Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц

Галимов Брячеслав

– Однако...
– протянул Лев Васильевич и замолчал.

***

Вновь наступила пауза. Наталья, рассеянно слушавшая перепалку братьев, вдруг встрепенулась, на её лице появилась светлая улыбка - младший из них, Василий Васильевич заглянул в кладовую.

– Васенька!
– воскликнула Феодора Павловна.
– Что же ты так долго? Я уже стала волноваться.

– Простите, я укладывал свои книги, - виновато ответил Василий Васильевич, молодой мужчина, с редкой бородкой, впалыми щеками и каким-то особым застенчивым взглядом.

– Мы почти закончили, - сказала

Наталья, взглянув на него и отведя глаза.
– Но хорошо, что вы пришли.

– Чем же "хорошо"?
– недовольно проворчал Сергей.

Она не ответила.

– Ну-с, а вы как думаете, братец, что сейчас происходит в России?
– вмешался Лев Васильевич.
– У нас тут прелюбопытная дискуссия, не желаете ли высказаться?

– Ах, Лёвушка, хватит о политике!
– возразила Феодора Павловна.
– Что за времена: при дамах вести мужской разговор! Когда я была молода, мужчины умели развлечь дамское общество, правда, и дамы были дамами. А сейчас, боже мой! Не хочу даже говорить об этом... Но хоть в нашем доме соблюдайте приличия.

– А мне интересно послушать Василия Васильевича, - сказала Наталья.

– Наташа! И ты туда же!
– Феодора Павловна с укором покачала головой.
– Господи, мир перевернулся!

Василий Васильевич улыбнулся и спросил:

– Что конкретно вы хотели услышать?

– О революции; Лев Васильевич и Кирилл Васильевич до вашего прихода поспорили о ней, - пояснила Наталья.

– Поспорили?
– переспросил Василий Васильевич, улыбаясь еще шире.
– О чём же здесь спорить? Революция это так прекрасно.

– Да что вы? Вот как?
– в один голос удивились Лев Васильевич и Кирилл Васильевич.

– Да, прекрасно, замечательно, преотлично!
– засмеялся Василий Васильевич.
– Вспомните Максима Горького: "Пусть сильнее грянет буря! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике...".

– Что за фамилия такая? Кто такой Горький?
– удивилась Феодора Павловна.
– Из молодых?

– Как же - народный писатель, певец пролетариата!
– усмехнулся Кирилл Васильевич.
– Был бродягой и гордится этим. Водится с революционерами и весь московский Художественный театр обратил в свою веру.

– О, Господи!
– вздохнула Феодора Павловна.
– Вот какие писатели нынче пошли!

– Так в чём же вы согласны с господином Горьким?
– обратился Кирилл Васильевич к Василию Васильевичу.

– Буря должна была грянуть, она нужна России, - ответил он.

– Извольте объяснить, - раздражённо сказал Кирилл Васильевич.

– Да уж, братец, такое заявление требует доказательств, - ухмыльнулся Лев Васильевич, а Сергей недоуменно посмотрел на Василия Васильевича.

– Я мог бы много рассказать обо всех ужасах, пережитых народом, об издевательствах, вытерпленных им, о реках слёз и морях крови, пролитых за долгие годы его страданий, но не стану: мы хорошо знаем про это, - начал говорить Василий Васильевич, стараясь скрыть волнение.
– Я приведу лишь один пример: страшные голодные годы, которые пережила Россия в предыдущее царствование и в нынешнее, - то есть теперь, уже прошедшее...

– Вы имеете в виду голод девяностых годов?
– уточнил Кирилл Васильевич.

– Да, впрочем, как и голод девятьсот пятого года, - кивнул Василий Васильевич.
– В девяносто втором году голодало тридцать миллионов человек, в девяносто восьмом - двадцать семь миллионов, в девятьсот пятом - более десяти миллионов. Тысячи и тысячи людей погибли: сколько всего умерло трудно сказать из-за разницы в статистических данных, но по самым скромным подсчетам только в девяносто

втором году умерло от четырёхсот тысяч до шестьсот тысяч человек, а всего называют страшную цифру в более два миллиона погибших голодной смертью. Среди них чуть ли не больше половины составили дети - ни в чём не повинные дети, те самые, заботиться о которых велел нам Иисус. Они гибли первыми, не понимая, за что им дано такое наказание, почему у них отняли едва начавшуюся жизнь. А в это время наш правящий класс продолжал развлекаться, покупал миллионные яхты и дворцы, одаривал бриллиантами своих любовниц...

– Да, да, да, - закивал Кирилл Васильевич.
– Перед вашим приходом я как раз об этом рассказывал.

– А для того чтобы обеспечить привычную, роскошную и беззаботную жизнь господствующего класса, правительство продолжало продавать зерно за границу. Министр Вышнеградский до последнего противился принятию каких-либо ограничительных мер по вывозу зерна: "Сами не будем есть, но вывезем", - сказал он, будто когда-нибудь недоедал, будто когда-нибудь голодали его дети...

Но разве одни эти годы были голодными?
– продолжал Василий Васильевич.
– Лев Толстой, как никто знавший русскую деревню, говорил: "Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод вот уже двадцать лет существует для наших крестьян".

– Граф Толстой был известный бунтарь и анархист, - в сердцах выпалил Лев Васильевич.
– Разве в неурожае и, как следствие, голоде повинно правительство? То Божья воля - Господь карает нас за грехи.

– Ах, верно, Лёвушка, верно!
– воскликнула Феодора Павловна.
– Господь карет нас за грехи!

– А вот в этом я с вами, пожалуй, соглашусь!
– Василий Васильевич вдруг стукнул себя по коленке.
– А в союзники приглашу Жозефа де Местра, идеолога контрреволюции, отца консерватизма вообще и нашего русского консерватизма, в частности. Он сказал, что революция всегда Божье наказание высших классов за забвение своего предназначения по отношению к народу, за безумную роскошь и политические интриги.

– Он так сказал?
– недоверчиво переспросил Лев Васильевич.

– Да, можете не сомневаться, - вместо Василия Васильевича подтвердил Кирилл Васильевич.
– Однако, вы напрасно выступаете апологетом революции, - обратился он к Василию Васильевичу.
– Я полностью согласен с вами в том, что сама власть - главная виновница её, но вы забываете о разрушительной силе революции. Буря не разбирает, что сметает на своём пути, после неё остаются одни обломки.

– Неправда!
– с неожиданной силой выкрикнул Василий Васильевич и его голос задрожал.
– Революция сметает всё старое, отжившее, мешающее движению вперёд! Да, в ней есть очистительная беспощадность, но ещё Гегель доказал, что она необходима для избавления, отрицания всего, что мешает новой более высокой жизни. Карл Маркс назвал революцию "локомотивом истории", и был прав; кто выступает против революции, - выступает против истории!

– Но позвольте, братец...
– попытался вмешаться Лев Васильевич, а Сергей не смог сдержать возмущённого возгласа.

– Посмотрите, как мы жили раньше, - не слушая их, продолжал Василий Васильевич.
– Не говоря уже о власти, которая сама себе подписала приговор, не говоря о тупом животным существовании народа, лишённого света и благодати, у нас даже бог был каким-то убогим, обречённым, не вызывающим ничего, кроме отвращения. Помните, у Вяземского:

Бог грудей и жоп отвислых,