Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц
Шрифт:
– Ай, Лёвушка, как славно ты сказал! Дай я тебя поцелую!
– растрогалась Феодора Павловна.
Лев Васильевич подставил лоб для поцелуя, а Сергей, не удержавшись, ехидно спросил:
– Для чего же ваш святой народ восстал против царя, где было хваленное русское смирение? Всё полетело вверх тормашками, всё идет к черту; это, что, самоотречение такое?
– Да разве это народ восстал против царя?
– возразил Лев Васильевич.
– Это английские агенты и немецкие шпионы нагадили. Англия вечно нам гадит, а немцы, известное дело, земли наши хотят отнять - Drang nach Osten - ещё со времен благоверного князя Александра Невского. Англичане при дворе интриговали, а немецкие шпионы народ с толку сбили.
– Весь народ? Сто семьдесят миллионов человек?
–
– В этом оборотная сторона смирения и самоотречения, - ничуть не смутился Лев Васильевич.
– Когда народ готов отдаться пастырю, - отдаться так, как отдаётся женщина своему любимому, готовая стерпеть от него всё, даже боль и насилие - всегда может найтись проходимец, который воспользуется этой жертвенной любовью. Что поделаешь, - такова диалектика жизни, господин учёный правовед... Впрочем, я не снимаю ответственности с государя: Николай Александрович должен был вести себя твёрже и не позволять всяким там либералам править бал в стране.
– Что ты, Лёвушка! Можно ли так отзываться о царе?
– замахала руками Феодора Павловна.
– К тому же, он теперь в изгнании, несчастный, и семья его страдает. Что с ними будет, одну Богу известно...
– Нет-с, позвольте, я от своих слов не откажусь, - упрямо возразил Лев Васильевич.
– Я монархист до мозга костей, для меня монархия это vim vitae, без которой и жизни нет, - так что я имею право высказаться. Разве Николай Александрович был настоящим царём? Ему бы в старые времена жить помещиком где-нибудь в Тамбовской или Пензенской губернии, стрелять ворон и бродячих собак, вывозить дочерей на танцы к соседям и пить водку тайком от жены, которой он побаивался и не в силах был ослушаться. А он оказался на царствовании в такое беспокойное время; ему следовало отречься ещё десять лет назад в пользу Николая Николаевича, тогда всё было бы по-другому.
– Это вы о дяде государя говорите? Но в четырнадцатом году он плохо справился с командованием армией, - сказал Сергей.
– Против него интриговали всё те же англичане: они сделали так, что нас преследовали неудачи в войне, - насупившись, ответил Лев Васильевич.
– Но Николай Николаевич ни в коем случае не допустил бы революции, а нынче вот что мы имеем, - он махнул рукой куда-то за стену.
– Эх, государь, государь, - Россию погубил, и себя погубил!..
– Это верно, - внезапно согласился Сергей.
– Наши офицеры тоже так считают.
– А всё-таки мне его жаль, - упрямо сказала Феодора Павловна.
– Я буду за него молиться.
– А ты что молчишь, скромница?
– спросил Лев Васильевич, обратившись к Наталье.
– Ты будешь молиться за государя Николая Александровича?
– Да, буду, но мне его не жаль, - ответила она.
– Мне больше жаль тех людей, которых он погубил, и тех, которые ещё погибнут из-за него.
– Ай да смиренница!
– засмеялся Лев Васильевич.
– Ну дай же я тебя поцелую! От всего сердца, от души!
– Лев Васильевич, нам ещё много вещей укладывать, - возразила она, снова отстранившись от него.
– Лёва, веди себя прилично, - вмешалась Феодора Павловна.
– Смачивай уксусом холстину, смачивай!..
***
На некоторое время в кладовой установилась тишина, нарушаемая лишь глухим стуком укладываемой посуды да тяжёлыми вздохами Феодоры Павловны. Потом послышались быстрые шаги, и в кладовую вошёл Кирилл Васильевич, средний сын Феодоры Павловны. Несмотря на то, что он был моложе Льва Васильевича, его волосы были сильно тронуты сединой, а на лбу пролегли глубокие морщины.
– Заканчиваете?
– спросил он с порога.
– До утра не так много времени осталось.
– Если бы ты нам помог, мы бы справились быстрее, - заметила Феодора Павловна.
– За этим я пришёл; говорите, что делать, - коротко бросил Кирилл Васильевич.
– Лёвушка смачивает холстину уксусом, мы с Наташей заворачиваем вещи, Серёжа складывает, а ты готовь нам холстину и газеты, - сказала Феодора
– Успеем до утра, не беспокойся.
– Надеюсь, - всё так же коротко ответил Кирилл Васильевич.
Опять наступила тишина, но Лев Васильевич всё время поглядывал на Кирилла Васильевича, будто ожидая, что он заговорит. Действительно, Кирилл Васильевич сначала бормотал что-то про себя, а потом не выдержал и сказал вслух:
– Трудно представить себе больший идиотизм! Угораздило нас родиться в этой стране...
– Ты о чём, Кирюша?
– не поняла его Феодора Павловна.
– Да уж, поясните любезный братец, - ухмыльнулся Лев Васильевич.
– Что здесь пояснять? Разве непонятно?
– раздражённо отозвался Кирилл Васильевич.
– Россия вечно шла по особому пути, который на поверку оказывался кривым, извилистым и трудно проходимым, в то время как рядом пролегала прямая торная дорога. Но Россия, словно пьяница в ночи, блуждала бог весть где, падая, спотыкаясь и набивая себе синяки. Ей больше нравилось ползать в грязи, чем идти по чистой мостовой, и она ещё ставила себе в заслугу, что не похожа на других. Но теперь Россия окончательно сошла с ума: посмотрите, что делается кругом, разве это не безумие?
– Так и есть!
– кивнул Сергей.
– Вы удивительно верно изъясняетесь, Кирилл Васильевич.
– Нет, позвольте, меня ваши образы не впечатлили, - заспорил Лев Васильевич.
– Сделайте одолжение, объяснитесь без литературщины.
– Пожалуйста. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь, но если вам непонятно, я поясню свою мысль, - дёрнул головой Кирилл Васильевич.
– С афинских и римских времён Европа тщательно, скрупулёзно, потом и кровью вырабатывала те политические, экономические, социальные и культурные установления, которые легли в основу европейской цивилизации и помогли ей занять главенствующее положение в мире. Страны, оказавшиеся в силу географических или исторических причин на окраине этой цивилизации, стремились приобщиться к ней, заимствовать её достижения и тем самым тоже получили возможность наилучшего развития. Одна лишь Россия из всех близлежащих стран отказалась следовать европейскому примеру; как точно подметил Чаадаев, мы добровольно выбрали изоляцию от Европы - мы взяли за образец тупиковый византийский вариант и тем обрекли себя на отсталость. Гибель Византии, с одной стороны, и победы Европы - с другой, должны были бы доказать нам, что византийская модель ненадёжна, а европейская крепка, но нет, мы упорно цеплялись и продолжаем цепляться за гнилую византийщину, обильно разбавляя её дикой азиатчиной. Деспотизм власти, суеверие и ханжество церкви, ужасающее бесправие народа, сопровождающееся бескультурьем, низостью и пресмыкательством, которые, в свою очередь, вызывают приступы жестокости и насилия - вот какую Россию мы получили! А для того чтобы оправдать в своих глазах и глазах всего мира наше ужасающее положение, мы продолжаем твердить о своей исключительности, и это всё более и более принимает характер патологического сумасшествия. В результате, всякие попытки перейти на европейский путь развития неизменно заканчиваются провалом: даже Пётр Великий с его титанической волей сумел придать европейский вид только фасаду нашего здания, но, по сути, Россия осталась прежней, византийской и азиатской. Впрочем, это привычно и удобно власти, это привычно и удобно народу; о, да, мы готовы заимствовать у Европы кое-что, делающую нашу жизнь более удобной, мы можем даже восторгаться Европой, но перенять её опыт, упаси Господи! Нам лучше живётся в своей мерзости, и мы не хотим от неё отказаться.
– Ишь ты!
– иронически воскликнул Лев Васильевич.
– Как вам, однако, не нравится Россия!
– Такая, как сейчас, сильно не нравится, - отрезал Кирилл Васильевич.
– И самое печальное, что пока она остаётся такой, с ней неизбежно будут случаться катастрофы. Это хорошо понимал Сергей Юльевич Витте: каков народ, такова и власть; какова власть, таков и народ. Сергей Юльевич хотел изменить и то, и другое, а в итоге получил ненависть и с той, и с другой стороны: не трогай нас, мы хотим остаться такими, какие есть.