Неизвестный Есенин. В плену у Бениславской
Шрифт:
Она уже выходила с Сергеем из кафе поздно ночью, как подлетел И. Аксельрод с друзьями и начали усиленно уговаривать Есенина пойти в ночное кафе «Странствующий энтузиаст», которое было открыто недавно в Леонтьевском переулке знакомым Есенина петроградцем Б. К. Прониным.
Услышав имя своего знакомого, С. Есенин тут же сорвался с места.
— Сергей Александрович, куда же вы, а домой? — спросила с надеждой Бениславская.
— Сейчас, сейчас. Я сейчас, — отмахивался поэт, догоняя своих друзей.
Галина поняла, что ее специально не приглашают, чтобы она ушла домой одна. Не на такую напали. И как бы быстро ни шли мужчины, она успевала их догонять. У самого входа в кафе «Странствующий энтузиаст» Есенин вдруг опомнился. Он пьяным голосом начал спрашивать стоявших рядом:
— Где
Чтобы его успокоить, ему показали Бениславскую, а затем подхватили под руки и увели в помещение, оставив девушку одну на улице.
«Трудно передать мое самочувствие, — писала Г. Бениславская. — Непривычная к этим трущобам, одна среди полупьяных и совсем пьяных, наглых, сальных физиономий. Наконец вошла в комнату, куда увели Сергея Александровича. Села с краю у стола, решив, что ни в коем случае не убегу. Попробовал кто-то меня угостить вином, но я его поблагодарила с таким видом, что всякое желание угощать прошло. Сергей Александрович, стоя за другим концом стола, городит какую-то пьяную чушь, с выкриками, слезами, «бия себя в грудь». Никто его не понимает, но следят за ним с интересом, как смотрят обычно на «рыжего» в цирке. До чего ж мне хотелось всем им морды набить (таких только бить надо, более культурных методов воздействия они не почувствуют) за то, что Есенин для них паяц, и только. Поили его со всех сторон. Вдруг Сергей Александрович встревоженно поднимается: «Галя, где Галя?» Подхожу. «Мне надо ехать домой. Иначе мозг кончится, кончится здесь (показывает на голову). Вы не отходите, сейчас пойдем домой». Но, дойдя до раздевальни, мне пришлось быть свидетельницей разговора, при воспоминании о котором меня до сих пор тошнит. Подходит какой-то тип: «А, Сережа, как ты? Пойдем к…». Сергей Александрович отнекивается. «Чего ж «нет»? Что, у тебя стоИт? Знаешь, у меня стоИт, да как еще». И Сергей Александрович, который мог часами матерщинить, закорчился от такой циничности, смущенно отвечает: «Да, у меня тоже, все время, Ну, пока, пока». Так в школе неразвращенные мальчики, боясь быть поднятыми на смех, стараются не отставать от более опытных, похабных разговоров и прочего».
Есенин с первых встреч стал доказывать Бениславской, что он пьет потому, что ему нужно успокоиться, нужна разрядка. Его не смущали случайные знакомые в пивных, он легко вступал в перепалки, мог себя отстоять в завязавшейся по разным причинам драке. Галине приходилось быть свидетельницей подобных ситуаций. Однажды Есенин предложил ей пойти в ночную чайную. Никакие уговоры Бениславской он и слышать не хотел. Пригрозил, что если она с ним не пойдет, то он отправится один.
Наняли извозчика. Всю дорогу Галина думала, что эта поездка ничего хорошего не предвещает. Она была наслышана о ночных чайных. Ничего хорошего о них друзья не говорили.
В чайной все столики были заняты. Есенин решил выпить бутылку пива у стойки. Недалеко от Гали освободилось место. Мужчина, очень похожий внешне на цыгана, без всякого умысла предложил Бениславской присесть на свободный стул. Подошедший Есенин усмотрел в этом что-то обидное, бросил резкое замечание мужчине. Похожий на цыгана сорвался с места и угрожающе заорал:
— А-а, интеллигенция, воображаете много о себе, ну что ж, можно будет и проучить вас!
Как по команде, приятели мужчины со злыми глазами готовы были привести угрозу в исполнение. Галина стала обращаться то к мужчине, то к его приятелям, то к Есенину, но на нее мало кто обращал внимания. Назревала драка. Вдруг к спорщикам подошла проститутка, высокая жгучая брюнетка, с властным, но помятым лицом. Она спокойно сказала мужчине:
— Федя, пойдем, брось.
Это не успокоило «спорщика», продолжавшего многоэтажно отругиваться.
Защитница сказала Гале, отходя в сторону:
— Я сейчас уведу его.
Через минуту она появилась вновь, исполняя на гитаре что-то разухабистое, с выкриками и взвизгиваниями. Внимание Феди и остальных переключилось на нее. Жгучая брюнетка опять позвала Федора:
— Ну, идешь, что ли?
И все мужчины пошли с ней к другому столику. Позже проститутка подошла к Бениславской и успокоила:
— Вы не бойтесь, я его не пущу, пока вы здесь.
Вряд ли заступница знала поэта Есенина и его
Финал той злополучной ночи также надолго запомнился Бениславской.
По дороге домой Есенин заснул. Извозчик помог дотащить только до лифта. Есенин вдруг проснулся, вскочил, но неожиданно упал, ударившись со всего размаха затылком о ступеньки. «Во мне все застыло от ужаса, — вспоминала Галина. — Я всегда панически боялась именно за его голову. И самой страшное видение в те ночи было: Сергея Александровича приносят домой с пробитой, окровавленной головой. Но голова, к счастью, оказалась целой».
В лифте, куда Галина с трудом затащила Есенина, он опять забеспокоился:
— Что же это такое? — ошеломленно спросил он, понимая, что они поднимаются вверх.
— Едем домой, теперь уже никуда не сбежите, — радостно отвечала Бениславская.
Сергей выслушал это и с какой-то радостью сказал:
— Да, хорошо, очень хорошо то, что хорошо кончается. Галя не стала уточнять, что он хотел этим сказать. Она была рада, что все закончилось благополучно.
«Галя — моя жена…»
На следующий день протрезвевший Есенин опять стал высказывать опасения, что его начнут тащить «туда», к Дункан. С. Виноградская вспоминала: «Он был совершенно разбит, плакал и при мысли, что она может прийти, испытывал животный страх, еще пуще плакал и просил не пускать ее». Боялся, что Айседора может после своего концерта заехать за ним в «Стойло Пегаса» и под любым предлогом увезти. На ее концерт не пошел, но послал корзину цветов.
В «Стойле Пегаса» нарядился в «пушкинский костюм», был весел. Галина после работы зашла за ним. Немного заволновался к полуночи, ожидая приезда Айседоры. Не хотел, чтобы в кафе состоялась ее встреча с Бениславской. Пока разрабатывали план, как этого избежать, приехали с концерта Катя и Марцел. Они сказали, что Дункан уехала к себе домой. Угроза миновала. Есенин с сестрой и Бениславской отправились к себе в Брюсовский.
Хорошо запомнила Бениславская и последнее свидание Есенина с Дункан. «Его опять подбили ехать друзья, — писала она. — Он перед тем напился пьяным и собрался ехать. Звал сопровождать его Аню Назарову, но ей нельзя было ехать, так как у Дункан могло выясниться, что она моя подруга. Вошла Катя (дело было в «Стойле»). «Екатерина, едем к Дункан», — обратился он к ней. Я поддержала его — с Катей было не опасно, я знала, что она сумеет вытащить его оттуда. А Катя посещений Дункан боялась пуще всего и расплакалась, уцепившись, как ребенок, за шубу Сергея Александровича. Удалось ее успокоить и уговорить. Через два часа они вернулись оба на Брюсовский и с хохотом вперебой рассказывали, как Катя не дала Дункан даже поговорить наедине с Сергеем Александровичем, как Шнейдер пробовал удержать и Сергей Александрович напугал его, прикинувшись очень буйным, и как они все же выбрались оттуда, несмотря на то, что не было денег на извозчика, и никто из братии намеренно не хотел дать. «Понимаете, как назло ни у кого ни копейки денег не было», — смеялся Сергей Александрович».
Все это было известно Бениславской со слов Есенина и Кати. Сохранились воспоминания одной из учениц Айседоры, К. Г. Хачатуровой, которая вместе со своей матерью оказалась в тот вечер в балетной школе. «После концерта все собрались за большим, длинным столом в комнате Изадо, — вспоминала она. — И вдруг открылась дверь красного дерева и вошел Есенин, ведя за руку девушку. Не раздеваясь, они сели за стол, и Есенин сказал: «Спой, Катя, как наша мать пела, когда телят в поле выгоняла», и Катя запела тоненькимтоненьким голоском. Изадора встала и вышла из комнаты. Есенин сказал: «Не понравилось хозяйке, ушла». Мама тоже встала из-за стола и вышла, чтобы навестить меня в дортуаре, где мы спали, и увидела, как Изадора ходит по длинному коридору, держа руки у висков и повторяя: «Майн гот! Майн гот! Боже мой! Боже мой!». А Есенин стал прощаться со всеми гостями, обойдя три раза вокруг стола. С каждым попрощался за руку. Потом взял свою статуэтку работы Коненкова и ушел. Больше они с Дункан не виделись…».