Неизвестные солдаты
Шрифт:
Прикидывала в уме сбережения: надо купить Игорю костюм, ботинки, дать на билет и с собой… Нет, на ее поездку денег не хватало. Да и что проку было прикидывать, когда с весны еще знала — денег в обрез. Даже шляпку новую не купила себе.
Раньше Антонина Николаевна следила за модой, одевалась со вкусом. А в последние годы прибавилось хлопот, подросли дети, больше думала о них, чем о себе. Или стареть стала — ведь сорок лет скоро.
С центральной, мощеной улицы она свернула в свой переулок, пустынный и тихий, заросший лопухами и одуванчиками.
— Антонина
Обернулась. К ней быстро, чуть сутулясь, шла Наталья Алексеевна Дьяконская. Не виделись они давно, с последнего родительского собрания в школе. Антонине Николаевне бросилось в глаза, как постарела Дьяконская за это время. Красивое дорогое платье из бордового крепдешина сидело на ней мешковато. Когда-то, видимо, шилось оно на полную фигуру, а теперь морщилось на груди, свободно болталось в талии.
Наталья Алексеевна неуверенно протянула руку.
— Простите, что задержала, ведь я к вам шла.
«Наверное, об Ольге», — насторожилась Антонина Николаевна, уловившая заискивающие нотки в голосе Дьяконской. Вслух сказала:
— Пойдемте, пожалуйста.
— Лучше здесь, если можно. — Пальцы Натальи Алексеевны щелкали замочком сумки. — Конечно, мне очень неудобно обращаться к вам. Особенно после того, что случилось. Но ведь я мать…
«Об Ольге», — решила Булгакова, готовая оберегать Игоря. В какую еще историю хотят втянуть ее мальчика?
— Я мать, поймите меня, — торопливо продолжала Наталья Алексеевна. — У меня душа изболела. Ведь сейчас решается судьба…
— Вы о чем, простите?
— Понимаете, мечта Вити — стать военным… «Ах, Виктор!» — Антонина Николаевна почувствовала облегчение.
— Он думает только об этом, сидит над военными книгами. А при нашем положении в училище его не возьмут. Он молчит, но я вижу, какая у него травма.
— Но чем же я могу помочь? В школе мы дали ему хорошую характеристику.
— Игорек в Москву едет. Может быть, вы напишите несколько слов полковнику Ермакову. Ведь Степан Степанович ваш родственник…
— Очень и очень дальний. Скорее, просто знакомый.
— Все равно. Ведь он служил с моим мужем, у него вес в наркомате, ему стоит только слово сказать… Я написала ему, а ответа нет. Может быть, не получил… А если вы пошлете с Игорем несколько строк, это совсем другое дело.
Дьяконская достала из сумки скомканный платок, вздрагивающей рукой вытерла лоб.
— Антонина Николаевна, голубушка, сделайте это. Мне нечем отблагодарить вас, но такую услугу я не забуду до гроба. — В глазах ее появились слезы.
— Что вы, милая, что вы! — Булгаковой жаль было эту седую женщину. Еще недавно жена комдива, всеми уважаемая, красивая. Легко ли ей теперь на этой пыльной улочке унижаться, просить…
— Я обязательно напишу. Степан Степанович прекрасной души человек. Я уверена — он сделает все, что сможет.
Дьяконская схватила ее руку, приподняла. Антонине Николаевне показалось — хочет поцеловать. Быстро
— Голубушка, как же мне отблагодарить вас?
— Ну, какие глупости, какие глупости. — Булгакова смотрела по сторонам, не видят ли их. Но улица была пуста, только на дальнем конце играли в лапту ребята. — Благодарить меня не за что. Написать — это не трудно.
— О, это тоже много! И я очень попрошу вас, не говорите Игорю. Мальчики дружат, Витя может узнать.
— Да, да! Я ничего не скажу…
С тяжелым чувством вернулась Антонина Николаевна домой. Рассеянно погладила белую курчавую головку Людмилки, строившей из щепок дом для куклы.
— Папа где?
— В амбаре. Пойдем туда.
— Нет. Ты поиграй.
Каждое лето Григорий Дмитриевич переселялся из дома в амбар. Просторный, с двумя окнами, с дощатым полом, он вполне подходил для жилья. Пазы в стенах были забиты мхом. Булгаков часто ночевал здесь до самых морозов.
Этот амбар называли шутя «филиалом райсовета Осоавиахима». На стенах висели плакаты, призывающие молодежь метко стрелять, идти в аэроклубы. Возле топчана — небольшая пирамида. В ней малокалиберная винтовка ТОЗ и винтовка учебная, разрезная. Охотничье ружье Григорий Дмитриевич держал дома. В ящике — листки мишеней с зеленым фашистом в кругу.
Несколько лет бессменно нес Булгаков общественную нагрузку — работал заместителем председателя районного совета Осоавиахима. На гимнастерке носил значок ворошиловского стрелка. По вечерам проводил занятия в кружке, обучал молодежь обращению с винтовкой и противогазом. Любил Григорий Дмитриевич вспомнить былые дни, как били Деникина, наступали на Крым. Ребята-осоавиахимовцы слушали его, раскрыв рты, с уважением смотрели на обрубки пальцев на левой руке Булгакова.
— Ну, купила? — встретил жену Григорий Дмитриевич.
Он сидел на топчане в майке, в синих галифе, шевелил пальцами босых ног. Хромовые сапоги с поднятыми ушками стояли у пирамиды. Согнув крепкую шею, Булгаков рассматривал пробитую пулями мишень.
— Оставь, поговорить надо, — сердито сказала Антонина Николаевна.
— Случилось что-нибудь? — Он подвинулся на топчане. — Ты взволнована.
Антонина Николаевна рассказала о встрече с Дьяконской.
— Ты согласилась написать? — спросил Григорий Дмитриевич, раскуривая трубку.
— Конечно. Не одобряешь?
— Как тебе сказать… Степан не пойдет на это. Не станет ответственность брать.
— Почему же не помочь человеку? Виктор учился у меня. Он честный, хороший мальчик, я знаю…
— Как ты наивно рассуждаешь, — поморщился Григорий Дмитриевич. — Честный, хороший — это все эмоции. Ну, а случись что по службе, в бою?.. В плен попадет! За другого не спросят — в анкете порядок. А за Дьяконского что хочешь пришить могут. Отсутствие политической бдительности и так далее. Степан Ермаков это прекрасно понимает. Зачем же ему самому себе капкан ставить?