Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Ну, еще бы, — рассеянно ответил Игорь. Он думал, что и Ольга, может быть, вышла сейчас на улицу. Вот бы встретить ее! Или просто пройти хотя бы мимо Дьяконских… Если есть свет — стукнуть в окно. В темноте Ольга ничего не увидит, а он увидит ее.
Торопил Соню, даже подтолкнул, когда она остановилась. Девушка обиделась и замолчала. Игорь довел ее до почты, пожал руку и пошел в нижнюю часть города. Боялся сейчас одного — не пропала бы решимость.
Под валенками звонко хрустел снег, и звук этот, казавшийся слишком громким в ночной тишине, пугал Игоря. Он поднял воротник пальто, чтобы не узнали прохожие. Свернул
Свет горел только в одном окошке, выходившем во двор, — в комнате Ольги. «Читает, наверное…»
Было нестерпимо жарко, бешено колотилось сердце, и удары его отдавались в висках. Игорь подкрался к окну, встал на завалинку. За обмерзшим стеклом ничего нельзя было различить. Легонько, костяшками пальцев, постучал в раму. По стеклу промелькнула тень, и сразу вспыхнул свет в соседней комнате. Игорь побежал к крыльцу. Хлопнула дверь внутри дома, знакомый встревоженный голос спросил:
— Мама, ты?
— Открой, Оля.
Молчание показалось очень долгим. Голос Ольги прозвучал неуверенно:
— Кто это?
— Это я, Игорь Булгаков.
— Сейчас, сейчас.
Она долго возилась с засовом, никак не могла открыть.
— Проходи… Ну, проходи. — Ольга прижалась к стене, пропуская его, руки теребили, дергали косу на груди.
— Веник бы, в снегу я.
— Вот в углу… Напугал ты меня. Мама недавно на дежурство в больницу ушла. Вдруг — стучат. Думала, случилось что…
— Я не разбудил?
— Нет.
— Виктор пишет?
— Вчера получили. Я покажу потом. Раздевайся.
Ольга ушла в свою комнату. Игорь видел через дверь: накрыла одеялом кровать, скомкала и сунула под подушку что-то белое. Вешая пальто, чувствовал, что улыбается натянуто и глупо. Стиснув зубы, чтобы овладеть собой, шагнул в комнату. Гибкая и высокая Ольга повернулась к нему, растерянно улыбнулась, придерживая халат на груди.
— Вот, приехал я, — сказал Игорь, садясь на краешек стула.
Ольга робко, боком подвинулась к нему и вдруг, охнув, горячими руками охватила его голову, прижалась щекой к его лбу, гладила волосы, шею, говорила, говорила что-то бессвязное, жалкое. Распахнувшийся ворот халата открыл смуглые груди, темную между ними ложбинку. Запах ее кожи дурманил Игоря, путал мысли.
— Пришел наконец, — шептала Ольга, опустившись возле него на колени.
Волчий выводок дядя Иван выследил еще по чернотропу. Едва выпал снег, начал приваживать стаю, чтобы не уходила далеко от своего логова. Вывозил на скотомогильник падаль, волки по ночам сжирали ее, оставляя на снегу кости, до блеска отшлифованные зубами. Сытые, прямиком, ступая след в след, уходили в глухое урочище, в глубокий, заросший кустами овраг на краю леса.
Надо было торопиться с облавой. Скрываясь днем в урочище, волки ночами навещали окрестные деревни верст на десять вокруг, резали неопытных собачонок, гусей; в Стоялове сгубили молодого телка. Иван беспокоился: близилось время волчьего гона, когда стаи рассыпаются, и волчицы, тревожимые самцами, не спят днем, переходят с места на место.
У Булгаковых на празднике обговорили детали облавы. Старшим команды выбрали Егора Дорофеевича
Председатель стояловского колхоза, не чаявший как избавиться от волков, прислал в город три подводы. На них выехали Григорий Дмитриевич с Игорем, Магомаев и еще трое охотников. В Стоялове, где провели ночь, к ним присоединился лесничий Брагин.
В поле вышли незадолго до рассвета. На полпути команда разделилась. Охотники остановились покурить. К лесу отправился дядя Иван, захватив флажки для оклада. С ним ушли пятеро стояловских мужиков-загонщиков. Припадая на левую ногу, прохромал мимо Игоря пасечник Герасим Светлов в пушистой заячьей шапке. Дед Крючок взял с собой берданку. Брагин отобрал у него патроны — загонщику стрелять нельзя, — но с берданкой дед не расстался.
— Пущай хоть ружье будет, — говорил он, вытирая рукавицей сизо-красный нос. — Без оружия нам иттить никак невозможно. Армяк у меня чужой. Случись чего — мне тогда Федька Кривцов голову с корнем скрутит.
По жеребьевке Игорю и Григорию Дмитриевичу места достались рядом, у верховья оврага, на самой волчьей тропе. Лес тут был редкий, поодаль друг от друга стояли толстые березы в пухлом белом убранстве. На рыжеватом снегу выделялась цепочка свежих следов с бороздками между глубокими ямками. Волки, возвратившись с ночного набега, недавно прошли в овраг.
Справа появился дядя Иван, подвязал к ветке красный флажок, полез по сугробам дальше, разматывая бечеву. Где-то слева окладывал овраг Герасим Светлов.
Игорь, утоптав снег, плотно прижался спиной к березе. Держал навскидку ружье, настороженно поводил глазами по сторонам. Вокруг было пустынно, только из-за дальнего дерева торчал ствол ружья — там затаился отец.
День выдался пасмурный. Одноцветная белесая пелена заволокла небо. Было сумрачно. В глубине леса надрывалась, трещала сорока. Игорь чувствовал себя каким-то возмужалым и обновленным. Это ощущение новизны началось у него в то утро, когда вернулся он на рассвете от Ольги. Дома все спали, гости разошлись часа в три. Про Игоря думали, что он остался у Соломоновых. Открыла ему Марфа Ивановна, назвала обормотом. Игорь засмеялся, обнял ее. «Тише, оглашенный», — улыбнулась бабка.
А поздно вечером Игорь, крадучись, снова ушел к Ольге. Возвратился с зарей, опустошенный бессонной ночью, счастливый от впервые испытанной близости к любимому человеку. Открылась для него новая сторона жизни, о которой раньше только догадывался: полная безмерной радости до самозабвения, обогащавшая его, раздвигавшая прежние представления. То, что совсем недавно казалось серьезным, становилось смешным и ненужным. А слово «любовь», которое прежде бездумно и часто вырывалось у него, наполнилось тайным смыслом, стало своим, сокровенным.
По-новому ощущал он и свое тело. Выбрав время, когда никого не было в комнате, раздевался до пояса, смотрел на себя в зеркало, радуясь, что у него широкие плечи, что под гладкой кожей крепкие набухают на руках мускулы.
Теперь Игорь принадлежал не только себе. О чем бы он ни думал, невольно и подсознательно в мыслях его всегда присутствовала Ольга, была незримой соучастницей всех его дел.
Неприятно было то, что мать в последние дни сухо и сдержанно обращалась с ним, будто он оскорбил ее чем-то. Отец, хоть и хмурился чаще обычного, говорил с Игорем спокойно.