек всех превзойдёт, - довольно проговорил Лев Васильевич.
– Женились вы, однако, по расчёту: взяли жену старше себя, разведённую, да ещё с ребёнком, - не удержался Сергей.
– Как же - принцесса Ольденбургская, княгиня Юрьевская! Первый муж - внебрачный сын самого императора Александра Второго; хорошая партия, чёрт возьми!
– Ах, Серёжа, зачем ты так?
– укоризненно сказала Феодора Павловна.
– Сашенька чудесная женщина, дай Бог ей здоровья.
– Вы, господин поручик, забываетесь, - густо побагровел Лев Васильевич.
– Эдак и я могу сказать, что вы вошли в наш дом по расчету и вовсе не любите Наталью.
– Лёвушка, что ты?! Разве можно?
– всплеснула
– Извинись сейчас же, а ты, Наташа, не бери в голову, это он всё выдумал.
– Что я мальчишка, извиняться перед ним, пусть сам извиняется, - буркнул Лев Васильевич.
– Он первым начал.
– Серёжа, извинись немедленно!
– приказала Феодора Павловна.
– И скажи Наташе, что ты её любишь.
– Простите, maman; простите и вы, Лев Васильевич, я погорячился, - слегка поклонился ему Сергей.
– Наташа, не сомневайся, ты дорога мне.
– В этом я не сомневаюсь, - продолжая заворачивать вещи, ответила она.
– Вот и хорошо! Когда мир в семье, сердце радуется, - пусть Господь отведёт от нас несчастья!
– сказала Феодора Павловна.
– Бери холстину, Лёвушка, смачивай уксусом.
– Я, всё-таки, закончу свои рассуждения, господин поручик, - упрямо проговорил Лев Васильевич.
– Сделайте одолжение, - пожал плечами Сергей.
– Чем сильна наша матушка-Россия? Всем, чем она отличается от Запада. Всё, что у нас своё, даёт нам силу, а что чужое - отбирает её, - сказал Лев Васильевич.
– Я говорю, конечно, не о внешних признаках, таких, как одежда и всяких штучках, делающих жизнь более комфортной, а о глубинной сущности русской жизни. Возьмите западного человека: у него в крови сидит понятие о собственном достоинстве, - он, каналья, требует уважать права личности, он не может жить без демократических свобод, ему, подлецу, подавай "Декларацию прав человека и гражданина". А наши, русские, на это плевать хотели, - да-с, плевать, чего вы морщитесь?
– наш народ готов отречься от своей воли, стерпеть любые обиды, хоть в морду ему бей; он готов забыть о себе, презреть себя, унизить, растоптать, если угодно, - и это возносит его превыше всех прочих народов на земле!
Западные люди в своей необузданной гордыне не способны понять, что в этом-то самоотречении и есть великая сила, ибо, добиваясь прав личности, они перестают быть единым народом, распадаются, так сказать, на атомы, о которых поведала нам современная наука, и которые есть частицы неустойчивые. Наш же народ, отрекаясь от личных свобод и презирая права индивидуума, сохраняет нерушимую целостность, он незыблем и твёрд. Для полной устойчивости ему нужно только одно - власть, такая же несокрушимая, не подверженная колебаниям и далёкая от западной губительной свободы, как он сам. Когда есть такая власть, народ счастлив и процветает; когда нет - он теряется и мечется, как стадо, оставшееся без пастыря.
– Я об этом и говорю: быдло вырвалось из стойла, быдло нужно вернуть в стойло, - вставил Сергей.
– Нет-с, милостивый государь, наш народ не быдло!
– возмутился Лев Васильевич.
– Ибо быдло есть неразумная скотина, а народ принимает на себя ярмо осознанно и добровольно, как я имел честь вам доложить. Он жертвует собою во имя России и тем подобен святым великомученикам, отрекающимся от себя и губящим себя во имя высшей идеи, во имя грядущего Царствия Небесного. Потому-то русский народ свят и у него особое предназначение в этом мире!